* * *

Конечно, Русь существовала до принятия православия, иначе бессмысленно само понятие Крещения Руси, но это было существование младенца до его крещения на сороковой день. В отличие от греков или латинян, древние славяне до крещения представляли собой конгломерат варварских племен без письменности и каменной архитектуры, с типичным архаическим многобожием, которое варьировалось в зависимости от региональной и сословной субкультуры. Поэтому Крещение привнесло в Древнюю Русь не только новую единую религию, но также саму идею национального единства и все остальные элементы развития европейской цивилизации того времени.

О масштабах влияния всегда нужно помнить, потому что среди некоторых критиков русского православия распространена поверхностная точка зрения, что из-за Православной Церкви в России “не было своего Ренессанса”. Сторонники этой точки зрения забывают, что “Ренессанс” был в первую очередь возрождением до-христианской, до-средневековой языческой культуры, а Русь саму свою культуру получила вместе с Крещением. В этом смысле любое русское возрождение возможно только как возрождение православных основ нашей культуры, без которых она просто перестает быть русской.

Став частью культурного пространства Восточной Римской империи, Русь стала её ведущим наследником, когда в 1453 году Константинополь был оккупирован турками, то Московское великое княжество осталось единственным в мире независимым православным государством. Таким образом, будучи православной, Россия, с одной стороны, вошла в общую христианскую европейскую цивилизацию, а с другой стороны, стала ведущей, “стержневой”, как писал Самуэль Хантингтон, страной её восточной, православной части, наследовав, тем самым, религиозную миссию Византии.

Можно по-разному оценивать глубину и темпы возрождения православия в России после падения коммунистического режима, но сам факт этого возрождения и его заметные, наглядные проявления отрицать невозможно. Причины этого возрождения, которое точнее было бы назвать новым открытием православия и даже вторым Крещением Руси, лежат на поверхности и вряд ли стоит их подробно описывать. Россия остро нуждается в формировании национального мировоззрения, которое смогло бы обеспечить большой стране со столь сложным прошлым внятную национальную идентичность и конкретные исторические смыслы своего дальнейшего существования. И какие бы разнообразные идеи и идеологии ни предлагали себя для решения этих проблем, трудно представить себе что-то более основательное, чем ту религиозную традицию, которая формировавшую русскую культуру все десять веков её истории. И тот, кому этот выбор не нравится, должен хотя бы осознать эти объективные причины, этому выбору способствующие.

При этом новое обращение к православию в России само по себе не уникально – это естественная составляющая всеевропейского процесса возрождения религиозных настроений, обусловленных объективным кризисом модерных и постмодерных начал, о которых не писал лишь ленивый. Более того, этот процесс усиливается не только потому, что традиционное христианство выступает в качестве фундаментальной альтернативы лево-либеральной идеологии ЕС, но и в качестве основной альтернативы экспансии азиатских религий в Европу. Поэтому оппоненты православия могут как угодно раздражаться его влиянию, но они должны ответственно задуматься о том, насколько их идеологии конкурентноспособны по отношению к этому мировоззрению, которое может быть одновременно и национальным, и универсальным; и личным, и общественным; и учить тому, как нужно вести себя в повседневной жизни, и как эта жизнь продолжится после смерти.

Между тем, возрастающее влияние Православной Церкви, особенно усилившееся с приходом нового Патриарха Кирилла, совершенно несопоставимо с уровнем освещения её деятельности и религиозной жизни народа вообще в ведущих СМИ. Этому несоответствию можно найти разные причины, но одна из них прозаически банальна – это просто отсутствие у конкретных журналистов элементарного интереса к самому православию и религиозной сфере вообще.

Действительно, православие это все-таки весьма сложная система религиозных положений, породившая целый мир богословия, философии, искусства, политики, человеческих отношений, постигать который можно бесконечно. И у того журналиста, который, по меньшей мере не верит в Бога или верит в того загадочного бога, который всегда существует только “в душе”, постигать этот мир нет никакого интереса. Однако этот журналист глубоко неправ и неправ именно с профессиональной точки зрения. Во-первых, потому что религия – это один из основных, кардинальных факторов существования человеческого общества во все времена и во всех странах, кроме только тех, где она была загнана в подполье путем массового террора, то есть в некоторых атеистических режимах ХХ века, прежде всего, в СССР. Во-вторых, потому что именно православие в современной России являет собою тот самый религиозный фактор, разбираться в котором требует само время. Иными словами, не разбираться в русском православии, живя в современной России – это, как минимум, не современно.

