ГЛАВНАЯ

ДНЕВНИК ПОЛИТ. КОММЕНТАРИЕВ

ДНЕВНИК ЛИТ. КОММЕНТАРИЕВ

ДНЕВНИК ФИЛ. КОММЕНТАРИЕВ

МОЙ БЛОГ В ЖИВОМ ЖУРНАЛЕ

 

             Избранные  места  из переписки  с  одним философом

                               Письмо  моего оппонента  от  15  июня  2007, часть 2.

    Однако  отставим   на  время    эту  ссылку  на  Мамардашвили   и   обратимся   к  системе   взглядов,  которую  пропагандирует мой    оппонент (  далее  МО).

         «То, что в первом письме вкратце описал - это и есть не "экспериментальная система", а наоборот, вещь по нынешним временам довольно-таки банальная: всего лишь контурный абрис той фундаментальной "субъект-объектной" парадигмы, на которой базируется европейская цивилизация, начиная примерно с Нового времени. Пребываем в ней все мы столь же естественно, как дышим сегодняшним воздухом земной атмосферы с его специфически-индустриальными примесями. Но иного атмосферного воздуха для нас ныне нет, как нет другой духовной атмосферы. Как нет и другого языка для ее постижения и выражения, нежели тот, которым располагаем от рождения. Потому-то "субъект" для нас - прежде всего "человек", "субъективное" - его внутренний мир, "объективное" - вне человека находящееся, от его сознания и воли не зависящее и т.д. и т. п. И в пределах таковой "самоочевидности" исходных понятий, для нас крайне важными представляются вопросы о том, может ли восприятие объекта субъектом менять сам объект, есть ли влияние субъективного мышления на объективную истину, где допустимый предел подобной "субъективации", дабы не сорваться в пропасть иррационального произвола, и где допустимый предел "объективации", в своей чрезмерности чреватой, как минимум, той же пропастью...

         Вопросы, действительно, важные. И альтернативы, действительно, полярные. И решения возможны лишь комплексные, проходящие "по ведомству" не только философии, но и науки, идеологии, политики, морали, искусства, с учетом факторов экономических, правовых, религиозных, мистических (для меня это слово ругательным не является: псевдомистика - да, как и псевдонаука, и псевдофилософия...). Но нельзя при этом не обращать внимание на то обстоятельство, что сама общая, парадигмальная основа, на которой разворачивается эта наша дилемма, тоже есть всего лишь одна из исторически реализовывающихся онтологических альтернатив. А "лучшая" она или "худшая" - с какой стороны посмотреть. Ведь с точки зрения античного (во многом и средневекового) смысла основополагающих для нас категорий "субъект" и "объект" (где subiectum означало всего лишь вещь как носителя, основы, "под-лежащего" - греческое ypokaimenon - сущностных свойств и качеств, а obiectum - та же вещь, но со стороны этих свойств и качеств, "в противовес" их основе), - с точки зрения таковых базовых значений объявлять "субъектом" человека и считать тем самым именно его "основой" (как "само собой разумеющимся" образом делаем все мы) есть вообще - без учета всех  наших  рационализмов, эмпиризмов, сенсуализмов, да солипсизмов, без разбора их внутренних оттенков и различий - самый  запредельный субъективистский "либертинаж". Но сами-то мы с подобной оценкой вряд ли согласимся, и будем правы. Иные времена - иные песни. Иная дорога - иные колчи, переломы да вывихи. Но все-таки переломы переломам рознь. Победа новоевропейской "субъект-объектной" парадигмы, действительно, была для парадигмы ей предшествующей самой настоящей катастрофой. Но такова ли ситуация сейчас, чтобы (если отвлечься от идеологических, экономических, политических и прочих внефилософских обстоятельств, в том числе "наимоднейших") только на основании соотношения "объективного" и "субъективного" в гносеологии заключать о том, что философия "свихнулась", а отвлеченное мышление "гикнулось"?»

Что  особенно   интересно  в  этой   тираде, напитанной   с  гневной   иронией   и   тихим     сарказмом?   На  мой  взгляд  самое  интересное  вот  это:  « Но нельзя при этом не обращать внимание на то обстоятельство, что сама общая, парадигмальная основа, на которой разворачивается эта наша дилемма, тоже есть всего лишь одна из исторически реализовывающихся онтологических альтернатив»    Причем,    самое  важное   и  замечательное   заключено  фактически  в   паре  слов -  «ОДНА  ИЗ».  Одна    реализовалась .  Другая(другие),  увы,  нет.  Может  быть  даже   пока  еще  нет.   Ведь  философия  это  всего  лишь  философия  (  вот  здесь  и   ссылка  на Мамардашвили    вполне  уместна ),  игра  субъективных своеволий    и    суб-трасцендентальных    претензий  -  сегодня  ты,  а  завтра    я,  ловите,  господа,  миг  удачи.

  С   точки  зрения  тех    исходных  установок,  которые  принимает  на  веру МО(  философия    -  не  наука  и  т.д. ),  все  так  оно  и  есть:  что-то  реализовалось   -  реализуется  и  нечто  совершенно  иное…  Но  с  точки  зрения   моего   символа  веры  (  философия   - наука,  моделирование  реальности  в  максимально  отвлеченных  понятиях)  эти  надежды ,  эти  упования  -  верх  легкомыслия(  изящного,   игрового, самого  что  ни  есть  французского) .  Потому  что  при  моих  исходных  постулатах  данная  парадигма  реализовалась     вовсе не  случайно,  а  потому,  что  в ней  с  максимальной   полнотой  реализовались  все   достижения  естественных  и  социальных  наук.

