С А Й Т В А
Л Е Р И Я С У Р И К О В А "П О Д М У З Ы К У В И В А Л Ь Д И" ЛИТЕРАТУРА , ФИЛОСОФИЯ, ПОЛИТИКА Классический и неклассический типы рефлексии |
ГЛАВНАЯ |
ДНЕВНИК ПОЛИТ. КОММЕНТАРИЕВ |
ДНЕВНИК ЛИТ. КОММЕНТАРИЕВ |
ДНЕВНИК ФИЛ. КОММЕНТАРИЕВ |
МОЙ БЛОГ В ЖИВОМ ЖУРНАЛЕ |
Классический и
неклассический типы рефлексии
( из переписки с г. N)
У М. Хайдеггера достаточно четко
зафиксирован один примечательный переход, имевший место в истории
развития отвлеченного мышления:
система Ницше, со
всеми ее претензиями на преодоление метафизики, увы, не двинулась дальше «поверхностности
и туманности» его последователей. Но хайдеггеровский вопрос, отчего «ницшевская метафизика
привела к пренебрежению мыслью при апелляции к “жизни”?» остался
по существу без ответа. Вряд ли
один только «ореол
художественности», да шопенгауэровские насмешки спровоцировали эту
переориентацию отвлеченного мышления
на поверхностное проскальзывание, на туманное проборматывание…
Хайдеггер в оценке
Ницше, похоже принимает во
внимание лишь
рациональную(хорошо тематизированную и проблематизированную ) составляющую его мышления, а в иррациональной( интуитивной, подсознательной ) составляющей готов видеть исключительно « литературный феномен». Но возможно, что именно
двойственная природа ницшевского
мышления (ореол рациональности в сочетании с
исключительно выразительной, страстной — не философской, а литературной —формой
представления) и обеспечила
столь стремительное и устойчивое при-живание в европейском отвлеченном мышлении как
«поверхностности», так и
«туманности». Может быть,
как раз рационализация иррационального (или иррационализация
рационального ) и явилась
тем экспериментом над
истиной, которым Ницше, и не без надежды на грядущий успех,
погрозил человечеству. («Мы
проводим эксперимент над истиной! Возможно,
человечество от этого погибнет! В добрый час!”»)
Использование таких
понятий как рациональное и иррациональное не
делает здесь, конечно, ситуацию более ясной. Представление М. Мамардашвили о
рациональности классической и неклассической несомненно будет
вызывать меньшее раздражение, поскольку за этими, скажем так, эвфемизмами рационального
и иррационального вместо
достаточно туманных «хорошо
проблематизированное» и
«интуитивное», проступают уже конкретные системы мышления—последекартовская до-феноменологическая и феноменологическая. И Ницше предстает
мыслителем пограничным, мыслителем распутья — уже расставшимся с классикой, но еще не ставшим неклассическим. Или: в полной мере ощутивший влияние субъективного
мышления на его предмет (а значит на
истину)— в этом неклассичность, «иррациональность»,— но не
признающий объективного характера этого влияния.
Оправдывает
подобный
терминологический переход и
то, что он снимает с иррационального неотступно следующее за ним подозрение в некачественности, суррогатности.
Но
представление о классической
и неклассической рациональности, видимо, требует иного представления и о
рефлексии. Классическую
рациональность вполне можно связать
с рефлексией как отражением в плоском зеркале
с его расположенным в
бесконечности фокусом. Во
всяком случае, отражение в
таком зеркале совместимо и с
«предельным пониманием», заключенным
в законах( «лучи предельного
понимания», о которых
говорит М. Мамардашвили как
раз и должны сходиться в
бесконечности), и с «абсолютизацией наблюдения».Этот
тип отражения обеспечивает соединение объективных законов и
субъективного восприятия их
действия, поскольку его
можно рассматривать как предел,
к которому постепенно сходится
множество(последовательность)
отражений в индивидуальных с
конечным фокусом зеркалах— как
результат их согласования. С
отражением в таком
зеркале можно совместить при желании и
предустановленную гармонию, и принцип
когито. И наконец,
отражение в нем ( зеркале предельной объективизации ) гарантирует и
такие особенности
классического рационализма как
непрерывность и обратимость
знания и наблюдения — то есть
их полную, абсолютную независимость
от субъекта.
В
рамках неклассического рационализма для моделирования уже неклассической
рефлексии от зеркала
плоского приходится переходить к
зеркалу с величиной фокуса
конечной и индивидуальной для каждого
субъекта. Эта конечность, связанная
с ней индивидуальная искривленность, множественность зеркал
рефлексии, как представляется,
достаточно точно
передают(моделируют) суть тех революционных сдвигов в учении
о восприятии, которым положила
начало феноменология. Результат
восприятия в принципе индивидуален— индивидуальными окажутся
и последующие за восприятием действия субъекта. Значит, можно говорить о
своего рода эффективной деформации
реальности индивидуальным
восприятием ( она предстает
каждому разной )и, следовательно, вести
речь о «следах»,
оставляемых воспринимающим
субъектом на реальности. Видимо,
эффект подобного типа как
раз и зафиксирован у М.
