Владислав Сурков.  "Полисский въезжает".

http://www.artinfo.ru/ru/news/main/artnewsonline.htm#surkov

"Быть непонятым — трагедия для художника. Быть понятым — простое человеческое счастье. Быть понятым неверно — привилегия гения.
Вот, допустим, Кафка говорил, что его Замок есть иносказание, символ справедливости. Значит, бесконечный поход гражданина К. к его стенам выражает стремление справедливость эту обрести. По счастью, почитатели Кафки оказались людьми впечатлительными, поняли его превратно и нашли его сочинение куда более многомерным, чем плоская авторская аллегория.
Картины Вермеера создавались по правилам голландской жанровой живописи, требовавшим высокохудожественными средствами порицать порок и поощрять добродетель. Но зритель и тут передергивает, утверждая, что произведения вышли выше замыслов. Он не задумывается о тщете земных богатств при виде дамы, взвешивающей жемчуг. И не спешит брать пример с богобоязненной служанки и трудолюбивой кружевницы. Вместо этого он безответственно наслаждается излучаемым красками мастера волшебством.
Не знаю, так ли, как надо, я понял творения Николая Полисского. Если не так — тем лучше для него.
Ведь и видел я только их фото. Гельман показал. Исполинские объекты, воздвигнутые, как правило, в чистом поле с использованием исключительно первородных русских стройматериалов — дерева, сена, соломы, снега.
«Дровник» — толстый зиккурат из отборных дров. «Башня из сена» — башня из сена. «Башня» — башня соломенная, под снегом. «Медиабашня» — опять башня, очень высокая, плетеная, как корзина, из прутьев, по форме вроде пирамиды, ночью светится. Прекрасные «Лихоборские ворота» — бревенчатая триумфальная арка. «Снеговики» — огромная (штук 100) толпа шикарных снежных баб среди бутиков и ресторанов модной улицы.
Очень национальные изделия. И ничего похожего на не по-нашему ладно скроенные заборы, нужники и срубы этнографических музеев. Работа совсем простая, без затей, но не грубая. Большая, но не тяжелая, а так, с усмешкой. Как будто присутствуешь при сотворении русского мира. Наспех, из чего ни попало, что под скорой рукой, лепится нечто до неба, по чему можно бы выкарабкаться из холода, скуки, нужды.
И вот уже видна Россия — россыпь рязанских избушек, разросшаяся в размашистую лубяную империю. Циклопическое сооружение из древесины, соломы, сосулек. Дух захватывает от этого быстрого и шаткого величия. Кажется, вот-вот сгорит, сгниет, сгинет, но нет. Покачается, покосится, осядет, осыпется по краям — и вновь, поскрипывая, возвышается над материком, красуется страшно и весело. Два Рима падоша, а третий поныне стоит, не железный, не каменный, невозможный — деревянный.
Конечно, мы теперь научились обжигать кирпич, варить сталь и мешать бетон. Под некоторые места подвели фундамент. Кое-где прикрылись ракетами и стабфондом. А в последнее время накупили айвазовских и майбахов. Небоскребами даже обзаводимся — «сити» называется. Блестим, сверкаем.
Есть, чем гордиться. Мы и гордимся. Только неуверенно как-то. Потому что знаем, из чего все сделано. Высоко забрались, широко развернулись, но сопим, медлим и маемся. Чуем, стало быть, под ногами хлипкие липовые доски.
Того и гляди, срежемся. И вылезет сквозь новоофисный глянец и державную позолоту родное какое-нибудь лыко. Высунется всем напоказ из-под не по размеру короткой роскоши наша долговязая, простодушная, застенчивая бедность.
И получится, что майбахи, небоскребы и самые ракеты — только тонкая изгородь, поверх которой по-прежнему виднеется беспредельное простуженное пространство, наша земля, расстегнутая настежь рваная равнина, на которой почти ничего не растет, кроме башен из сена, сугробов да дровников.
Ткань каждой культуры неповторима и незаменима. В китайской, куда бы ни унесла Китай история, все слышен шелк. Мрамор и на станции московского метро напомнит о Греции, Италии. Для приготовления Америки обязательны джинса и силикон (в хорошем смысле). Русская жизнь снаружи, для отвода глаз — любая, переимчивая, подражательная, бойкая. Внутри, для себя — своя, древнедеревенская, травяная, древесная.
Полисский въезжает. Вглубь, в середину нашей жизни. А там — изображая то Вавилон, то Царьград, то Сити, — топорщатся, торчат в разные стороны елки, палки, бревна, жерди... Грустно. Смешно. Красиво."

 Привожу  текст  целиком  и  в дополнение   несколько   иллюстраций,  заимствованные  по  этому  адресу http://arch.stoyanie.ru/objects.php?lang=rus

Владислав Сурков  ВОЙНА И МИР ХОАНА МИРО

"Колонка Владислава Суркова, первого заместителя главы администрации президента РФ, в третьем номере журнала "Русский пионер".




Как-то ранней весной засобирались в Барселону. Почему туда и в это время? Ну, есть пара свободных дней плюс воскресенье, ты был в Барселоне, нет, ну вот видишь, а что там делать, да ничего, долетим – разберемся… короче, собрались.
За неделю до вылета вспомнилось, что великий Хоан Миро – каталонец, и то ли фонд, то ли музей его имени как раз в Барселоне. О самом городе нужно бы отдельно.
Кратко: если есть специализированный рай для особо отличившихся архитекторов, он там. Но об этом как-нибудь после.
Теперь про Миро. Здание фонда очень идет его картинам (архитектор Серт, обитатель спецрая). Просторно, просто, прозрачно. Редкий случай удачного сочетания «света» солнечного и электрического. Подходящее место для холстов и картонов, таких же простых, прозрачных и просторных для света, но уже не солнечного, не электрического, другого…
Некоторые произведения живописи не теряют силы в самых блеклых и унизительных отражениях копеечных репродукций.

Мне было лет двенадцать когда в бедной библиотеке глубинного русского городка случайно нашлась тощая книжка с задиристым названием. «Критика модернистских течений в западном изобразительном искусстве» или нечто подобное. В нашем уезде об изобразительном искусстве вообще слышали мало. Доходили смутные слухи о Леонардо, кое-каким успехом у обывателей пользовался Шишкин. Знали, что художников где-то как бы много, но им далеко до Шишкина. Изобразителей тачанок и ткачих даже уездное искусствоведение всерьез не воспринимало. Поэтому книжка показалась любопытной и открылась как форточка весной. Увиденное до сих пор помнится, хотя и предстало убогими, серо-белыми какими-то, космически отдаленными от оригиналов оттисками.
Справа – «Ностальгия бесконечности» Джорджо де Кирико. Безлюдная площадь, бессмысленная башня, безоблачное небо. Арка, тень. Флаг, расправленный и бестрепетный, как на луне. Ничего, кажется, особенного, а не забудется, потому что на самом деле – кошмар.

