|
С А Й Т В А
Л Е Р И Я С У Р И К О В А ("П О Д М У З Ы К У В И В А Л Ь Д И" ). ЛИТЕРАТУРА , ФИЛОСОФИЯ, ПОЛИТИКА. От ПРАВ человека к правам ЧЕЛОВЕКА: |
| ГЛАВНАЯ |
| ДНЕВНИК ПОЛИТ. КОММЕНТАРИЕВ |
| ДНЕВНИК ЛИТ. КОММЕНТАРИЕВ |
| ДНЕВНИК ФИЛ. КОММЕНТАРИЕВ |
| МОЙ БЛОГ В ЖИВОМ ЖУРНАЛЕ |
От ПРАВ человека к правам ЧЕЛОВЕКА:
А.Ципко Третье Средневековье http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg132006/Polosy/1_2.htm
В. Можегов, Декларация "О правах и достоинстве человека" - ответ русской цивилизации глобализационному проекту
http://kreml.org/opinions/115257240?user_session=dd972a69749e5312a6a930b836be902e
А. Привалов О Вольтере, Руссо и прокуроре Устинове http://www.expert.ru/columns/raznoe/10-04-2006/
Не
является случайным и присутствие
г. Лаврова на
Соборе. Кто знает, может
быть он
и окажется
главным кандидатом на выборах 2008 года, а сфера пртивостояния господ Медведева и Иванова будет ограничена борьбой лишь за
премьерское кресло. Вполне возможно, что президент Путин, сконцентрировав в своих руках необъятную управленческую власть, дозрел и особенно остро почувствовал, необходимость определенного, в
рамках действующей
конституции, перераспределения
высшей власти по схеме: президент -идеолог в связке с
сильным, независимым премьером-управленцем. Подобный сдвиг, вполне, кстати. вписывающийся в ремизовский проект конституции, сдвиг от формального двоевластия к фактическому в России неизбежен, поскольку высшая власть в
ней сильно идеологизирована уже не
один век и к простому управлению (менеджменту) без потери эффективности не
сводится. В первом приближении такой сдвиг может быть осуществлен за
счет простого
снижения
управленческой активности
президента Б то есть
фактического усиления роли премьера в
управлении ( что при молодом и деятельном премьере сделать не сложно ) В дальнейшем же, в случае успеха первого опыта, можно будет вести речь и о жесткой, безусловной форме, скажем, в
варианте, когда главой
правительства оказывается
вице-президент
избираемый в связке с президентом.
Пока все это – далекая перспектива, но уже сегодня четко просматривается идеологический тренд в поведении власти. Что-то недавно пытался сформулировать помощник президента. Теперь возможность идеологического конструирования предоставлена фигуре несомненно более предрасположенной для подобного рода деятельности — влиятельнейшему церковному иерарху.
Если исходить из
того, что высшая власть солидарна с тезисами м. Кирилла, то необходимо признать, что им
на Русском соборе заявлена вовсе не церковная, а государственная концепция. Точнее так: государственная власть заявила свою концепцию устами церкви.
Нельзя не заметить, что доклад м. Кирилла при всей резкости формулировок исполнен тем не
менее не как
идеологический,
а прежде всего как политический доклад. Обосновывая относительность прав человека ( категорически отрицая саму возможность их абсолютизации ), м. Кирилл предельно корректен по
отношению к католицизму и протестантству —он старательно обходит историю проблемы, которая, вне всякого сомнения, восходит к конфессиональному расколу христианства. Проблема прав человека в
докладе м. Кирилла есть данность и по существу рассматривается лишь один вопрос, как совместными усилиями преобразовать эту данность и хотя бы частично снять те издержки, к которым привела безрассудная абсолютизация прав человека.
Возможно, что это лишь первый шаг, своего рода захват плацдарма, и методичное наступление с анализом роли отдельных христианских конфессий еще предстоит.