Мамардашвили: «…в силу особого положения чувствующих и сознающих существ в
системе природы, процессы наблюдения и знания обладают необратимостью такой,
что мы не можем после того, как они совершились, вполне объективно, в
смысле классического правила, извне наблюдать мир, в котором продействовали» …
То есть не только
измерение, но и восприятие ( восприятие
как бы отождествляется с измерением, оказывается формой
измерения) мир изменяет,
оставляет последствия, которые, с
одной стороны, вроде бы
нельзя не учитывать, а с другой —
нельзя учесть, поскольку реальность в результате восприятия стала
другой…
Все это
можно понимать как своего рода обобщение принципа
неопределенности, как его экстраполяцию в область
отвлеченного мышления и
наипервейших принципов. Причем
следует это обобщение по существу
уже из самого разделения явления
и феномена. Точнее, и это разделение и сама феноменология с неизбежностью вытекают
из обобщенного принципа неопределенности.
И
похоже, что принципиальная необратимость процессов наблюдения, связанная
с ней принципиальная
неопределенность знания, о
которых в связи с парадигмой неклассической
рациональности рассуждает М.
Мамардашвили, вполне сносно согласуются с рассматриваемой
моделью неклассической рефлексии
( зеркало с
конечным фокусом)..
В классическом
варианте рефлексия с
ее «лучами предельного
понимания» в явной
форме не требует какой-то специальной процедуры установления достоверности. Принципиально же
субъективная неклассическая
рефлексия такую процедуру подразумевает
и по сути своей она должна быть сведена, скорей всего, к
«усреднению»
результатов рефлексий по некоему
виртуальному пространству.
Ситуация здесь, в
определенном смысле
конечно, напоминает оную в
квантовой механики: в силу воздействия прибора на микрочастицу мы не можем одновременно
с одинаковой точностью определить ее координату и импульс, но имея
волновую функцию частицы и проинтегрировав по всему пространству результат действия на нее оператора координаты или
оператора импульса, мы можем получить некоторые средние значения того и другого.
Само
же это
«усреднение» можно
представить, например, как некое самосогласование результатов рефлексии с
реальностью, как постепенное (итерационное)
приближение к истинной, достоверной
картине реальности. Очевидно, что
это приближение будет
либо сходящимся, если
конкретное индивидуальное восприятие
и следующая из него
начальная понятийная модель явления достаточно близки к истине. Или, наоборот, будет стремительно расходиться. И здесь, естественно, возникает вопрос о критерии
сходимости— вопрос об
основаниях, на которых можно отнести
конкретный процесс восприятия,
конкретную функцию восприятия(а теперь это именно функция —не одно точечное
восприятие, а их
последовательность ) к сходящимся или расходящимся.
При
решении этой проблемы и
обнаруживаются пределы единичного— в
свои права вступает коллективное. В классическом рационализме это коллективное присутствует неявно —
оно как бы вынесено за
пределы реальности в бесконечность и сосредоточено в
том самом фокусе плоского зеркала классической
рефлексии. Или так: влияние воспринимающего субъекта на
реальность отсутствует, процесс воспроизведения знания непрерывен и его воспроизведение в любой
точке есть неявная,
вырожденная форма его усреднения; плоское же зеркало классической рефлексии с ее
критерием достоверности, вынесенным
в бесконечность, есть
знак этой формы.
Но воспроизведение
знания прерывно и
необратимо — после работы М. Мамардашвили о двух типах
рациональности это уже невозможно
отрицать. Но вывод из этого
следует, видимо, делать значительно более осторожный, чем
обычно делается
—прерывность и необратимость
превращают классическую рациональность вовсе не в иллюзию, а всего
лишь в частный случай неклассической. Поэтому требуется просто
раскрыть то, что в классике было неявным, то есть
осмыслить процедуру перехода
от результата индивидуальной и по
определению неклассической рефлексии к
коллективному результату —
процедуру распрямления множества
неплоских зеркал в единое
почти плоское.
Неклассический
рационализм, таким образом, требует явного коллективного, заключенного в
самой реальности. Точнее
не требует, а допускает, поскольку и
здесь основная проблема, то есть проблема достоверности,
может быть решена
как бы извне, из бесконечности: через идею, например, «неизвестного
бога— Бога, как безосновной основы
мысли»( г.N). Он — как даритель мышления, истины мышления, как высший критерий достоверности. Если же
ориентироваться на критерии
достоверности, имманентные
реальности, то связывать их
придется( ничего другого
просто не остается) с
существующей теоретической базой конкретной
науки, с текущим состоянием
всей науки, с общим
интеллектуальным состоянием всей цивилизации, наконец, то есть с сумарным опытом всех
без исключения состоявшихся
рефлексий, запечатленным в текущей понятийной модели бытия. Функция
конкретных восприятий,
(последовательность самосогласованных
рефлексий) должна сойтись в том
смысле, что должна вписаться в этот коллективный опыт —частично видоизменить
его, частично переопределить в новых понятиях, но в
целом вписаться. То есть
результат конкретного восприятия
должен быть просуммирован по всему пространству конкретной науки, науки в целом —
согласоваться с ним.
Апрель 2006 г.
ЧИСЛО
ПОСЕЩЕНИЙ
ПОИСК ПО
САЙТУ
НАПИСАТЬ АДМИНИСТРАТОРУ
©ВалерийСуриков