   Я    еще раз   подчеркиваю ,  что    жесткая   граница  между  мною  и  МО проведена  на  уровне  исходных  постулатов(  символов  философской   веры  ,  если  угодно).  Именно  поэтому  споры  по  поводу  следствий   из  этих  символов     пусты  и   беспредметны.

   Следующий  фрагмент  письма  в  определенной  степени   можно  рассматривать      в  качестве   критического  комментария  к  трем  моим  работам  о  классическом-неклассическом    рационализме.    И  сразу  же  есть   смысл   подчеркнуть,  что  мой  оппонент    в  эту   связку  вкладывает   смысл  достаточно  сильно  отличающийся  от того,  который   вкладываю   в  нее  я .  То  есть, опровергая, критикуя    мою  позицию  он  говорит,  фактически,    совершенно  о  другом.  Если  у  меня     речь  идет  о принципиальном  переходе,  о  смене    гносеологической   парадигмы , связанной   с  полной  легализацией(  объективизацией ,  если  угодно) субъекта    в  познании  -   об  обобщении  классического  рационализма   до  неклассического (  подробности  см. здесь:

http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=2006/dvatipa.htm

http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=2006/neklrac2.htm

http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=2006/neopred3.htm ),  то МО  рассматривает  по  преимуществу   историческую  эволюцию     классической ,  по  существу,  рациональности  -  формы,  в  которых    спорадическими  фрагментами,  пятнами   осуществлялось   становление этой  рациональности .

     Понятно,  что  ценность  критических  замечаний,  высказанных   не  совсем  по  тому   поводу,  существенно  понижается. 

 Но     и  в  этом  экскурсе    в  историю  рациональности  есть  несколько  моментов,  касающихся   начальных  (аксиоматических)  установок МО.

  «     Аналогичные коллизии возникают и при сопоставлении разных исторических типов рационализма: например, новоевропейского "классического" (вкупе с во всеми его "неклассическими" модификациями), с одной стороны, и "до-классического", средневекового - с другой. Ведь с точки зрения "классического" рационализма, возвышающееся над эмпирией (при том, что оппозиция эмпиризму, как и сенсуализму, была для этого рационализма существенно значимой) теоретическое познание осуществляется посредством создания когнитивных образов, заведомо не совпадающих по своей структуре с действительными, эмпирическими объектами. Идеальное понятие предмета и его реальная сущность здесь - вещи принципиально разные, и лишь поддающееся экспериментальной верификации соответствие первого второму есть истина. "Неклассический" тип рациональности, при всех его (действительных или мнимых) отличиях от "классического", базируется на том же основании. Совершенно иное - тип средневековый, воплощенный в западноевропейской схоластике, где отождествлять "номинализм" с "эмпиризмом", а "реализм" - с "рационализмом" можно только при очень большом желании и ценой чудовищной натяжки: соответсвующей оппозиции здесь вообще не было не только номинально, но и реально. Зато само рациональное знание предстает уже в актах чувственного созерцания, каковые изначально дают  знание об осознаваемом бытии. То есть, о бытии, структурированном таким образом, что каждая воспринимаемая его единица сразу же оказывается наделенной объективной логической формой, соотнесенной с единицами понятийно-языковой структуры. При этом онтологические сущности и структуры, поскольку они обладают рациональной, логической формой, не являются единицами членения реальности на физическом уровне: "субстанции", "акциденции", "субсистенции" и т. д. - отнюдь не части реальных вещей. Однако, будучи нематериальными, не являются они и чисто понятийными образованиями - концептуальными схемами, которые как бы накладываются в акте познания на познаваемый объект с целью его структуризации. Онтологическая структура вещи дана не на одном только понятийном уровне, ибо объекты онтологии - не объекты чисто теоретические. Наличные вполне субсистентно, "самостоятельно", они в то же самое время доступны созерцанию, хотя и специфическому "категориальному" созерцанию, непосредственному онтологическому "умозрению". Но - лишь при строго определенной экзистенциальной позиции, посредством незамутненного страстями, сомнениями и самомнениями, укрепленного чистой верой смиренного интеллекта в неизреченном, бесконечном Божественном свете, по образу и подобию которого конечный человеческий интеллект сотворен. Только при соблюдении таковых критериев достигается онтологическая истина без привнесения в нее чего-то иного, обусловленного падшестью человеческой природы. И с точки зрения этого "старого" типа рационализма весь наш "новый" и "новейший" рационализм, с его опорой на когнитивное, в буквальном смысле слова irrationalis, "неразумный", а тем самым - не более и не менее, чем мерзкое, упорствующее в своей богопротивной гордыне "лукавое мудрствование", достойное инквизиционного увещевания.»

      «Хотя в плане рационализма еще более "древнего", античного, и рационализм средневековый (не говоря уже о нынешнем) есть самое настоящее метафизическое безумие. Ибо там понимание рациональности, всецело базировавшееся на фундаментальной первичной интуиции конечного, упорядоченного, благого и прекрасного  "космоса",  не только не допускало приятия бесконечности, но и решительно отвергало ее как  воплощение иррационального, злого, безобразного "хаоса".