* * *

В этом отношении многие либеральные журналисты демонстрируют совершенно советское восприятие Церкви и церковной жизни, хотя считают себя людьми современными. Такое впечатление, что их познания относительно православия начались и закончились на “Сказке о попе и его работнике Балде”, и они не видят то общество, которое окружает их последние двадцать лет. Они не могут не видеть постоянно воздвигающихся и обновляющихся здесь и там храмов. Они не могут не видеть священнослужителей, всё больше выступающих по телевизору. Они не могут не видеть знакомых, соседей и родственников, ходящих в эти храмы и стремящихся соблюдать церковные традиции. Они не могут не видеть, как только за последний год на экраны вышел целый ряд фильмов с религиозным содержанием – “Чудо” (Прошкин), “Царь” (Лунгин), “Поп” (Хотиненко), “Предстояние” (Михалков) и т.д. Наконец, они не могут не видеть, как православные по своему значению праздники влияют на новый календарь – Рождество 7 января, День Славянской культуры и письменности 24 мая, День иконы Казанской Богоматери 4 ноября, теперь вот и День Крещения Руси 28 июля. Но они как будто сознательно закрывают глаза на эти явления, как будто они живут в другой стране и в другое время, и это невнимание неизбежно сказывается на их профессиональных качествах.

Именно этим невниманием я склонен объяснить те слова ведущего “Первого канала” Владимира Познера о православии, которые он недавно сказал в интервью курганскому журналу "Cher Ami" и которые вызвали настоящий скандал среди православной общественности:

“Я думаю, что одна из величайших трагедий для России – принятие православия. Если посмотреть сегодня – ограничимся просто Европой и возьмем христианские страны, – есть три ветви христианства: католицизм, православие и протестантизм. Если оттолкнуться от таких определений, как демократия, качество жизни, уровень жизни, и распределить страны именно по этим показателям, то на первом месте будут именно протестантские страны, все. Потом католические. И лишь потом такие, как Россия, Греция, Болгария и т.д. И это совершенно не случайные вещи, потому что более темной и закрытой религией является православие. <...> Я считаю, что Русская Православная Церковь нанесла колоссальный вред России. <....> Я считаю, что православие явилось тяжелой ношей для России.<....> Сегодня Православная церковь вмешивается в политику, где ей совершенно нечего делать. В школьное образование. Она чрезвычайно агрессивна” и т. д.

Должен признаться, что меня лично несколько удивляет тот факт, что довольно бурная реакция на эти высказывания последовала именно сейчас, потому что нечто подобное Владимир Познер говорил и раньше. Более того, достаточно посмотреть его еженедельную программу по “Первому каналу” со скромным названием «Познер», чтобы увидеть, как он периодически пытается напомнить своим гостям о том, что он атеист и выразить удивление противоположной точке зрения.

Особенно поразительной была недавняя встреча с ректором МГУ Виктором Садовничем (28.06.210), где Познер специально оговорил, что с вопроса о вере он хотел даже начать всё это интервью и звучал этот вопрос так: “Меня совершенно повергли в изумление ваши слова, что у Церкви и науки много общего”. Мудрый Садовничий попытался аккуратно объяснить Познеру, что это действительно так, что в самой математике есть такие загадочные понятия, которые предполагают веру – “бесконечность”, “непрерывность”, “число”, “один”, “два” и др. На что Познер ответил – “так что такое один и два? Вот это один стакан, какая тут вера, я могу пощупать его, а вот два стакана”. Вот и вся философия. Конечно, если человек удивляется таким вопросам, то уж до тринитарной догматики и доказательств бытия Божия путь будет очень далекий, если он вообще будет.