Если же попытаться перевести проблему прав человека в идеологическую область, то есть рассмотреть ее вне политики, пренебрегая возможным обострением межконфессиональных отношений, то нам прежде всего придется обратиться к
каноническим
евангельским
текстам.
В трех синоптических Евангелиях ( Марк, Матфей,
Лука) хорошо просматривается одна интенсивно проработанная, но не
избалованная толкованиями тема, которую можно было бы назвать так: «Мессия иудейский и Мессия христианский». За деталями я отсылаю к своей работе «Иисус и
мир» , а здесь коротко остановлюсь на главном.
Израиль ждет Мессию, с которым связывает свое освобождение и царство небесное на земле. Приход именно такого Мессии предвещает Иоанн Креститель. Где-то в
далеком Капернуаме
появляется Некто, обладающий силой
целителя, которую Он поначалу не
скрывает и интенсивно— в
массовых исцелениях—
демонстрирует. Однако, что-то Его вдруг останавливает, и
чудеса
явно отступают на
второй план, становятся дозированными ( и у Матфея, и
у Марка этот внезапный переход хорошо виден и только у
Луки массовые исцеления
продолжаются и после входа в
Иерусалим ). Иисус явно не
спешит в Иерусалим, обладатель исключительной силы и
власти ведет себя в
высшей степени странно, настолько, что даже Иоанн Креститель вынужден послать к Нему гонцов, чтобы выяснить Тот ли
Он или нужно ждать Другого. И странен, очень странен с точки зрения тех, кто ждет классического израильского Мессию, ответ Иисуса. Послам
Он прямо ничего не
говорит, а обращается с проповедью к народу, в
которой фактически ( так во
всяком случае у
Матфея) отделяет Себя от Своего предтечи, а значит,
и от Мессии - царя: того, которого все вы ждете, не будет – и н ы м будет путь в это Царство, и н ы
м является сам смысл его.
У Матфея буквально сразу же
после первых массовых исцелений Иисус произносит в высшей степени неожиданную для чаемого Израилем Мессии проповедь (Нагорную ), в
которой излагает совершенно фантастическую для того времени программу жесткого личного самостеснения, с осуществлением которой Он и
связывает для каждого
Царство небесное. Он определенно отказывается от давления на
своих учеников и
последователей (в том числе и в
форме чудес), — вера в Него понимается Им исключительно как свободный индивидуальный выбор. Именно так формулируется в Евангелии главное для тех времен право человека— право на свободную веру, обеспечиваемую не внешней силой, не
авторитетом, не чудом, не
посулами земных благ и неограниченных удовольствий, а исключительно внутренней духовной потребностью, неистребимой( в осознавшем
себя существе) тягой к идеальному, которая питает самоограничение человека, которая питается им.
Перед входом в
Иерусалим Он совершает одно из своих ослепительных чудес — воскрешает Лазаря, и
Его вход в священный город будет входом триумфатора. Город фактически окажется в Его руках и одним только знамением Своим, свидетельствующим о
том, что близок час, когда каждый в Израиле получит полный набор ожидаемых земных благ, Он безусловно получал бы всю полноту власти. Но странный Мессия даже не пытается использовать эту возможность, а фактически (эпизод у смоковницы ) отказывается от миссии Мессии иудейского.
«Отныне да не вкушает никто от тебя плода во век»
!»(Мк.11,12)…
Может быть, суетность Его собственных мыслей, связанных
с триумфом входа заставила Его отступить в пригород, и смоковница, превратившись в
символ иудейского
мессианства,
стала итогом Его ночного борения с Собой — с соблазном мессианства земного,
иудейского…Ему, похоже, и говорит Он «нет». Не утолить жажды от
этого «дерева» ни Ему сегодня, ни кому-либо отныне и вовек: засохнет эта
«смоковница», так и не распустившись. Мессия страдающий, неземной - христианский
- вошел вчера в Иерусалим. И не восторг толпы теперь Ему нужен, а неприязнь тех, в
чьих руках духовная власть над Израилем.