         «Наконец, нынешнее доминирование в философии (да и в культуре в целом) "субъективизма" и "гносеологизма" над "объективизмом" и "онтологизмом" парадоксальным образом, но во многом есть следствие именно непосредственного сопряжения рациональности как таковой с "научностью".»

    Эта  попытка   поставить  на  один  уровень   две    исторических формы    рациональности(  формы  ее становления )   несомненно   интересна.  Но,  выяснив  сравнительную  специфику  этих  форм,   следовало  бы  (  и  это  тоже  несомненно )  вернуться  назад -   вспомнить,  что  формы   эти    соответствовали   естествознанию   совершенно   разных  уровней.  Именно     исключительный,  тотальный   дефицит   знания  естества     делал  возможным  ,  более  того  понуждал  субъектов,  задумавшихся  об  единой  картине  мира,  об  общих   его  принципах,  совершать  вот этот   не  обеспеченный   наукой  бросок,  скачок  на  высший  уровень абстрагирования  -  к "категориальному" созерцанию,   к непосредственному «онтологическому "умозрению.

   Но,  если философия  не  понимается  как  одна  из  форм    познания,  если  не  признается    ее постоянная,  пусть  не  явная,  но   устойчивая  связь  с  естествознанием  и  социологией,  то  есть  если  уже   в  исходных(первых,  постулируемых)  принципах   осуществлена  своего  рода   редукция(  все  связи   с    естественными  и  социальными  науками  разорваны  и   они   декларативно  вынесены   за  скобки),   то  все   внимание    с  необходимостью  будет  сосредотачиваться  на     таких  частностях  чисто  классификационного   характера,  как  исторические  формы   существования той  же   рациональности (  или  каких-то  иных  сущностей  ).   И  с той  же    необходимостью   будет упускаться  из  виду   сущностные   изменения   этих  сущностей .  А  значит,   будет понижаться  общий   уровень  философствования.  И  тут  нельзя  не  отметить  одну   вполне  парадоксальную  особенность.  Мы можем  отказаться от  некого  загадочного  статуса  философии  и  рассматривать ее  как  науку,  как    особую,  исполненную  в    максимально  отвлеченных  понятиях   форму   познания.  И  эта   жертва  качества   откроет  перед  нами  возможность  подмечать  сущностные  изменения  в  философии.  А  можем   заявить об  особых  претензиях  философии ,  ее  полной автономии   от  наук,  и  обязательно   увязнм  в  каких-нибудь    частностях,  понизим  ее  уровень  -  оглупим  ее.

Следующее   положение,  похоже,  относится  к   числу особо  важных  в  рассуждениях МО.  Но,  увы,  я  не  могу  признать  его  обоснованным.

«Ведь с научной точки зрения никаких "субсистенций", чисто умопостижимых (а потому "сверхъестественных") вещей реально не существует. И они, действительно, научным способом, при научном подходе не только актуально неразличимы, но и в принципе различимы быть не могут - наука ("естествознание"), по определению, сориентирована лишь на "естественное", на "природу" (пусть даже на природу "искусственную", социальную или человеческую). Ну, а коли в научном плане этого "нет", а философия, как "высшая форма отвлеченного мышления", призвана быть научной, то она тем самым автоматически лишается существенной части своих традиционных предметов. Говоря словами Энгельса, за философией теперь остается только сфера мышления: логика и теория познания. И хотя усиленно распространявшиеся позитивизмом да неопозитивизмом слухи о "смерти философии" в конечном счете оказались сильно преувеличенными, подобное положение по-прежнему продолжает сохраняться. Усугубляясь при этом второй, вытекающей из первой, но противоположной тенденцией: раз суверенной философской территорией остается только сфера субъективного, то каждый, вроде бы, волен субъективно творить в ней все, что ему заблагорассудится. Этакая концептуальная "всемирная паутина" из партикулярных систем-порталов и сингулярных системок-сайтов. Но за всем за этим также стоит не чисто субъективный произвол, а некоторая "общезначимая" экзистенциальная позиция; и что бы ни воображали сами о себе и о "философском квази-интернете" его пользователи, все они находятся в очень тесной зависимости от "железа", базовых "операционных систем" да "провайдеров".»

    Я  не  вижу  смысловой  связи в  выделенных(мною)   положениях  этой   цепочки. А  первое   положение (  о  чисто  умопостигаемых  вещах)   просто  вздорно.  Уж  если   вести  речь об   умопостигаемости,  то  есть  смысл    скоррелировать  это  понятие  со  степенью   абстрагирования   от  конкретного.  Тогда  философия      как  раз  и  оказывается наукой,  которая    имеет  дело   с  вещами   (понятиями)  особой  -  наивысшей -  чистоты .  Степень  умопостигаемости   велика  и  в естественных  науках.  Но  в  философии  она предельна.  Собственно,  абстрагирование  и  есть  процесс  очистки.

 На  этой  цепочке  МО,  судя  по  всему,  приостанавливает  свои  рассуждения  вообще  и  начинает потихоньку  подкрадываться  к  вещам   более  конкретным  - к     моим представления  о  классическом  и  неклассическом   рационализме.