Однако как только вспыхнула неизбежная реакция на эти слова Познера о православии, он тут же дал объяснение на сайте Vladimirpozner.ru, где он только подтвердил свою позицию:

“По сути дела, я ничего не сказал такого, чего не говорил раньше и неоднократно” <...> “Хотел бы заметить, что я этими вещами занимался, то есть, довольно много читал, но особенно много о христианстве – и поэтому ограничиваюсь только им.” <...> “Главное, с чем я не могу согласиться, и что составляет основу религии, это запрет на сомнения, это возведение в абсолют веры”.<...> “В христианской религии есть три основные направления: католицизм, православие и протестантизм. Приведенное мною сравнение не относится к последнему, поскольку у протестантов нет централизованной церкви. Что до католицизма и православия (в частности, русского православия), то их церковь построена по принципу пирамиды: на самой вершине стоит папа/патриарх, затем идут кардиналы/митрополиты, затем епископы и так далее по нисходящей”<...> “Я рассматриваю церковь как силу агрессивную, темную, всегда стремившуюся и стремящуюся к власти и к богатству” <...> “Ну и наконец, об РПЦ. Я убежден в том, что выбор именно православия, который был сделан князем киевским Владимиром, был ошибкой, притом, трагической На всякий случай, напомню вам, что так считаю и считал не я один. Если сомневаетесь, рекомендую вам ознакомиться с "Философическими письмами" Петра Чаадаева, одного из самых блистательных умов в истории России”.

После этих слов уже вряд ли можно сомневаться, что оппоненты Познера его как-то неправильно поняли или что его слова курганскому изданию были сказаны в состоянии аффекта. Его позиция ясна, сознательна, узнаваема и, безусловно, предполагает ответную реакцию, потому что это позиция ведущего “Первого канала”, который выступает там не просто как диктор или журналист, а как публичный интеллектуал, организовывающий различные дискуссии и комментирующий происходящие события.

Многие критики Познера пытаются объяснить такие высказывания его французским происхождением, чем, на мой взгляд, играют на понижение дискуссии. Правда, Познер не должен удивляться такой реакции, потому что сам подтверждает её своими словами, которые для ведущего “Первого канала” российского телевидения звучат довольно вызывающе – “я приехал в Россию почти взрослым человеком, мне было 19 лет. И хоть я выучил язык, до этого я его не знал, и очень хорошо узнал страну именно как журналист, я никогда не чувствовал, что это мой дом, и не чувствую до сих пор” <...>; “Для меня в гораздо большей степени дом – это Франция и не Америка в общем, а в частности Нью-Йорк, где я вырос. Я многое люблю в России, но сказать, что я люблю Россию... Ну, я ее люблю как что-то не свое. Это не мое. Я все равно чувствую себя чуть-чуть чужим” <...>; “Но если мне не дадут работать на ТВ, я тут же уеду. В России меня держит только моя работа. Я не русский человек, это не моя родина, я здесь не вырос, я не чувствую себя здесь полностью дома — и от этого очень страдаю. Я чувствую в России себя чужим. И если у меня нет работы, я поеду туда, где чувствую себя дома. Скорее всего я уеду во Францию” <...>.

Вообще, лично мне трудно понять, зачем так страдать, если всё можно решить одним билетом на самолет и не слышать неизбежные оскорбления в свой адрес, но это уже его личное дело. Я же склонен объяснять его позицию не столько происхождением, которое вполне могло бы привести к весьма консервативной религиозности того или иного типа, а просто элементарным незнанием материала, которое бьет по его профессиональному престижу. Поэтому, когда Познер говорит, что он “этими вещами занимался, то есть, довольно много читал, но особенно много о христианстве”, то эта его оговорка вызывает сильные сомнения, потому что человек, который действительно много читал о христианстве, даже будучи последовательным атеистом, никогда не скажет о нем того, что говорит он.

* * *

В высказываниях Познера о православии так много избитых штампов и мифов, порожденных секулярными идеологиями, что обстоятельный ответ на эти высказывания займет очень много страниц, которые сам адресат и его сторонники вряд ли будут читать, потому что им и так всё понятно – если “вот один стакан” и “вот два стакана”, и “какая тут может быть вера”, то о чём тогда можно говорить? Однако именно поэтому я обращу внимание не на самые общие и грубые претензии типа того, что Церковь это “сила агрессивная, темная, всегда стремившаяся и стремящаяся к власти и к богатству”, а на более интеллектуальные аргументы, о которых хотя бы не стыдно дискутировать.

1. “Главное, с чем я не могу согласиться, и что составляет основу религии, это запрет на сомнения, это возведение в абсолют веры”.