Слева – Хоан Миро. «Персонаж, бросающий камень в птицу». Пересказ картины затруднен отсутствием персонажа, камня и птицы. Можно сравнить с детским рисунком, но жжот не по-детски. Можно с наскальной живописью, если бы не самоуверенность XX века в каждом характере рисунка и выборе красок. В книжке было сравнение с импровизациями умалишенного. Но в композиции нет и следа воспаленного лихорадочного воображения. Напротив – божественное равновесие, покой, абсолютная гармония. Ясно, что при создании картины ни одна птица не пострадала. Едва ли камень брошен. А если и брошен, не долетит до цели, поскольку мир Миро слишком высок, и движение здесь невозможно.
Выход вверх, в свет, в вечность через постепенную ликвидацию предметов, всего, что подвижно и подвержено изменениям. А вместе с ними изменчивости и движения как таковых и самой смерти. Вот задачи этих шедевров.
Миро считал, что «живопись» мешает свету, заслоняет его, что ее нужно преодолеть. Он воевал с ней всю жизнь, не одолел вполне, хотя и одержал ряд замечательных побед. Вещественными доказательствами провала его похода против вещей стали прекрасные картины и скульптуры, рисунки и керамика. Я видел – они предметны. Стало быть, когда-нибудь их тоже поест время. Но пока они целы и достаточно исправно принимают сигналы с высот, где «времени больше не будет».

Миро (как и де Кирико) с легкой руки Бретона записан в сюрреалисты. Но у него ничего общего с этой школой провинциальных фокусников. Миро иной, он портретист Бога. Избранный свидетель его торжественной неподвижности. Он и вправду слышит «плеск волн, которых здесь нет», отражает тихий и страшный свет на пределе текучей реальности. И дает послушать и посмотреть всем нам.
К слову, в нашей русской традиции диавол (враг, как говорила моя бабушка) вертляв и болтлив. Рыщет, хлопочет, суетится. Будь то черт гоголевских «Вечеров…», или Верховенский, верховный бес из «Бесов».
Зато Бог статичен. Он восседает, царствует, сияет и давно уже не отвлекается на разговоры с беспокойными ветхозаветными старцами. Такого Бога и пишет наш каталонец.
Художник переносит в изобразительное искусство метод раннехристианских теологов. Полагавших, что на человеческом языке нельзя выразить, чем является Бог. Можно – чем не является, исключая последовательно все слова, все до единого, до Единого. И Миро шаг за шагом расчищает перспективу, удаляет из своих композиций предмет за предметом. Потом очертания предметов, затем тени очертаний и тени теней. Порой он сам пугается открывающегося знания и дает своим опустошенным полотнам громоздкие, многозначительные, пышные названия – «Капля тумана, падающая с крыла птицы, пробуждает Розали, которая спала в тени паутины».
Некоторые любят «попонятнее» и таки находят на холсте все перечисленное. Однако то, что ищет сам Миро и находит, и показывает нам, это не капля, не туман, не крыло, не птица, что угодно, но не Розали, не тень, не паутина… не падение, не пробуждение, не сон … Как брошенная на асфальт апельсиновая кожура указывает на отсутствие апельсина, так и слова эти валяются рядом с образом, подчеркивая его внепредметность.
И как первый христианин, гений живет накануне чуда. Готовит к скорому празднику вверенное ему пространство, выбрасывая из него старые вещи, проветривая и просвечивая его. Он ортодоксален, упорен и доходит до края, до нищеты, до аскезы.
Де Кирико, соблазненному роскошью неоклассицизма и свернувшему с полпути в «новеченто», и в лучшие его дни требовались вагоны кирпичей, из которых он строил башни, башенки, арки и аркады и которыми мостил меланхолические улицы и сонные площади своих «метафизических» городов. Он достигал иногда нужного эффекта. Вечности и метафизики в некоторых его картинах хоть отбавляй. Но Миро добивался большего, обходившись самыми скромными средствами. В поздних работах буквально двумя-тремя цветами, двумя-тремя линиями. Он пришел к Богу налегке…

Давным-давно, когда Хоан Миро был молод, произошла фетишизация всего временного, преходящего – Прогресса, Новостей, Скоростей, Потребления, Движения, Моды, Спешки, Торговли. И это, честно говоря, совсем неплохо, поскольку с тех пор кое-что перепало и такому временному и преходящему существу, как человек. Хотя по-прежнему неясно человек человеку кто, общедоступная медицина, массовое производство, новые технологии, Интернет, демократия и много чего еще делают жизнь интересней, комфортней, лучше. Нет, я серьезно – лучше, лучше. И ради этого стоит побегать и похлопотать. Глупо бросать общественно полезные дела и внезапно замирать (например, хирургу, только что сделавшему надрез) в думах о вечном.

И все-таки (если вы хирург, то желательно по окончании операции) загляните в Миро. Может быть, вы разглядите свет. Или – сквозь треск быстрых фраз и одноразовых радостей, сквозь напряженный шум переменного мира – расслышите насмешливое молчание судьбы.

Должен сознаться post scriptum, мне неизвестны высказывания мастера ни о чем таком типа божественном. Предпринятая мной попытка различить в нем наивного богоискателя и внеканонического иконописца почти наверняка показалась бы нелепой и самому Миро, и профессиональным мироведам. Но я тем не менее уверен: он был достаточно силен, чтобы переплыть время и выбраться из Гераклитовой реки на твердый берег. Туда, где Платон увидел идею, св. Павел любовь, Паскаль сферу, Борхес – алеф. А что там нашел Хоан Миро? Желанную пустоту? Равновесие света? Собственную картину? Кто знает. Люди простые, вроде меня, называют это Бог".

Я  не отношусь  к  числу почитателей  философических  изысканий  Владислава  Суркова.  О  чем   высказывался  http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=2006/20061207.htm  и  даже неоднократно.  Мне  всегда  казалось,  что  в этой  области  его  возможности  ограничены  и  весьма. Но  два  его   недавних этюда об  искусстве произвели  очень  приятное  впечатление. Об  этюде,  посвященным   Николаю Полисскому,   можно  даже  сказать  -  сильное  впечатление.

       Там,  во    всех      хорошо   известных попытках   В.  Суркова превратить идею  суверенной  демократии   в стратегическую  установку  для  России,  существовал   некий  изъян,  который  выдавал  себя  прежде  всего  в   натуженном,  перенапичканном,  порой,  невнятностями языке. Здесь  -  как будто  писано другим  человеком.  В  чем причина   этого  впечатления -  не знаю.  Может быть  -   сменил  помощников…  Может  быть   - результат определенной  работы  над  собой. А  может  быть(  и  скорей  всего )   - он  просто  понизил  уровень  отвлеченности  своих  суждений  -  перешел  от  понятий  к   художественным  образам.  Тоже  форма  обобщения, конечно, но,  возможно,  значительно  более  близкая  ему   -  свойская.

  Образы,  как  известно,  всем  хороши и  главное -  позволяют  работать  крупным  мазком - оставлять  детализацию  ученикам  и  подмастерьям.  Но    очень  уж  чувствителен образный  строй  мышления    к …  интерпретации.

  В.  Сурков   начал  с Н. Полисского.  И  я,  надеюсь,  неслучайно.   Возможно,  из –за  него  и  начал.  Благодарит  Гельмана  за  то,  что  тот навел.  И  нам  остается  только  присоединиться  к  этой  благодарности.  Вот,  и  Марат Гельман  со всем   своим водочным  заводом ,   или как там  его,    сработал на  благо  России.  Пусть    косвенным  образом  ,  но  сработал…. 