     Напомню,  что  эту  терминологию   активно  использовал  М. Мамардашвили   в  своих   одноименных   заметках.  У  меня  сложилось  впечатление,  что  эти  заметки  -  есть  некоторая подготовительная   тетрадь,  а  не  систематическое   изложение.  То  есть  М.М    эта  территория   лишь  застолблена,  но  не  исследована.  На  меня   лично  заметки  Мамардашвили  произвели   большое  впечатление и,  главным  образом,  потому  ,  что   позволили  установить   для   себя  какие –то  смысловые  связи   между ,  с  одной  сторонs,  философией Нового времени   ,  немецкой  классической ,    в   частности,  с  другой,  -   между  Гуссерлем,  Хайдеггером  и   всей    обширной   компанией   насельников  Булонского   леса.  Я  не  занимался  обстоятельной  проработкой  проблемы  двух  рационализмов,    а  пытался    установить   для  себя  возможный   критерий  перехода   одного  в другой.   И  исключительно  для   этого  использовал  такие       смысловые   абрисы  классической  и  неклассической  рефлексии , как   плоское        зеркало  и  зеркало  с  конечной   кривизной.  Это,  конечно  же,  не  модели.  Их  можно  назвать  метафорами,  а    лучше  -  смысловыми рисунками ,  схемами.   Естественно  (  а  это   связано  уже  с      принятым  мною   толкованием  сути  философии  -   наука  о   бытие в    максимально  отвлеченных  понятиях ),  что  в   моих  представлениях  о  связи   двух  рационализмов  не  могла  не  возникнуть  идея  о  том,  что   неклассический   должен  быть обобщением  классического  -  включать  последний, как   частность.

  Это  все  нужно  для  того,  чтобы  почувствовать  методику  подкрадываний  МО.

         «Но при всем при этом по-настоящему решающее значение имеют, на мой взгляд, все-таки действительно фундаментальные изменения, затрагивающие глубинные, парадигмальные основы не только философствования, как одной из форм реализации человеческих сущностных сил, и даже не только "систему мировоззренческих универсалий", как В. С. Степин, к примеру, обозначает "предельные основания культуры", но и всего основания самой человеческой реальности, самой "субсистентности" человека, самой "чтойности" его бытия. Такое бывает крайне редко, подобные смены разделены порой целыми историческими эпохами. И когда произойдет очередная, не скажет точно никто: может быть, завтра или послезавтра - а может, еще годков эдак через триста или пятьсот. Ясно лишь, что рано или поздно очередной "парадигмальный катаклизм" произойдет обязательно, как ясно и то, что таковая фундаментальная метаморфоза осуществится отнюдь не в виде смены какой-нибудь "классической парадигмы" на "неклассическую" или "моноонтической" на "полионтическую" (в качестве каковой уже поспешила манифестировать себя нынешняя "виртуалистика"). Ведь, к примеру, и сравнительно громко заявленная в свое время концепция "онтологического негеоцентризма" Бранского, Свидерского, Кармина и т. д. ни к чему подобному не привела. Все это - да и то самое большее - лишь процессы взаимосмены и взаимовытеснения очередных, говоря языком Куна, "дисциплинарных матриц" или, по терминологии Гайденко, "научных программ". О действительной же масштабности здесь может свидетельствовать только уже имеющийся исторический опыт: когда средневековая парадигма сменила античную, а новоевропейская - средневековую. Нетрудно прикинуть, чего "как минимум" человечество лишится и что взамен приобретет. Гораздо труднее представить, что на сей раз и одной таковой "стандартной" исторически-парадигмальной сменой дело может не ограничиться, что пройдет она не только на уровне "essentia - existentia", но и на уровне "esse - subsistentia" с совершенно иным, прямым и непосредственным, выходом на саму "realitas", нежели прежде. Об этом, в частности, и вел речь в предыдущем своем письме, говоря о "реальности" и "бытии".»

   Пока ,   ничего   существенного,  в  общем,   не  сказано.     Формируется   фон (  имена ,  термины).   призванный      если  не  показать ,  то  намекнуть:  экая  невидаль    эта  комбинация    из     двух  рационализмов  -  есть      вещи  и  сущности  поважней.   Но  далее     постепенно  включается   некоторая    хорошо   замаскированная  под  интеллектуальный   анализ процедура, призванная  если  не обессмыслить, то  существенно  понизить  ,  локализовать  смысловую  нагрузку   некоторых  понятий  и  положений.  Причем   я  не  думаю,  что  это   -  хорошо  спланированная  и  продуманная  в  деталях  акция.  Скорей,   это  -  набор  достаточно  случайных комбинаций   слов  с  пониженной  смысловой    нагрузкой ,  набор,  призванный всего  лишь  к одному -  заразить  нечто бессмыслицей, кинуть   на   нечто тень  бессмыслицы ..  И  тем  самым  понизить  статус этого  нечто,  частично  дезавуировать  его.

   Понаблюдаем  как    организуется  атака  и  что  становится  ее  объектом.

         «Собственно, ответ на вопрос о том, что "есть" бытие как таковое и как оно "устроено" само по себе, был постигнут уже давно и без всякой философии - на уровне предфилософского, преднаучного и даже предрелигиозного мистицизма. Столь же давно и выражен он в единственно доступной для мистицизма "внешней" форме - в форме предельно синкретической символики. Змея, вечно вырастающая из собственной пасти и вместе с тем втягивающая этой же пастью свой хвост в вечной попытке поглотить саму себя - более емкого символа, пожалуй, и придумать невозможно. Вот и поные фактически все без исключения философские (онтологические) системы, даже самого абстрактно-спекулятивного толка, неизменно отталкиваются исключительно от него. Что отнюдь не препятствует бесконечному (в принципе) конкретному разнообразию самих систем - ведь и самое простое лосевское определение символа гласит, что он есть знак с бесконечным спектром значений. На этом основании можно также (опять-таки, в принципе) и логически кое-что "просчитать", смоделировать примерный механизм той онтологической (и даже "онтической") "метаморфозы", о которой выше говорил и признаки которой (в том числе эпистемологические), на мой взгляд, уже встречаются.»