Идея волшебного, чудесного избавления человека, одаривания его счастьем, ничем не
ограниченной свободой — идея иудейского мессинианства— решительно отбрасывается Иисусом. И
именно тогда этим Его ответственным и жертвенным поступком над плоскостью обыденного утилитарного существования рождающейся Европы— в
крест к этой плоскости— и была воздвигнута вертикаль идеального, которая решающим
образом
переопределила все
это существование.
Попыткам же
«воскресить» ту смоковницу
и все-таки вкусить от нее с
тех пор нет числа. И возобновляться они будут, видимо, постоянно, когда с относительно чистыми намерениями, когда —нет, когда в формах звероподобных (любая
социальная революция), когда в относительно благородных («Легенда о
Великом
инквизиторе»Достоевского -
это именно о такой попытке), а когда просто из-за неизъяснимого желания сказать какую-нибудь гадость (хорошо упакованную в
умные рассуждения) об этом
странном и подозрительно живучем христианстве….
Царство Божие —внутри человека, и каждому предстоит свой собственный путь в него. И оно немыслимо без непрерывного выстраивания собственной души, без стеснения собственного Я во имя другого, без развитого чувства ответственности перед другим. Иисус отвергает иудейский вариант свободы и
прав человека, и расплата следует немедленно: активизируются притихшие было духовные лидеры Израиля, теряет всякий интерес к Нему народ( Распни его!), решается на свою дерзкую выходку Иуда, который открыто, видимо, не соглашался с
Иисусом, звал Его к знамению и своим доносом, возможно, хотел всего лишь заставить Иисуса предстать пред Израилем Мессией иудейским. Пусть на кресте — сойдя с
него…..
Именно в эти дни между входом в Иерусалим и Голгофой, когда окончательно уходил в небытие Мессия иудейский и
рождалось христианство. Я
не хочу утверждать, что Православие в
своей практике с
абсолютной точностью воспроизводит дух Евангелия. Это, наверное, в
принципе
невозможно, поскольку в Евангелиях и
посланиях апостола Павла заложена чисто теоретическая концепция, которая при реализации в разных условиях, разными людьми должна порождать разные формы, подчас и
достаточно, в конце концов, далекие от теоретического образца. Говорить поэтому можно лишь о степени удаления от первоначального замысла. И здесь для меня совершенно очевидно, что Православие в своей практике знасительно меньше, чем другие христианские конфессии,
деформировало две основные евангельские идеи: идею свободной, обеспечиваемой всецело внутренним движением веры Христа и
идею самоограничения,
самостеснения. Но эти две идеи были ключевыми— именно они отсекали родившуюся и
пока еще иудейскую секту христиан от
иудаизма и закладывали основу новой мировой религии. Более того, и это тоже очевидно, именно в поле двух этих идей шло разделение Европы на
Запад и Восток, формировались специфические представления о свободе и правах человека….
У исторического христианства определенно просматривается тенденция к чрезмерному о- внешнению христианской идеи. С чисто культурологической точки зрения раскол христианской Церкви на
католическую и православную произошел именно по
этой линии— соотношение
внутреннего и внешнего, индивидуального и
абсолютного( можно показать,
что догматические разночтения отражают и это). Причем именно католическая церковь
о-внешняла христианскую идею с особым размахом и
рвением. Протест Лютера и был, по существу, направлен против этой избыточности. Однако протестантское снятие абсолютного и безусловного в христианстве шло в самых опасных для подобной процедуры условиях— в условиях столь характерного для католицизма ущемления "внутреннего человека" и дискредитации идеи самостеснения. Право, закон, постепенно занимавшие место религиозной идеи во внешнем ограничении человека, становились на Западе единственным и безусловным ограничением, открывая таким образом эпоху утилитарного человека— эпоху его прав и
свобод. И в своем «подпольном человеке» Достоевский оказался куда более прозорливым, чем в Петруше Верховенском. За этим, полностью легализованным, выведенным из подполья " дважды два - -пять" сегодня уже трудно не видеть все
прелести европейского современного
человека
— до-освобождающегося от бремени внутренних ограничений.