Сурков ,  похоже,( очень  хочется   надеяться,  что  это  так)   через  инсталляции  Полисского  заметил  в  России  нечто такое,  что  раньше    в  упор не замечал.(  Даже  если не  сам писал  этот   текст -  раз  подписал,  значит,  заметил  ).  Возможно,  что  испытал потрясение и  даже попытался  по-новому  отрефлектировать  свою    ненаглядную  и суверенную …

Текст  о Н. Полисском   как рефлексия….  Это  не   Полисский  въезжает,  это    влиятельный российский  чиновник   В.  Сурков,  наконец,  вбрел  в    национальную  специфику  России,  адекватной  оценки  которой  так  всегда    ему   не  хватало   в  его  идеологических   эскизах,  слишком уж  скособоченных  в  з-з-западном  направлении.  Может  быть  благодаря  именно  Н. Полисскому  пришло    понимание,  или  хотя бы  и скорей  всего  робкая  догадка,  что  только  вглядываясь  в  прошлое   (  во  всё,  включая  советское) можно  выстроить сколько-нибудь   надежную  и  адекватную  стратегию  для  будущего   России.…

  В   образах,  созданных   Н. Полисским,  он  мог  увидеть    художественный образ  русского   идеального, зыбкого  и  преходящего, как солома, сметаемого,  сжигаемого  порой  в одно  мгновение,  но всегда  вновь  и  вновь  рождающегося   на  этой  странной  земле…    И если  ты  на этой  земли  родился,  если  в  ней  покоятся  твои предки,  если  ты  дышал  этим  воздухом,  если  видел  эти рощи, перелески,  снега,  если  влюблялся  здесь,  то  рано  или поздно  ты  не можешь  не почувствовать  этого  величия  ее зыбкости.  Даже  если  тебе  и приходится   зарабатывать  хлеб  насущный  в  кресле первого  заместителя  главы   Администрации президента  России.

Художественный  образ  русского  метафизического -  русского  Бога,  если  угодно…    Если    все  это,  действительно  так,   если,  опираясь  на  деревянные  и соломенные  костыли   Николая  Полисского,  Владислав  Сурков  ,  действительно  вбрел  в хранилища   русского  архетипа,  то  второй  его  текст  -  текст  о  двух   западных  властителях  эстетических  дум - предстает  как  попытка    поймать  и  вербально  зафиксировать   западный образ  Бога… 

Если   Н. Полисский,   сумел  повернуть  взгляд   кремлевского  чиновника   к  самой  сути русскости,  то  он  уже   не мог  не  подвигнуть  его  на   размышления:   а  что  там,  куда  мы  так  рвемся,  теперь  вот  и  с  четырьмя  «И»  наперевес?...  И  тогда, возможно,    вторым  своим  опусом  В.Сурков  одновременно    извиняется за  первый свой  текст…  перед М. Гельманом:  мол, прости  за  ту  горячность  , с  которой  принял  твои  рекомендации -  за  нахлынувшую  неизвестно  откуда  избыточную  соломенность   и  деревянность  моих  интерпретаций…. 

   Все  это,  скорей  всего,  -   лишь  фантазии. Согласен,  что   рефлектирующий  кремлевский  чиновник  ранга  В.  Суркова  -  это   что-то  из  области  канонических  - музейных -  абсурдов.  Ведь     в  социальных   лифтах, по   которым  возгоняют  на  Красную,  Старую  площади  или  в Охотный  ряд  за  склонность  к  рефлексии  выбраковывают  еще  в  пеленочном  возрасте  -  по  рассеянному  скольжению глаз ребенка  за  игрушкой,  по    философической  манере  отсасывать  молоко  из материнской  груди…   Но  есть  в  этих  двух  текстах что-то,  что   заставляет  все-таки  фантазировать…

Статьи В.  Суркова имели  хорошую прессу. Вот,  например,

Сергей Терентьев, художник.   Статья Суркова как предвестье нового национального проекта?

http://kreml.org/opinions/183511360

"Неискушённому читателю, навряд ли представляющему, как выглядят работы Хуана Миро и не знающему, что творилось в художественном Европейском мире в его эпоху, размышления Владислава Суркова почти ничего не скажут... Для искусствоведов и художников тоже, вроде бы, очевидности: Получается что - статья для друзей, коллег и знатоков... А если это так, то появляется вопрос: а зачем данные публичные размышления политикам? Не предвестье ли это нового национального проекта? Высокого ранга чиновник вдохновенно просвещает, можно сказать, продвигает культуру, и очевидно, что не по обязанности, а от любви и желания, чтобы россияне перестали жить эстетическими мерками позапрошлого века... Аллилуйя!! "

"Может это первая ласточка, и зреет новый кремлёвский проект по спасению и созиданию новейшей российской культуры? Что тогда за ним прячется? Что может это быть за проект, направленный на культуру, :помня Наших, Ваших, Единую и Единственную...? Или это новый PR -проект Кремля - 'просвещённое начальство с человеческим лицом'?

Хочется, традиционно, на всякий случай, как наши прадеды и деды завещали - запастись спичками и солью: может там, в столицах, просто так размышляют о сюрреалистах, а может - со значением... "

Или

       Ирина Чечель     "Искусное и ненавязчивое 'сотворение мира"

         http://kreml.org/opinions/183263236

"В русской политической культуре нет четких граней различения между политикой и культурой, но есть культпоходы в политику и культуру. Статьи Суркова - определяющим образом не об этом. Сурков не ставит вопроса о политике или культуре, для него значим вопрос о публичном интеллектуале, не 'занимающемся культурой', а представляющем ее. Что-то ему удается, что-то - нет, но мы имеем дело с взыскательной заявкой на новый тип публичного дискурса."

Во  истину  грандиозен   в  этой   теме

 Дмитрий Быков.   Простые люди вроде меня

http://www.point.ru/author/2008/06/09/16667

Текст  этот его  уникален  и  прежде  всего  потому,  что является  безупречным   комплементарным  текстом  по  отношению  к  эстетическим  заметкам  В.  Суркова. Дмитрий  Львович    на  этот  раз  промахнулся.  Чуть   перебрал,  не  выдержал  нормы -  и  потому  промахнулся:  породил  эффект,  противоположный  тому,  на  который  расчитывал.  Уж   если  Дмитрий  Быков  на  время  отставил    в  сторону    такой  свой  универсальный  инструмент,  как исторические  циклы,  если  он   прекратил поиски  следов  хазарского  ига  в  русской  душе,  и  с  таким  ОЖЕСТОЧЕНИЕМ  ( бейсбольной  битой,   с  плеча, в  лоб    лупит  несчастного  первого  заместителя,  рискнувшего  по неосторожности   достаточно  скромно (9  а  это   так,  если  бы  не пижонская  насальная  фраза  о  поедке  в  Португалию) высказаться,  как  частное   лицо,  значит почувствовал   Дмитрий Львович  какую-то очень  серьезную   угрозу    для  себя   -  для  своих  концепций  и  мировооренческих  схем.  Ничем  другим   объяснить  этот  явно  неадекватный  и  потому  работающий  на  Суркова  ,  а  главное  рефлекторный  выброс  гнева  у  нашего  ведущего поэта-романиста-  публициста     я  не  могу.  Впрочем,  судите  сами  -  сопаставьте   тексты  В.  Суркова, Д.  Быкова    и     фотографии  работ Н. Полисского.