  Рассмотрим только  что  приведенный   фрагмент.  Заглатывающая  себя  с хвоста  змея  как  символ  устроения   бытия…  Утверждение  об универсальности  этого  смысла(  все   без исключения  философские  системы  отталкиваются  от  этого     символа…  Ссылка   на  Лосева:  символ  как  знак  с  бесконечным  спектром  значений  (  это,  видимо,  как  обоснование  универсальности)…  Этот  символ   как   модель(  предлагается использовать  его    таком  качестве для  описания  той   онтологической   метаморфозы,  которую    МО   чуть  ранее  предсказывал)…

Итак,  с   помощью  заведомо примитивной  модели  описано  устроение  бытия.  Бытие от  этого  , естественно,  не  пострадало,  но    зато    легкая тень     бессмыслицы  легла  на  моделирование  как  таковое.  Именно  легкая  тень,  поскольку   тут же,  на примере другого  типа  модели- символа  (световой  луч )  напоминается ,  какие крупные  умы    прельщались  подобным моделированием ,  причем  не  только  в качестве  иллюстраций,  но  даже   для  сущностной экспликации.

         «Наконец, аналогичное "моделирование", как свидетельствует реальная история философии, - не такая уж и редкость. И во многом оно тоже вырастает из еще предфилософской (на сей раз "световой") символики. Обращались к ней и неоплатоники, и средневековые западные схоласты со своим "онтологическим рационализмом", и работавшие в рамках "энергийного дискурса" (термин Хоружего) восточные христианские философы, и Фихте, и Соловьев, и Франк... - впрочем, гораздо легче, наоборот, перечислить тех, кто не обращался. Ведь помимо "архетипично-мистической" составляющей, образы световых лучей воплощают в себе наглядные, а потому очень удобные в оперировании и интерпретации, сугубо геометрические объекты и их комбинации. Но при всем при этом сущностная экспликация(разъяснение!) философских положений достигалась не столь уж часто (в качестве примеров здесь можно привести Николая Кузанского, Фихте, Декарта, Лейбница и некоторых других), гораздо чаще дело ограничивалось простым иллюстрированием. И нередко только этим продолжает ограничиваться до сих пор - не обращая внимания на все наличные логико-математические, топологические и прочие "точные" методы и предпочитая обходиться без их применения. Что само по себе, вроде бы, и ничего в плане поясняющей наглядности - да только если  « подобные художественные образы не начинают всерьез восприниматься в качестве действительных моделей.»

  При  этом  подчеркивается,  что  и  сегодня не  перевелись  охотники до  подобного  моделирования. Несмотря  на  обилие более  строгих   методик.  И  в  этом   МО   не  видит  никакого  криминала.  До  тех  пор,  пока «подобные художественные образы не начинают всерьез восприниматься в качестве действительных моделей.»

 Последняя   фраза  и  есть   та  истинная   тень,  ради  которой, собственно,  змею   и попросили  заглатывать  себя  с  хвоста.   В  ней(  в  этой   фразе )   моделирование  как  таковое  дискредитируется   в качестве  средства  понимания.  Причем,  любое  моделирование:  схемы,  рисунки, аналогии, образы,  тропы, системы  понятий  -  одним  словом  все, чем   реальность  в  процессе  познания    переводится  из  существующей-для –себя  в  существующую-для-познающего –субъекта. Ты,  сука  познающая, изволь брать     сущность   за  жабры  непосредственно,  интуитивно  -  в  прямом  до-понятийном,  до-образном,  до-знаковом   контакте   с  реальностью.  А  если,  падла,  не  можешь, то   уступи  место  другому.  Но  только  не   вздумай   выстраивать  какие-либо   модели,  обращаться  к каким-либо  посредникам   между   собой  и  реальностью.

  Следующий   длинный  фрагмент  я  привожу полностью,  без  изъятий  по  двум причинам.  Во-  первых,    в  конце  этого  фрагмента  МО делает  вывод  о полной   несостоятельности  моей  попытки  проиллюстрировать   с  помощью    плоского  и кривого   зеркала  специфику        рефлексии  в рамках  парадигмы  классического  и  неклассического   рационализма.  Во  вторых , этот  фрагмент  особенно полно характеризует  используемую  им методику,   суть которой   наиболее  точно  передает  словосочетание  интеллектуальное  плутовство.

И  мне   придется  привести  достаточно  большой   фрагмент  из   одной своей   работы,  чтобы   показать   редкостную  пристрастность  МО   в  этом  эпизоде. Он  не пытается  понять  -  он   должен  во  чтобы  то  ни  стало  опровергнуть.

И,  щадя    читателя,     начну  со своего  фрагмента.