Идея самостеснения лишь по
своему применению является внутренней, частной, индивидуалистической. По существу же, регулируя существование единичного среди других, она концентрирует в
себе коллективный опыт этого
сосуществования. В
самостеснении Я, одним
словом, скрытно присутствует Мы, которое сегодня активно превращается во внешнюю злонамеренную силу. Внутреннего Мы как бы
и не существует, и
отказ от себя не воспринимается как результат само-рефлексии, самооценки, а исключительно как подчинение внешней, тупой силе. От
евангельской идеологи в
такой трактовке не
остается и следа, и христианский Мессия с его призывом искать Бога в
Себе, с его желанием принять только с в о б о д н о е уверование в Себя уступает место освободителю внешнему, которому подчиниться можно только рефлекторно и которого на самом деле Израиль два тысячелетия тому назад и ждал.
Результат
крайнего о – внешнения христианской идеи является и казус с толерантностью. Н. Гарадже принадлежит чрезвычайно удачная мысль: толерантность—
«
то, чем становится смирение без
любви». То есть
отсутствие любви превращает христианское
смирение, самостеснение в
суррогат — в
толерантность.
И это, действительно, так. Любовь, собственно, и осуществляет
перевод естественных претензий к другим в третирующую естество требовательность к
себе, определяя все
многообразие
промежуточных состояний
между истинным смирением и его суррогатом.
Смирение, переходящее по
мере уменьшения любви в
толерантность, и толерантность, перерабатываемая любовью в смирение....
Конечно же, за 20 век ( и особенно за
его вторую половину) усиливший свой позиции либерализм ( особенно в предвосхищении конца истории) заметно сместил равновесие смирение-толерантность в
сторону последней.. Такие смещения происходили постоянно и во все времена. Они всегда были характерны в аристократической среде, да и во всяком элитарном сообществе существовала и будет существовать тенденция потеснить слишком уж простоватое смирение знающей себе цену толерантностью. Смещения в пользу толерантности всегда имеют место и в эпохи благополучные, относительно мирные. И
наоборот, при войнах, крупных потрясениях равновесие смещается к смирению, как бы компенсируя избыток
жестокости и жесткости.
Россия если чем и
отличается от
либерального Запада, так это
большим смещением названного равновесия в
сторону смирения. В массе своего народа, в некотором суммарном его поведении, естественно.
Причем допущение, что это
смещение является не результатом какого-то отставания, а
заложено в самой основе российской цивилизации, в особенностях исповнедуемой в России христианской веры., отнюдь не является большим преувеличением.
Это исконно российское
смещение. И именно оно питает поразительную
инерционность нашей страны. Качество, которое при каком-нибудь глобальном катаклизме, глядишь, и превратиться еще из недостатка в достоинство. Вполне возможно, что
это качество и есть главное достояние России— то, что не только обеспечит ей успех в разворачивающемся межцивилизационном противостоянии, но и
станет со
временем основным предметом российского духовного экспорта.
Совершенно очевидно, что основной пафос доклада м. Кирилла сводится именно к идее восстановления евангельского духа в христианстве. Православие, как конфессии в
максимальной
степени сохранившая этот дух, не
только имеют моральное право, а просто обязано всеми доступными средствами продвигать эту идею. Крайне легкомысленно сводить сию восходящее к канонам Евангелия особость Православия, особость России к «идеологическому о
противостоянию и самовозвеличиванию" (
к этому непременно будут упорно сводить и
идеологию
сформулированную
м. Кириллом ). Легкомысленно потому, что нынешняя ослабленная Россия, увы, перестала быть значимым фактором воздействия на Запад. А это воздействие, между прочим, только формально
казалось внешним, но по существу оно всегда
было в н у т р е н н и м — автономная
часть западной цивилизации, Россия и была для
Запада своего рода "в н у т р е н н и м
ч е л о в е к о м ". — стимулом существования не по формальному внешнему закону, а по внутреннему
убеждению.