"Из обоих текстов мало можно узнать о Миро и Полисском, но больше чем достаточно - о повествователе: дискурс такой, нормальная глянцевая тактика, неукротимое, закомплексованное стремление к доминированию, так что почерк узнается. В ранней "Афише" такая статья не удивила бы никого - но с учетом фамилии автора обе колонки сделались самой обсуждаемой темой русского ЖЖ, обогнав, кажется, даже поджоги автомобилей. Набежали толкователи с таким, например, вокабуляром: "Деполитизация эстезиса оборачивается отчуждением от политики, которое компенсируется ставкой на политизацию дизайна" (из вполне здравой статьи А.Ашкерова в "Русском журнале"). Искусствоведы, художники, обыватели, "простые люди вроде меня" (из колонки о Хуане Миро) - все только об этом и говорят. Событие, ты что. Может, это и есть оттепель - когда вместо мобилизационных статей, наполненных пустопорожним громыханием, они сочиняют искусствоведческие?

...Этому человеку, видимо, всегда хотелось, чтобы каждый его текст становился событием. Он понял: чтобы тебя читали и о тебе спорили (а при его литературных данных это практически недостижимо) - ты должен быть серым, а если повезет - то и красным кардиналом этой власти. И тогда, на ее традиционно никаком фоне, ты просияешь брильянтом - а главное, любая твоя песня, стихотворение в прозе, мазок по холсту будут предметом всенародной заботы, вдумчивых толкований и кухонных дискуссий. Если автору не дано властвовать над душами и умами, он хочет властвовать над всем остальным - как грузинский поэт и немецкий художник, действительно заставившие мир говорить о себе, хоть и не только в эстетическом плане. Кстати, у немецкого художника, судя по "Застольным разговорам", была именно такая мечта - построив Тысячелетнее царство, уйти странствовать по Италии, рисовать, скромно выставляться...

И вот... вот это вот все - ради вот этого?!

Тотальное оглупление и упрощение страны; квазиидеология; хунвейбины; превращение президентской администрации в теневой центр власти; вербовка рокеров и писателей в цепные певцы; тактика окрика; безобразная думская кампания, напомнившая риторику тридцатых с ее ядовитыми лисами и кровавыми шакалами; закрытые встречи с авгурами; закрытие, закрикивание и затаптывание всего мало-мальски живого ("в вечность через постепенную ликвидацию предметов" - характерное автопризнание); тошнотворная скука и фальшь нынешней российской политики, да и жизни в целом, - ради литературной славы?!

Господи! Да хоть бы он сказал открытым текстом, предупредил, намекнул! Мы все, сколько нас тут есть (не представляю злодея, думающего иначе), с готовностью и восторгом признали бы его первым и лучшим! Без устали обсуждали бы каждое его слово, провозгласили бы эстетом номер один, стилистом номер ноль, поэтом вообще без номера, потому что таких цифр не бывает! Мы своими руками вознесли бы его на любую высоту, заткнулись бы, чтоб не создавать ему конкуренции, писали бы в стол, на манжетах, к тетке, в глушь, в Саратов, вознесли бы его выше "Башни", выше "Дровника" - лишь бы он и его друзья не творили того, что натворили в процессе создания оптимального контекста для его экзерсисов...

Впрочем, в его случае, кажется, останавливать и умолять уже поздно. Обращаюсь ко всем, кто еще мечтает о захвате мира ради эстетического триумфа: мы, литераторы, люди негордые, и с художниками договоримся. Просто скажите уже сейчас: хочу. И мы немедленно признаем вас светочем, жила бы страна родная. Эстетика - хорошая вещь, но Родина дороже."

  А.Дугин. Деконструкция Владислава Суркова

http://kreml.org/opinions/183675801

А.  Дугин  также  как  и Д. Быков  реагирует  в     своих заметках     не столько на эстетические    оценки  В. Суркова,  сколько  на  факт их  появления.  Но  если    своей  интерпретацией Д.  Быков    сводит счеты с  Россией(любимое  его  занятие  последних  лет ),  то    А.  Дугин  -  исключительно  с  правлением  В.  Путина,  к  которому   его(  да впрочем   и  не  только  его) отношение   периодически    меняется  и  сейчас (  по результатам мая-  июня)  он  им  категорически  недоволен.  И  там  и  там   опусы  В.Суркова    -  лишь  повод., но, если  Д.  Быков  из  сурковских  заметок какие-то  общие мировоззренческие  мотивы выметает  полностью,  оставляя  в  них одно  лишь   жлобство,  то  А. Дугин,  наоборот,  чрезмерно  накачивает  эти  заметки    общим  содержанием.  Первый   за  деревьями  леса  не  желает   видеть,  второй  за   лесом  -  деревьев   не  замечает.  Ну нет  и  не может  быть за  этими частными  заметками   такого идеологического  содержания,  которое  раскапывает  ,  а  затем  развенчивает   А.  Дугин.  Хотя  бы  потому,  что  подобные обобщения  -это  не  его  уровень:  эпопея  с  суверенной  демократией  сие продемонстрировала наглядно.  Почему  не  рассмотреть эти  заметки,  как  частные заметки нечастного  лица  -  как  свидетельство  начала  определенных  сдвигов  в  идеологии  вышей  российской   власти..  Эти  сдвиги  настолько  важны  для  судьбы  России и  настолько     необходимы ей,  что  даже  самые  осторожные,  упрятанные  в  недомолвки,  намеки  и  даже  в   эстетические  упражнения ,  они  представляю  чрезвычайную  ценность.  Так  зачем же  их   злобно  растаптывать  на  манер  Д.  Быкова....Или  безжалостно  топить в чрезмерных обобщениях  на  манер  А.Дугина...

"Но поскольку речь идёт о Суркове, то, конечно, эти тексты заслуживают внимания. Почему?

Потому что Сурков третий по влиянию человек в стране после Путина и Медведева. Фактически это творец современной политической системы, по крайней мере, тот, кто придал этой системе её форму и ориентацию. Поэтому каждая оговорка, каждый жест, каждый нюанс, каждая лирическая гримаса этого человека, не говоря уже о связно написанном тексте, вызывает, совершенно справедливо, у российского общества - по меньшей мере у элиты - закономерный интерес."

"Итак, 'Война и мир Хоана Миро'. Что мы видим в этом тексте? Во-первых, в нем проступает - я бы сказал экзистенциальная и даже метафизическая - уклончивость автора. Мы видим, что человек, который его написал, постоянно балансирует между двумя утверждениями. Он постоянно недоговаривает, постоянно оставляет нечто за скобками и стремится уйти от любой определенности."

"В тексте 'Полисский въезжает' этих уклонений, колебаний и ускользаний ещё больше. Как только Сурков доходит до идеи, что не 'в беготне за материальным благополучием состоит смысл существования', - читатель думает, что наконец-то Сурков прозрел и подверг критике либеральные ценности, - как он тут же оговаривается, что, конечно, это не главное, но это очень важно, чрезвычайно важно, без этого - вообще никуда."