Это совсем не так: становясь членом Церкви, каждый человек сам для себя решает, какой объем догматического содержания её учения принимать на веру, а над каким размышлять и задаваться вопросами. Если бы всё содержание церковного учения принималось на веру и не обсуждалось, то не было бы самой Церкви, как мы её знаем две тысячи лет. Более того, не было бы самого этого учения, потому что кто-то должен был его записать и передать, а все эти люди были не механически роботами, а интеллектуалами своего времени, которые и составили весь корпус Священного Предания.

Все элементы церковного учения имеют своё объяснение, свою логику и многократно обсуждались на самых разных уровнях. Отсюда возникла сама наука богословия со всеми её бесконечными дисциплинами, школами, академиями, университетами и т.д. Поэтому сопротивление христианской веры знанию и образованию – это миф, опровергаемый первым же приближением к богословию. Священное Писание учит: “Приобретай мудрость, приобретай разум: не забывай этого” (Притч 4:5). Сам Христос учил апостолов: “Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби” (Мф 10:16). Также и апостол Павел говорил: “Братия! не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, но по уму будьте совершеннолетни” (1 Кор. 14. 20).

Великий отец Церкви IV века, св. Григорий Богослов писал: “Полагаю же, что всякий имеющий ум, признает первым для нас благом ученость (paideusin), и не только сию благороднейшую и нашу ученость, которая, презирая все украшенья и плодовитость речи, емлется за единое спасение и за красоту умосозерцаемую, но и ученость внешнюю, которою многие из христиан, по худому разумению, гнушаются, как злохудожной, опасной и удаляющей от Бога. <...> Посему не должно унижать ученость, как рассуждают о сем некоторые, а, напротив того, надобно признать глупыми я невеждами тех, которые, держась такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве” (Слово 43). В таком авторитетном катехизисе, как “Источник знания” св. Иоанна Дамаскина (VIII в.), отрицание познания выделяется даже в отдельную ересь “гносеомахии” (“О ста ересях”, 88). Также и сегодня, если кто-либо хочет серьезно разобраться в основах православной веры, то ему придется погрузиться в бесконечно сложный интеллектуальный космос церковного богословия, где требуются современные академические знания и умение логически мыслить, – достаточно посмотреть замечательный сайт Bogoslov.ru, чтобы в этом убедиться. Так что если в какой-то религии и есть “запрет на сомнения”, то только не в христианстве.

2. “Я по образованию биолог, физиолог человека, для меня совершенно очевидно, что после смерти ничего нет”.

Знание о физиологическом устройстве человека имеет весьма отдаленное отношение к его христианскому пониманию, поскольку это знание о человеческом теле, в то время как христианство понимает человека как личность, созданную по образу и подобию Господа (Быт 1:26), состоящую не только из материального тела, но и из нематериальной души. Изучать посмертную судьбу человека на основании анализа его тела – это то же самое, что изучать человека на основании химического анализа его одежды или изучать музыкальную симфонию на основании химического анализа диска, на котором она записана. Поэтому христианина не может смутить тот факт, что геном человека отличается от генома шимпанзе на 1%, потому что человеческое тело очевидно похоже на тело обезьяны, но это только тело, – то есть та часть человека, которая действительно умирает и разлагается в пыль, пока не будет воссоединена с душою после Второго Пришествия.

3. “Есть масса ученых, которые веруют? – Ну, насчет массы не знаю, вообще-то это абсолютное, как вам сказать, противоречие. Ученый, верующий в бога, – это нонсенс”.

Это могло быть нонсенсом только при советской власти. На Западе и в современной России среди ученых есть много верующих также, как есть много неверующих среди неученых. Идеология “Просвещения” XVIII века навязала миф о том, что наука может быть только тогда наукой, когда она признает секулярное мировоззрение, подобно тому как при советской власти любая наука только тогда считалась наукой, когда она разделяла мировоззрение марксизма. На самом деле нет конфликта христианского вероучения и науки – есть только конфликт христианства и атеизма.