Сегодняшняя
Россия еще очень слаба для
полного возвращения себе той роли в судьбе
западной цивилизации, которую она призвана сыграть.
Сегодня она воспринимается Западом сугубо утилитарно — исключительно как
источник сырья и дешевой рабочей силы. И этот
утилитаризм может оказаться особо
разрушительным сегодня, когда западная цивилизация
в одночасье стала однополярной и получила,
таким образом, возможность с а м о д е р ж а в н о
вырабатывать свою ценностную шкалу. Сегодня
резко усилилось ощущение, что какой-то
громадный период
роста могущества и влияния Запада, начавшийся с Нового времени,
с первых буржуазных революций, подходит к концу,
что и для Запада наступает пора
" считать варианты". А их немного. Гибель в
противостоянии с целеустремленными и идейными варварами
Юга. Тихая капитуляция перед гигантом с Востока. И наконец,
попытка выстоять - выдержать напор и с Юга, и с Востока. Без своего
"внутреннего человека" - "России" - Западу последнюю
задачу не решить, поскольку он слишком долго
существовал в условиях преимущественно
внешнего стеснения и в значительной
степени утратил вкус к любым
формам стеснения индивидуального,
внутреннего. Он стал на удивление
л е г к и м,
инерционность его резко упала,
и любой ублюдок,
автор удачного рекламного ролика, в
своем влиянии на общество может
составить сегодня серьезную конкуренцию
и мыслителю, и проповеднику, и
автору художественного шедевра.
Если иметь в
виду эти соображения, то становится ясно, что доклад м. Кирилла, это обращение не только к
России, но и ко
всей
Западной
цивилизации, что это отнюдь не конфессиональный ход, а колоссальной важности цивилизационная инициатива России. Высказанные М. Кириллом идеи — и
это также трудно не заметить — хорошо коммутируют с теми
соображениями,
которые высказывал совсем недавно А. Панарин, выстраивая свою экстраполяцию для России. Он
подтверждает в
ней особую цивилизационную роль России, но возможность сыграть эту роль связывает с отказом от «либеральной дихотомии —
“гражданское общество — государство”». И предлагает возвращение к триаде: «церковь —
государство — гражданское общество.»
И следующим образом формулирует основное
социальное противоречие современности —« столкновение не “демократии
и тоталитаризма”, а экономического тоталитаризма и духовно-религиозного
фундаментализма».
Такую
позицию очень легко представить как анахронизм.
Но по существу А. Панарин утверждает одно: осуществленная секуляризация общества была не достижением, а
социологическим
просчетом. Цивилизация попыталась освободиться от власти трансцендентного, но это освобождение было преждевременным, чрезмерным
— оно было освобождением подростковой по существу цивилизации,
возомнившей себя взрослой.
Панаринский «анахронизм», таким образом, превращается в трезвую оценку нашей, запутавшейся в
собственных соплях цивилизации: время освобождения от
начал мистических, от власти запредельного для нее еще не пришло. И это не
тактический ход — это признание цивилизационной ошибки.
И по
существу — единственная нормальная для России реакция на
сегодняшнее состояние цивилизации. Либо вместе с ней медленно опускаться на
четыре лапы, либо…
попытаться вернуться назад…
Примечание.
Проблема абсолютизации прав человека привлекает мое внимание достаточно давно, и
я неоднократно касался ее
прежде. Вторая половина этой статьи является набором извлечений из
следующих работ:
- Россия как внутренний человек Запада
-Единичный на рандеву сам с собой
- Казус Гараджи и казуистика Немцева
- Возвращение
| ЧИСЛО ПОСЕЩЕНИЙ |
|
ПОИСК ПО САЙТУ |
| НАПИСАТЬ АДМИНИСТРАТОРУ
|
©ВалерийСуриков |