 "В области культуры и искусства можно высказывать своё мнение совершенно свободно, соответственно, совершенно определенно. Но Сурков, видимо, фундаментально избегает любой определенности даже в эстетических оценках, поскольку из обеих его статей совершенно непонятно, на чьей же он стороне и какой тезис он отстаивает. Как только ему что-то начинает нравиться, или как только он начинает чем-то увлекаться или за чем-то следовать, он тут же даёт обратный ход, так, что принципиально не разберешь, на чьей он стороне."

В  принципе   идеологические  сдвиги,  если  это  сущностные  сдвиги,  а  не  перемена  платья  под  ситуацию,   и  должны    представлять собой  последовательность неопределенностей.  Неопределенность  здесь  как  раз  и  может  быть  признаком  качества.

 "Взять, например, небольшое и весьма остроумное замечание о словах бабушки Суркова относительно 'неподвижности Бога и вертлявости черта' в тексте 'Война и мир Хоана Миро'. С одной стороны, в контексте осмысления русского содержания картин Полисского создается впечатление, что Сурков иронично оценивает юркость дьявола. Казалось бы, он на стороне глубинных неподвижных метафизических сторон бытия (о которых он пишет в другой статье, апеллируя к Миро). Но нет, не тут-то было. Конечно, сама психология Владислава Юрьевича имеет мало общего с неподвижностью, статностью и фундаментальностью того, что его бабушка называла 'Богом' и чему, действительно, много что соответствует в русском коллективном бессознательном. Скорее сам он принадлежит к категории 'подвижных' и 'юрких', по его же собственной характеристике. 'Дьявол вертляв и болтлив', а 'Зато Бог статичен', повторяет он слова своей бабушки. Но в неподвижности Суркова точно нельзя упрекнуть. Скорее, люди, ассоциирующиеся с призрачными 'силовиками', могут отличаться такой кондовой неподвижностью. Что и их красит, с одной стороны, а с другой стороны, в нашем невротическом мире звучит почти как приговор. Сам же Сурков предельно мобилен. Это значит, что в постмодернистской игре он иронично занимает сторону 'бесов' (Делез и Гваттари писали по этому поводу о 'бесовской текстуре'). Но и это не так. Мгновенно в его тексте возникает осуждение этой безоглядной активности и эффективности ради эффективности, осуждение политтехнологий и переход на другую сторону.

Иными словами в этих двух текстах мы встречаемся с человеком, который описывается в психологии термином 'протея'. Это свойство психики, которое болезненно воспринимает любую определенность, стремится уйти от любой конкретной дефиниции, замораживания, фиксации, и занять прагматическим образом противоположную сторону как только первая сторона начинают приобретать необратимую определенность.

Это - принципиально, поскольку в политологическом смысле в нашей политической системе Владислав Сурков так же занимает именно эту уникальную протеическую позицию. Патриоты считают, что он 'либерал', либералы, считают, что он скрытый 'патриот'. При этом, не смотря на то, что к патриотам он доброжелательно открыт, всё время остаётся ощущение, что он их слегка -- как бы помягче выразиться - 'водит за нос'. Но то же самое происходит и с либералами. Он все время общается с ними, но по результатам либералы всегда оказываются в дураках. Точно так же, впрочем, как и патриоты. "

"Поразительно, что астрологические характеристики Владислава Суркова, рожденного под знаком Девы, - а это созвездие находится, с точки зрения астрологии, под влиянием планеты Меркурий, - удивительно точно соответствуют его природе. Ярко выраженная меркуриальность натуры.

Кстати, современный американский публицист Юрий Слезкин предложил оригинальную теорию, относительно того, что современный мир является меркуриальным по своим основным характеристикам, и поэтому люди меркуриального типа - подвижные, легкие на подъем, гибкие, хваткие и способные на бесконечные цепочки многомерных действий, направленных к укреплению своих позиций. В такой ситуации, по Слезкину, в убытке оказывают 'аполлонийцы', люди с фиксированными убеждениями и нравстенными принципами, которые неизбежно проигрывают меркуриалам, как только пытаются играть по их правилам. "

" 'Суверенная демократия' - это и есть стремление выразить меркуриальную природу в своеобразной политологической модели сочетания двух противоположных (или, по меньшей мере, разноплановых) терминов. Эта концепция стремится зафиксировать вечно ускользающую, но предельно внятную самому меркуриальному типу позицию в форме амбивалентного дискурса - которой в любой момент готов перейти в собственную противоположность.

Как только 'чистые' ('несуверенные' - т.е. прозападно-либеральные и мечтающие о возврате в 90-е) демократы пытаются перетолковать эту конструкцию в свою пользу - на них наползает грозная тень 'силовиков' - 'а вот мы сейчас по вам суверенитетом!' Но стоит патриотам зубами схватиться за 'суверенность' (начать нещадно отбирать собственность у западников-олигархов, разоблачать шпионские сети в экспертном сообществе), лощеный Абрамович с борта своей ядерной яхты напомнит им - 'у нас, демократия, не зарывайтесь'.

'Суверенная демократия' - это слоган меркуриальной державности, в которой просто невозможно различить, где кончается 'Бог' и начинается 'дьявол'."

"Сурков рассматривает картины художника Полисского. Там и юмор, и легкое издевательство над Россией, и, одновременно, русская кондовость. Сурков опознает в этой постмодернистской игре собственные интуиции. Россия остается фундаментально идентичной, кондовой, древесной, с расходящимися досками, и, она же, одновременно, облечена в поверхностный мондиалистский шик, выстроенный на продаже сырой нефти и других (весьма 'кондовых' на вид) ресурсов. И это не вызывает у Суркова ни осуждения, ни неприязни потому, что такие чувства, как осуждение и приязнь, согласие или непротиворечие, 'да' или 'нет', чужды его природе. Не вызывает это у него и приязни или одобрения, так как и это было бы слишком определенно...

Собственно говоря, Россия по сути совсем не такая, как у Полисского. Дрова, солома, доски - это упрощенно понятый фон древнего богатейшего национального бессознательного, которое представляется хламом только для невротического и поверхностного взгляда отчужденной от народы элиты. Но сурковская Россия, та политическая система и то общество, в создании которого он сам играет не последнюю роль, действительно, удивительно напоминает Полисского - в ней все несет на себе отпечаток протеизма, уклончивости, неопределенности и постмодернистских размытых контрастов. А глубины бессознательного транслируется через анекдот."

  Без  этой  примитивизации  произведений  Н. Полисского  (   А. Дугин  видит   лишь

 о-хламление  национального  бессознательного,  там  где    нельзя  не  заметить   силы и

 глубины  его  )     все  построение  А.Дугина  разрушилось  бы мгновенно.