«…Представление о классической  и  неклассической   рациональности, видимо, требует иного   представления   и  о рефлексии. Классическую  рациональность  вполне можно  связать   с  рефлексией  как отражением   в   плоском  зеркале  с  его расположенным  в  бесконечности   фокусом.  Во  всяком случае,  отражение в таком  зеркале совместимо   и  с «предельным  пониманием»,  заключенным  в  законах( «лучи предельного понимания»,    о  которых  говорит М.  Мамардашвили  как  раз  и должны сходиться  в  бесконечности), и  с  «абсолютизацией  наблюдения».Этот  тип  отражения обеспечивает  соединение объективных  законов и  субъективного  восприятия их действия,  поскольку  его  можно рассматривать как  предел, к которому постепенно сходится  множество(последовательность)   отражений в индивидуальных  с конечным  фокусом зеркалах—  как   результат  их согласования.  С  отражением  в  таком  зеркале можно совместить при желании и  предустановленную  гармонию,  и принцип  когито.  И  наконец,   отражение в  нем (  зеркале предельной  объективизации  ) гарантирует    и  такие особенности  классического  рационализма  как  непрерывность  и обратимость знания  и наблюдения —  то есть    их полную, абсолютную независимость  от  субъекта.

В  рамках   неклассического  рационализма  для моделирования  уже неклассической рефлексии   от  зеркала  плоского приходится переходить к  зеркалу  с величиной фокуса конечной  и  индивидуальной для каждого субъекта.    Эта конечность, связанная с  ней индивидуальная  искривленность, множественность  зеркал  рефлексии, как  представляется, достаточно точно  передают(моделируют)   суть  тех революционных сдвигов в  учении  о  восприятии, которым  положила  начало  феноменология. Результат восприятия  в принципе  индивидуален— индивидуальными  окажутся  и  последующие за  восприятием действия  субъекта. Значит,  можно говорить  о своего  рода  эффективной деформации  реальности индивидуальным  восприятием ( она  предстает каждому  разной )и, следовательно,    вести  речь о «следах»,  оставляемых  воспринимающим субъектом  на  реальности. Видимо,  эффект   подобного типа   как  раз  и  зафиксирован  у М. Мамардашвили: «…в силу особого положения чувствующих и сознающих существ в системе природы, процессы наблюдения и знания обладают необратимостью такой, что мы не можем после того, как они совершились, вполне объективно, в смысле классического правила, извне наблюдать мир, в котором продействовали» …

То  есть  не только измерение,  но  и  восприятие (  восприятие  как бы  отождествляется  с измерением, оказывается  формой   измерения)  мир изменяет, оставляет   последствия, которые,     с  одной  стороны, вроде бы нельзя  не  учитывать,  а  с другой —  нельзя  учесть, поскольку  реальность в  результате  восприятия  стала  другой…

             Все это  можно  понимать как  своего рода     обобщение   принципа неопределенности,  как  его экстраполяцию  в область  отвлеченного  мышления  и  наипервейших принципов.  Причем следует    это  обобщение   по  существу  уже  из  самого  разделения  явления  и феномена. Точнее,  и  это разделение  и    сама  феноменология  с  неизбежностью вытекают из обобщенного  принципа  неопределенности.  

     И похоже, что   принципиальная  необратимость процессов наблюдения,    связанная  с  ней    принципиальная  неопределенность  знания,  о  которых в связи  с  парадигмой неклассической рациональности   рассуждает М. Мамардашвили, вполне  сносно  согласуются   с рассматриваемой  моделью  неклассической   рефлексии  (  зеркало  с  конечным фокусом)..

В классическом  варианте   рефлексия   с  ее «лучами предельного   понимания»  в явной форме   не требует какой-то  специальной процедуры установления  достоверности.  Принципиально же  субъективная  неклассическая рефлексия такую процедуру подразумевает  и по сути  своей она должна  быть сведена, скорей  всего, к   «усреднению»  результатов  рефлексий по некоему виртуальному пространству.  Ситуация    здесь,  в  определенном  смысле конечно,  напоминает оную в квантовой  механики: в  силу воздействия прибора на  микрочастицу  мы не  можем одновременно с одинаковой точностью определить ее координату  и  импульс, но  имея  волновую  функцию частицы и  проинтегрировав  по  всему  пространству  результат  действия  на нее оператора   координаты  или оператора  импульса, мы  можем получить некоторые  средние  значения  того и другого.

   Само же  это  «усреднение»  можно представить, например, как  некое  самосогласование   результатов  рефлексии с реальностью, как постепенное (итерационное)   приближение к истинной, достоверной  картине реальности.  Очевидно, что это  приближение  будет  либо  сходящимся, если конкретное   индивидуальное  восприятие  и  следующая из  него   начальная   понятийная  модель явления достаточно  близки к истине. Или, наоборот, будет  стремительно расходиться.  И здесь, естественно, возникает вопрос   о критерии  сходимости— вопрос об  основаниях, на  которых можно  отнести  конкретный  процесс восприятия, конкретную  функцию восприятия(а  теперь это именно функция —не одно  точечное  восприятие, а  их последовательность  ) к  сходящимся или  расходящимся.

 При решении  этой  проблемы   и обнаруживаются  пределы   единичного—  в  свои  права вступает  коллективное. В  классическом рационализме это  коллективное присутствует  неявно —  оно    как бы вынесено  за  пределы  реальности в  бесконечность  и  сосредоточено  в  том  самом   фокусе плоского  зеркала классической   рефлексии.  Или  так: влияние воспринимающего  субъекта на  реальность отсутствует, процесс воспроизведения знания  непрерывен и его   воспроизведение в любой  точке  есть неявная, вырожденная  форма  его усреднения;   плоское   же зеркало  классической  рефлексии  с  ее   критерием достоверности, вынесенным  в  бесконечность,  есть  знак этой  формы.