"Возможно, этой меркуриальностью объясняется та позицию, которую Сурков играет при Путине, ведь в сознании каждого спецслужбиста, особенно сотрудника ПГУ (СВР), тоже есть элемент двойственности, расщепленности сознания: спецслужбист одновременно и немецкий аристократ Штирлиц, работающий в СД, и советский разведчик, с полной домашней женой в родном социалистическом ситце. Двойственность, неопределённость и уклончивость психологически свойственны многим чекистам. А разведчикам и нелегалам она просто необходима как первостепенная профессиональная квалификация. "

"Еще один аспект, который можно вывести из анализа этих двух небольших эссе. Они могут служить иллюстрацией некоторых моих тезисов об археомодерне и о конфликте коллективного бессознательного, а так же двух диагнозах, которыми страдают сегодня российские элиты и российские массы. (Предпосылкой к этим выводам служат работы Поля Рикера, Карла Густава Юнга и Жиля Делеза.)

Элиты в России болеют неврозом, а в крайнем случае (Чубайс, Гайдар и т.д.) параноей. В любом случае они бегут от собственного коллективного бессознательного, ополчаются на него, говорят о том, что 'Россия - это европейская страна', и всячески пытаются уйти от совершенно неевропейской, русской, кондово-фундаментальной стихии, в которой живёт наше российское общество. Элиты страдают неврозом, а массы страдают психозом. Они, напротив, стоят на стороне коллективного бессознательного, сновидений, и перетолковывают на свой лад все рационалистические, модернистские, либеральные, демократические, просвещенческие, коммунистические, или даже царистские - любые, одним словом - модели, которые навязывает им невротическая власть.

В Суркове виден фокус, где кончается невроз власти и начинается психоз народа (или наоборот). Сурков, в силу своей меркуриальности, с определенным вниманием, интуитивным принятием, инсайтом, относится к обеим формам психического отклонения. С одной стороны в нём видны и элементы невроза, с его стремлением уйти от детства, в котором он видел деревянные русские нужники, грязь и провинциальные библиотеки, где о Миро была написана какая-то ужасающая советская чепуха. Собственно, стремление уйти от этой 'кондовости', от этой глубины 'глубинки', т.е. собственно невроз политических элит, в полной мере присущи Суркову. Он любит дорогие костюмы, аккуратные офисы и аляповатый бетонно-стекольный блеск Сити, о чем он пишет в 'Полисском'.

Но, с другой стороны, у Суркова есть и явные признаки легкого психоза (психоза, как диагноза, свойственного русским массам). В этих текстах откровенно проявляется его умеренное, но настойчивое внимание к бессознательному (что еще более наглядно в его стихах). Не случайно он обращается в этих двух небольших эссе к искусству. Это как раз область, где коллективное бессознательное проявляется более ясно и с меньшей степенью цензуры, чем в политике, философии, идеологии. Сурков интересуется - в отличие от законченных невротиков типа Кудрина, Грефа или Шохина - русским коллективным бессознательным, что видно из его эссе о Полисском. "

"В значительной степени, Сурков и есть проявление того, что можно назвать археомодерном. В нем есть стремление уйти от архаики, но не порвать с ней окончательно. Встать на сторону модерна, но не признавать тех внутренних директив и определённости тех катастрофических разрушений бессознательного, на которых основан модерн. Он не хочет рвать связи до конца, но и укреплять их не собирается. В личности Суркова, как в магическом кристалле, отражается специфика всего нашего социально-политического развития. Органические протеизм, гибкость, амбивалентность, вечная двусмысленность, перетекание одного в другое с блокированием и одного, и другого, вероятно, и являются секретом влияния Суркова и устойчивости его позиции. Но одновременно это и диагноз, который мы, в общем-то, можем легко поставить нашему обществу в целом.

Пока мы будем пребывать в протеическом археомодерне, где не доминирует ни одна из сил, - ни модерн, ни традиционализм масс, ни невротическая паранойя элит, ни психотическая шизофрения народа, - одно не сможет одолеть другое. Элиты и массы смотрят друг на друга из своих боксерских углов и не способны выиграть ни матч, ни, тем более, кубок. Сурков - это рефери в битве элит и масс, государства и народа, 'либерало-чубайсов' и архаических силовиков-рейдеров. Государство у нас, как говорил Пушкин, 'единственный европеец'. Сурков - европеец, но европеец, который, тем не менее, не то что не может, но и не хочет до конца избавляться от своих неевропейских, евразийских, русско-чеченских корней. Однако не стремится и укреплять их."

"В этих двух текстах содержится ключ к пониманию не только самого Суркова, но и всей нашей политической системы. В них о 'суверенной демократии' сказано гораздо больше, чем во всей болтовне обслуживающих власть экспертов, которые готовы подгонять под высшую установку всё, что угодно, и поэтому нерелевантны.

В современной России все время возникает дуализм, чётко очерченный Сурковым, между 'юрким дьяволом' и 'неподвижным Богом'. Лозунги 'прогресса', 'модернизации', 'либерализма', 'Запада', 'демократии', 'эффективности', 'процветания' - все это, безусловно, от дьявола. Сурков это прекрасно понимает - в одной и той же фразе он сначала говорит, что не в этом дело, но потом добавляет, спохватываясь, что без этого нельзя (то есть именно в этом дело). Угрюмо изображение статического божества; оно спокойно, никуда не торопится, а на 'модернизацию' и 'демократию' посматривает со своих высот гневным оком. Сувереном в России является только Бог, Ветхий Деньми. И его рабы - смиренные простые русские люди - ведут отчаянную, почти безнадежную битву с 'сынами века сего'. Русские аполоннийцы.

Я думаю, что Сурков сам не определил, с кем он, с Богом или с чертом. Более того, меркуриальная природа категорически не способна выдержать такой жесткой проблематики.

С Богом или с чертом? Для меркурия, для трикстера, для культурного героя, как в североамериканских индейских мифах, не стоит такого выбора. И с Богом, и с чертом, и против Бога, и против черта. Это и есть то, что называется археомодерном, когда блокируется любая решимость, приводящая к определенности, резкому действию, а значит, к ассиметрии, конфликтам, угрозам, жестким и насильственным выводам. Археомодерн любыми способами и любой ценой, до истомы, до истошности, до истерики стремится эту решимость обойти. Я думаю, что пока Сурков является тем, кем он является, то есть, важнейшей фигурой в российском государстве, археомодерн будет доминировать и дальше. А наше общество не сможет сделать ни одного серьезного шага, ни в сторону модерна, ни в сторону архаики, ни в сторону Бога, ни в сторону черта, ни в сторону либерализма, ни в сторону консерватизма. Дело, конечно, не в Суркове, дело в состоянии народа, в состоянии русской истории, русской государственности, русского общества."

"На Олимпе власти в нашем государстве такая фигура, как Сурков, могла встать только при тех условиях, когда само наше общество погружено с головой в археомодерн. Когда в русской истории припадки чистой паранойи, нами правят подвижные большевики или либерал-реформаторы, всё сносящие на своем пути и безжалостно пытающие народ. Когда у нас расцвет народной шизофрении, нами правят усталые, что-то невнятно бормочущие, неподвижные Брежневы.

А сейчас у нас 'день сурка': в государстве всё повторяется, никак не может пойти ни по одному, ни по другому сценарию, всё застыло на переправе. (только неясно - переправе куда?). Но этого нельзя отменить декретом, и Сурков здесь ни при чем. Как политическая фигура он, в определенном смысле, заложник циклов (циклотимии) русской истории. "

А. Ашкеров.  Сурков и вопросы искусствознания

http://www.russ.ru/stat_i/surkov_i_voprosy_iskusstvoznaniya

А.  Ашкеров   также ,  кажется,  воспользовался   публикациями  В.  Суркова  как  поводом     для   того  ,  чтобы  подать некоторые свои   наброски(несомненно  предварительные )   на   тему  современных мировоззренческих   тенденций.  Он  нисколько  не  упрощает   В.  Суркова   как  идеолога  и   стремится   его  именно  интерпретировать.  Но    в  связке   со  своими  размышлениями,    ключевыми  словами  которых   несомненно  является    понятие    потребление.

  Решая  эту задачу , он  использует  представление  об эстезисе   -  специфическом восприятии, когда "разум, рациональная рефлексия замещаются эмоциональной реакцией"  и  создается " этика  эстетики" ,  когда имеет  место    " постоянный процесс  эстетизации всех жизненных явлений в коллективном сознании"    групп,  образований  (три    закавыченные  фразы   -  из  словарей ) .   Он   исходит  из  того,  что  "эстезис заменяется у Суркова дизайном, масштаб которого обеспечивает дизайнерской деятельности не только политическое, но и мироустроительное значение."  

 Вот  несколько  характеристик  современных  тенденций,  предложенных  А.  Ашкеровым.

"Собственно, мироустройство и политика понимаются сегодня исключительно как дизайн - нечто среднее между декорированием и перепланировкой. Дизайн - это эстезис эпохи потребления, когда, по собственному сурковскому выражению, с человеком начинают говорить вещи. Эпоха потребления, в противовес Марксу с его критикой товарного фетишизма, культивируется как эпоха коммуницирующих вещей, добившихся наконец равных прав с идеями и людьми. Внимание к ценности и особенной самодостаточности обиходных предметов, за которые, как постоянно утверждает Сурков, "стоит побороться", неизменной тренд потребительской идеологии, выступающей продуктом товарно-фетишисткого сознания. "

Главным эстетическим вопросом оказывается при этом вопрос, имеющий три равновеликих аспекта: а) сводима ли современная политика к потреблению, в) является ли последнее в конечном счете ее детерминантой или целью и с) каковы рамки меркантилистского интереса в сфере политического, которая порождает все больше метастазов коррупционной солидарности. "

"Победа меркантилизма в политике означает одновременно и растворение эстезиса в дизайне. Восприятие и опыт сопрягаются уже не в психодраме индивидуального существования, а в производственной драме социализации комплексов и капитализации способностей. Ее героями выступают вовсе не частные лица, вдохновленные целями и устремлениями, а коллективные тела, потребляющие услуги. На макроуровне они выглядят как живые организмы, дальние родственники Гоббсова Левиафана, на микроуровне - это абсолютно механистические образования, антропоморфные киборги со сменными пакетами социокультурного софта и биосом "рационального выбора".

"Именно эти технологизированные существа без сущности, с легкопротезируемой мировоззренческой оснасткой, выступают объектами биополитики: чтобы существовать, нужно быть чем-то меньшим, чем ты есть. За коллективные тела в целом отвечает уже не биополитика, а технополитика, которая обеспечивает сохранность социальных организмов методом гуманной замены институциональных органов и апгрейда трансгуманистических матриц существования: чтобы существовать, нужно быть чем-то большим, чем ты есть. Технополитика стала стратегией Путина, биополитика, скорее всего, станет стратегией Медведева (залогом этого уже сейчас является его титульный либерализм). "

На обоих уровнях действует парадокс эластичного Другого, который становится большим Другим именно по мере своей миниатюризации (не враг, но "несогласный", не угроза порабощения, но "вирусная инфекция").

"Дизайн подчиняет себе эстезис, когда индивидуальность трансформируется в сеть. "

"Сетевой становится не только коммуникация, сетевыми феноменами делаются сознание и перцепция. Дизайн оборачивается Dasein, "здесь-бытием", которое не просто фиксирует человеческое присутствие, но делает его выражением сетевой взаимосвязи. С точки зрения сети уникальность не просто расхожее достояние, она даже не продукт или проект. Это воспроизводственная функция, являющаяся побочным продуктом процесса формирования социальных и ментальных стереотипов. "

    А так   среди  этих  тенденций   выглядят   внутренние  установки(  намерения)  самого  В.   Суркова. Это  никак не  обосновывается  А.  Ашкеровым.  Данный  тезис  идет  через  запятую  с    тезисами,  характеризующими  тенденции,  и   отражает,   скорей  всего   оценку  А.  Ашкеровым  идеологии  суверенной  демократии,  оценку  выставленную  в  координатах  тех  понятий,  в которых он  описывает   тенденции:

"Сурков не стремится к эстетизации политики, но хочет ее соответствия местному пониманию евродизайна, предполагающего в том числе и "суверенность" демократии. Вместе с тем он не хотел бы растворения эстезиса в дизайне, что помимо прочего означает и отпор меркантилизации политического. Решением здесь выступает противопоставление аполитичной эстетики замешанному в политике дизайну. "

   Узнав   такое  о характере своих намерений,   В.  Сурков,  скорей   всего,  был   изумлен   и  немало.   А  познакомившись  далее  с   жесткими  оценками   А. Ашкеровым   этих  намерений  и  их  последствий,  возможно, даже  испытал что-то  вроде  шока.

         - "Однако аполитичная эстетика глуха и слепа к самой себе, поскольку именно тотальная деполитизация субъективности подтверждает то, что политика составляет не только вторую, но и первую натуру субъекта."

        - "Не будучи гражданином, человек лишен возможности выступать актором ни в социальном, ни в экзистенциальном смысле слова. Политика превращает жизнь человека в искусство управления собственной судьбой. Деполитизированная эстетика вырождается в "гламур", который делает позволительной любую роскошь, кроме роскоши индивидуальности.  "

        - "Гламур-политике прекрасно соответствует гламур-философия, которая, как и полагается философии, основана на удивлении. Только удивление это другого рода, нежели то, что имел в виду Аристотель: речь идет об удивлении перед роскошью. То есть об удивлении перед миром, в котором все опознается как дар, но первосортным даром оказывается способность управлять присвоением даров и дарителей."

       -   "Вместо гражданской автономии в этом мире главенствует автономия человека потребляющего, который оказывается свободен в пределах только досуга и развлечений (воспринимающихся как наиболее интенсивные формы "удовлетворения потребностей"). "

       - "Систематическое соотнесение политики с комфортом и свежими трендами превращает ее в гламур-политику, а та, в свою очередь, предполагает такой режим существования, при котором залогом свободной жизнедеятельности становится превращение политической деятельности в элитарное времяпровождение. "

        - "Деполитизация эстезиса оборачивается отчуждением от политики, которое компенсируется Сурковым ставкой на политизацию дизайна. Собственно, идеология в том виде, в котором она реконструируется кремлевским топ-администратором, и есть политизированный дизайн. Интенсивность формирования дизайна как общественно-политической практики прямо пропорциональна интенсивности возгонки чистой эстетики универсальных культурных ценностей. "

         - "Чистая эстетика экспонирует универсалии, обращается с ними так, будто они были созданы для наглядности и в назидание. При этом универсальным оказывается то, что с легкостью может быть воспринято как предмет археологии: вечное - это то самое "хорошо забытое старое", которое всегда готово для перелицовки в новое. Накопать, понятно, можно все что угодно, но тут важна процедура: счастливое обретение вечных ценностей предполагает обнаружение тех исторических напластований, на уровне которых сущее уже трансформировалось в должное. Трансформировалось недавно, почти что сейчас. И это, разумеется, предмет не только политики, но и точного расчета: никого не интересуют окаменелости. "

       Заметим,  что  пока  А.  Ашкеров,  практически  не  касается  собственно  эстетических  опытов  В. Суркова. Есть лишь одна  единственная  отсылка  к  ним (   в  качестве  иллюстрации   к идее  автономии  человека  потребляющего).