Но воспроизведение  знания  прерывно  и  необратимо —  после работы  М. Мамардашвили  о  двух  типах  рациональности это уже невозможно  отрицать. Но  вывод из этого следует, видимо,  делать   значительно более   осторожный, чем  обычно  делается —прерывность   и необратимость превращают классическую рациональность вовсе  не в иллюзию,  а  всего  лишь  в    частный  случай    неклассической. Поэтому требуется  просто  раскрыть  то, что  в классике было  неявным,  то  есть  осмыслить   процедуру перехода от  результата индивидуальной  и  по определению  неклассической  рефлексии к  коллективному  результату — процедуру  распрямления   множества   неплоских зеркал  в  единое    почти плоское. 

 Неклассический  рационализм, таким  образом,  требует явного коллективного, заключенного  в  самой  реальности.    Точнее   не   требует, а  допускает, поскольку   и  здесь  основная  проблема, то есть  проблема достоверности,   может  быть  решена  как бы извне,   из  бесконечности:  через  идею, например, «неизвестного бога—  Бога, как безосновной основы мысли»( г.N). Он — как даритель мышления, истины  мышления, как  высший  критерий  достоверности.   Если  же ориентироваться  на    критерии   достоверности, имманентные  реальности, то  связывать  их  придется(  ничего  другого  просто  не  остается) с  существующей  теоретической базой  конкретной   науки,  с текущим  состоянием  всей науки,   с общим интеллектуальным  состоянием    всей цивилизации, наконец, то есть  с сумарным опытом  всех  без  исключения состоявшихся рефлексий, запечатленным   в  текущей понятийной  модели  бытия.  Функция  конкретных  восприятий, (последовательность самосогласованных  рефлексий) должна  сойтись в  том  смысле, что  должна  вписаться  в  этот  коллективный опыт —частично видоизменить его, частично  переопределить   в новых понятиях, но  в  целом    вписаться. То есть  результат конкретного восприятия  должен  быть  просуммирован по всему  пространству конкретной  науки, науки  в  целом — согласоваться  с ним.»

И вот  отповедь  МО   -  вкрадчивая,  отстраненная, насыщенная  умными  словами  весьма редкого  употребления.

  « Все это вполне касается и такой достаточно распространенной "световой модели" соотношения универсального и партикулярного, согласно частному варианту которой рефлексия в "классической" рациональности сопоставляется с отражением в плоском зеркале с его расположенном в бесконечности фокусом, а рефлексия в рациональности "неклассической" - с отражением в искривленном зеркале (или множестве зеркал) с конечной величиной фокуса, определяющей индивидуальную искривленность. И здесь даже неважно, для иллюстрации каких умозаключений данная "зеркальная модель" субъективно предназначается. Ибо объективно она, к сожалению, мало что способна проиллюстрировать (а тем более эксплицировать). В таком виде эта "модель" попросту "не работает". Хотя бы потому, что с геометрической точки зрения говорить о фокусе можно только начиная с кривых второго порядка. "Фокус плоского зеркала" - примерно то же самое, что  "горячий катет" или "мокрая гипотенуза": звучит эффектно, но разумной интерпретации не имеет. Выражение "конечная величина фокуса, с которой связана индивидуальная искривленность", тоже чересчур расплывчато, ибо "искривленность" здесь, строго говоря, зависит от  эксцентриситета, и при равенстве эксцентриситетов кривые полностью подобны, хотя и не тождественны, "индивидуальны". В связи с этим в "модели" тут же появляются лишние "детали", вносящие лишние неопределенности. Например, какие "искривленные зеркала" имеются в виду: эллипсоидные, параболоидные, гиперболоидные? Или же - конечны или бесконечны сами поверхности плоского и "искривленных" зеркал? Наконец, вопрос самый главный: в каком пространстве все это происходит? В "обычном" евклидовом, инвариантном только относительно  конгруэнтных преобразований (что обычно "само собой" неявно подразумевается)? Если так, то бесконечно удаленных точек в этом пространстве попросту нет, как нет "наибольшего числа" в упорядоченном по величине множестве всех действительных чисел, равномощном естественно упорядоченному множеству точек прямой на евклидовой плоскости. Ни "располагаться" в таких отсутствующих точках, ни "сходиться" к ним ничто не может.

         Правда, поскольку речь все-таки идет о "зеркале", об "отражении", о "фокусе" (буквальный перевод - "огонь, очаг"), напрашивается вывод, что и на сей раз в виду имеют (быть может, сами того не ведая) пространство проективное. Тогда определенный смысл в модели, действительно, появляется. Десять лет назад в этом плане довелось опубликовать (правда, не в "неклассически"-электронном, а в "классически"-книжном формате) одну вещицу под названием "Смысловое поле личности: экстенциональный аспект". Там как раз проводилась логико-математическая и теоретико-множественная экспликация соответствующих построений "субъективистской" системы Фихте и "объективистской" шеллинговской "Системы трансцендентального идеализма". И при этом выяснилось, в частности, что достаточно подходящим способом формальной экспликации механизма рефлексии показало себя оперирование экстраординарными (автоэлементными) и сверхмощными множествами (корректность обращения к ним еще в начале 60-х обосновал Г. М. Идлис), а кроме того оба указанных "трансцендентальных" философа в своих построениях неявно использовали специфическое понятие проективного пространства. Вот и в данном случае само допущение несобственной (бесконечно удаленной) точки на евклидовой прямой в итоге как раз и дает проективную прямую (то же - для линий, плоскостей, пространства в целом). Кроме того группа проективных преобразований содержит в качестве подгрупп группы афинных (в т. ч. конгруэнтные),  гиперболических (геометрия Лобачевского) и  эллиптических (геометрия Римана) преобразований, и в этом смысле проективная геометрия - "вся геометрия". И надо сказать, весьма конструктивная. Не случайно именно ее инструментарий, помимо всего прочего, позволил Кантору впервые установить взаимно-однозначное соответствие между всеми точками бесконечной прямой и всеми точками любого ее конечного отрезка, доказав тем самым равномощность соответствующих множеств.