     До  конца  непонятно,  почему  А.  Ашкеров  решил    опереться  именно  на  эти  свои   заметки ,  фрагменты,  так  и не  собранные  в  единый  текст....   Скорей  всего  ему  очень  хотелось  внезапную  вспышку  у В.  Суркова  интереса   к эстетическому  подверстать   к   прежним  изысканиям   В.  Суркова  -  вывести  этот  интерес   из  них.  То  есть  мысль  о каком-то  намеке   на  новое  качество  в  идеологии  В.  Суркова,  о  том   что он,  скажем,  подвел  черту   периоду    "суверенной  демократии "  в  своих изысканиях  и наощупь  начал  движение  в каком-то  ином  направлении  -   эта  мысль отбрасывается  , видимо, А. Ашкеровым  с  порога. И именно  поэтому        выстраивается,  вымучивается  эта   связь  Суркова  эстетического  и Суркова    сувереннодемократического.   Несомненно, что    А.Ашкеров делает  это достаточно качественно  -  пытается    выстроить,  а не  связать  морским   узлом  на  манер  А.  Дугина.  Но  ощущение  вымученности  все равно  остается...     Оно  становится  просто  нестерпимым,  когда  у  А. Ашкерова  дело  доходит  до    Полисского  и  Миро.  Они   у  него  меняются  местами :  пристяжной Миро  становится  в  интерпретации   А.  Ашкерова  коренным.  И никаких,  естественно,  сомнений.  В.Ю.  Сурков по-прежнему  с плакатной  ясностью  и  бодростью    взирает   на  Запад...

        Полисский:

  " Полисский осуществляет громадный сдвиг в монументалистике, взламывая отечественную традицию фигуративного монументального искусства, в котором циклопические размеры сооружений нередко попросту скрывают рыхлость формы, просчеты в конструкции и наивно-предметное мышление в духе Церетели ...

Сегодня монументальная пропаганда важна не меньше, чем в 1918 году. Только в отличие от "канонического" язычества современное неоязычество отучило нас от фигуративного восприятия сверхъестественных сил. Наоборот, чем менее фигуративным является объект веры, тем большим могущественным он представляется (например, вирус СПИДа, который никто никогда не видел). Так вот, сооружения/инсталляции Полисского как нельзя больше подходят для неоязыческой монументалистики.

Трансавангардистские по форме, они вполне национальны по содержанию. Впрочем, что здесь "форма", а что "содержание" не имеет ровным счетом никакого значения - все современное искусство построено на инверсии "содержаний" и "форм". Важно другое: Полисский осуществляет трансформацию все еще аналогового режима описания России в режим кода, художник не просто создает инсталляции, но инсталлирует Россию, превращая ее в пакет визуальных программ, полностью готовых к установке. Заметка Владислава Суркова о Полисском названа резковато, с жаргонной броскостью - "Полисский въезжает", но это название вполне точно ухватывает то, что Полисский делает. "

             Миро:

"Мир Миро завораживает первозданностью, текст Суркова несет очарование удачного дебюта. Миро - дебютант абсолюта, Сурков взирает на абсолюты с ошеломляющей высоты кремлевских башен. Перед обоими расстилается огромное пространство, кажущееся тем, кто взобрался на такую верхотуру, чем-то вроде tabula rasa. Эта территория - terra incognita, на которой все вещи, события и явления выглядят как крючочки и черточки.

В каждой закорючке угадываются письмена Бога. Каждая закорючка выглядит как нечто среднее между архетипом и иероглифом, предметом и знаком...

Миро не повторяет приемы первобытного искусства, он открывает первобытный слой реальности, в котором нет еще места индивидуальности и восприятию. Сурков стремится нащупать тот же слой в слоистой толще политического бессознательного, обращаясь с ним деловито, но бережно - как хрестоматийная домохозяйка с чайным грибом. ...

Миро открывает возможность исследования предпосылок сотворенности, работа с которыми сама по себе превращается в предмет творчества. Отказ от модернистского пафоса самовыражения ведет к тому, что само существование человека оказывается искусством непрерывного самосозидания. Из перспективы последнего человек представляет собой отнюдь не произведение искусства или экспонат, а сборно-разборную конструкцию, которая существует, чтобы в любой момент стать другой.

Это совсем не тот человек, о котором грезят профессиональные человеколюбы. Речь идет о существе-трансформере, который живет систематическим устранением своей субстанции. И это именно то существо, с которым привыкли иметь дело профессиональные политические технологии типа Суркова.

Миро отказывается от самовыражения, но его отказ позволяет выразить слой предпосылок субъективации, сокрытый, как трава под снегом. Таким способом его творчество воплощает экстаз безмерности: оно не только расширяет пространство самого искусства, но и выступает искусством пространственной игры изображений. Изображения разыгрывают карту воображения, изобразительное искусство превращается в картографию стертых границ между воображаемым и реальным, понятиями и представлениями.

Это, безусловно, не может не импонировать Суркову. В политике он делает ровно то же самое. ...

В русле учрежденного им "хрупкого постмодернизма" Сурков относится к политике как к тексту, предварительно нанеся глянец на заветы покойных постмодернистских классиков. Политическая деятельность с этой точки зрения - такой же каллиграфический экзерсис. Учась у Миро, Сурков старательно пишет существами и предметами. ...

Эстезис смещает границы произведения искусства, предполагая восприятие искусства через призму индивидуального свершения (критерием которого становится сама индивидуализация). Эстетика, напротив, усматривает в произведении искусства оплот или гарантию исключительности того, кто его создает и воспринимает.

Индивидуальность понимается в данном случае не как предмет эксперимента и/или выражение опыта, а как статус или привилегия. При этом опыт/эксперимент и статус/привилегия образуют сложную конфигурацию, определяющую удельный вес эстетики и эстезиса в каждом конкретном случае.

Миро вновь соединяет эстетику и эстезис под знаком совмещения двух видов опыта: опыта творящего и опыта сотворенного субъекта.

Но возможность подобного "экспириенса" гарантируется, как уже было сказано, наличием гражданской идентичности. Говоря иначе, Миро делает достоянием эстетики то, что уже существует в мире политики как практика. Сурков обращается к эстетике Миро, компенсируя отсутствие в нашей политической реальности той конструкции, которая, кажется, имеет для кремлевского топ-менеджера только эстетический смысл.