         Но дело в том, что раз будучи введены, несобственные (бесконечно удаленные) элементы затем никак не отличаются от обычных (собственных, конечно удаленных) элементов: все они абсолютно равноправны. Кроме того сохранение расстояний в проективной геометрии инвариантом не является (любой "конечный фокус" может быть преобразован в другой, любой величины). Применительно к нашему случаю все это, в частности, означает, что точка любого "конечного фокуса"  любого "искривленного зеркала" есть вместе с тем и точка "фокуса плоского зеркала" (если уж пользоваться условно таким названием). То есть, для пересекающихся в данной точке прямых всегда существует плоскость, которой они ортогональны. И наоборот, бесконечно удаленная точка пересечения ортогональных какой-либо плоскости прямых всегда является вместе с тем и точкой некоего "конечного фокуса искривленного зеркала". Вернее, бесконечного множества таковых "зеркал". Если же, для элиминации последнего неудобного обстоятельства, в критерии их тождественности включить и признак подобия, а принцип "индивидуации" дополнить требованием, чтобы любая точка пространства могла быть фокусом только одного "искривленного зеркала", то оказывается, что соотнесенность всех "искривленных зеркал с конечным фокусом" и "плоского зеркала с бесконечным фокусом" зависит исключительно от величины актуальной бесконечности этого самого фокуса. А также, что величина эта - "количественно" выраженная хоть посредством соответствующего бесконечно большого числа на множестве гипердействительных чисел, хоть посредством какого-либо трансфинитного кардинального числа (в простейшем случае "алеф-ноль") - есть величина константная. И даже в первом приближении отсюда следует, что сравнительно с этой константностью все экстенциональные различия "классической" и "неклассической" типов рефлексии (ведь именно их моделируют "бесконечнофокусное" и "конечнофокусные" зеркала) столь исчезающе малы, что в общем виде в расчет могут не приниматься. Но если еще более определенно, то и "бесконечный фокус", и все "фокусы конечные", взятые как упорядоченные бесконечные множества так или иначе выделенных точек, последовательности которых пробегает "луч отражения" до предельных точек (или точек накопления), являющихся элементами данных множеств, - все таковые множества не только просто равномощны (т. е. характеризуются одним и тем же трансфинитным кардинальным числом), но и равномощны с сохранением порядка, характеризуются одним и тем же трансфинитным ординальным числом. То есть в этом плане совершенно тождественны, "равновелики". В итоге получается, что стоит исходную "зеркальную модель" (годную в своем "первозданном виде" к применению разве что в качестве наглядного пособия на манер муляжа)  более-менее приблизить к параметрам "работающей" модели, как она начинает "иллюстрировать" концептуальное содержание, диаметрально противоположное тому, презентацию которого изначально призвана была осуществлять.»

Конечно,  если    я  только  мог бы  предположить,  что  найдется  какой-нибудь  умник   и  попытается  на  мою чисто  качественную(  феноменологическую)  модельку,  больше  иллюстрирующую,  чем   сущностную,   двинуть   огневую   мощь  математических  справочников  и  энциклопедий ,  я,  конечно  бы,    с  помощью элементарнейшей  поправки  лишил  бы  его  возможности    использовать этот    арсенал. Я  отказался  бы  от  плоского  зеркала и  в    своей  характеристики  классической  рефлексии   использовал  бы  также  зеркало с  конечной,  но  приближающейся  к  нулю  кривизной.  Неявно именно  о    таком  зеркале    фактически  и идет  речь  в  моей  статье,  ибо плоское  зеркало  рассматривается  всего лишь  как  предел.  Это   дало  бы  мне  возможность    обойтись  без  несобственной   точки,  то  есть   остаться  в   евклидовом  пространстве.   Ведь именно  за   несобственную( бесконечно  удаленную)  точку  ухватывается МО,     через нее затаскивает  мою  модельку  в  проективное  пространство,  а  затем,  опираясь  на  особенности  этого  пространства   демонстрирует,  что  два  типа  рефлексии,  о  которых  у   меня  ведется   речь, в  нем   неразличимы,  идентичны.

Так  что  считайте,  что   такая  поправка  в  мой  текст   внесена.  Она  никоим образом  не  повлияет  на  смысл  моей  статьи,  но  делает  совершенно  пустым -  бессмысленным -   экскурс   моего   оппонента   в     математические  дебри.

  

ЧИСЛО            ПОСЕЩЕНИЙ		ПОИСК  ПО САЙТУ на сайте  в интернете
НАПИСАТЬ  АДМИНИСТРАТОРУ                САЙТА	Рассылки Subscribe.Ru Советую прочитать	©ВалерийСуриков