В “Основах социальной концепции” Русской Православной Церкви, принятых в 2000 году, по этому поводу очень точно написано: “Научное и религиозное познание имеют совершенно различный характер. У них разные исходные посылки, разные цели, задачи, методы. Эти сферы могут соприкасаться, пересекаться, но не противоборствовать одна с другой. Ибо, с одной стороны, в естествознании нет теорий атеистических и религиозных, но есть теории более или менее истинные. С другой — религия не занимается вопросами устройства материи”. Кстати, было интересно узнать, знает ли Познер и другие критики Церкви об этом документе? – все-таки это официальная доктрина современной РПЦ по очень большому числу современных вопросов.

4. “Я всегда спрашиваю: если Бог есть, то зачем он создал клопов? Они ничего не дают, и их никто не ест”.

Существование “лишних” живых организмов в природе, если они действительно “лишние”, в первую очередь служит опровержением любого природного детерминизма, с точки зрения которого все элементы мироздания должны иметь какую-то необходимую функцию. Мир создан по преизбытку Божественной любви и всё, что есть в этом мире, могло бы не быть, это излишек, подарок, бонус, чем объясняются многие аспекты христианской этики и эстетики. Что же касается неприятной роли клопов, так занимающих Познера, то как и недостатки всех животных, они объясняются грехопадением самого человека, исказившим своим грехом всю тварь (Рим 19:22). Хотя, конечно, проще жить с мыслью, что зло существует само по себе и мы с вами никак в нем не виноваты.

5. “Более темной и закрытой религией является православие. Когда люди сжигают себя на кострах, это как? Это светлая, что ли? Это было. Когда было серьезное разделение внутри православия в России. При этом – абсолютное отрицание и неприятие других религий”.

По всей видимости, говоря о сжигающих себя на кострах, Познер имеет в виду радикальную часть старообрядцев-раскольников конца XVII. Но причем здесь православие? В православии самоубийство признается страшным грехом, самоубийц не отпевают и хоронят за пределами христианского кладбища, по ним нельзя заказывать молебны. Стремление старообрядцев-раскольников к самосожжению – это феномен абсолютно неправославного, языческо-манихейского, экстатического мироощущения, которое свойственно экстремистским сектам во все времена во всех странах, которые называют себя христианскими, но никакого отношения к христианству не имеют. Это и циркумциллионы IV века, и монтаниты после их запрета в 724 г. У самих католиков с Х века была практика флагеллантства (самобичевания), а с XIII века практика стигматизации, повлиявшая на специфическую католическую аскезу с его “умерщвлением плоти” и ложной оппозицией души и тела. Прото- и квази-протестантским секты на Западе всегда был свойственен истерический апокалиптизм, который приводил многих их представителей к самоубийству. Можно также заметить, что прикрывающаяся патриотическими чаяниями идеология раскольников XVII века во многом находилась под влиянием аналогичных тенденций, пришедших именно с Запада и неведомых до сих пор православной Руси.

Упрекать православие в “абсолютном отрицании и неприятие других религий” это то же самое, что упрекать его в том, что оно остается православием. Любая религия считает себя абсолютно истинной и отрицает абсолютно отрицает истинность других религий, иначе это не религия, а что-то другое. Так же и католицизм, и любое протестантское движение считают себя единственно истинной церковью, а всех остальных – раскольниками и еретиками, и это естественно. Так что столь категоричное понимание других религий свойственно не только православию, а всем остальным христианским конфессиям и религиям вообще.

6. “Я считаю, что Русская Православная Церковь нанесла колоссальный вред России. В России не было Возрождения. В Западной Европе смогли отойти от темных составляющих церкви. Когда возникло совершенно другое ощущение и понимание жизни, это рассвет искусства. В России этого не было вообще. Когда вы смотрите на русское искусство, в частности, на иконопись до татарского ига, она ничем не уступает началу Возрождения в Италии. Это ничем не хуже Джотто. Потрясающие вещи, которые потом исчезают”.

Как я уже выше сказал, “Возрождение” было возможно только как возрождение до-христианского, до-средневекового язычества, то есть античности. А поскольку у русских, в отличие от греков-византийцев и латинян, не было своей античности, то и ни о каком “Возрождении” речи быть не могло. В этом смысле русские обречены быть православными или не быть вообще. При этом (!), очень важно заметить, что это факт именно русской истории, а не истории православных народов, потому что изначальный импульс “Возрождению” был положен в ведущей православной стране – в Византии XIII-XIV веков, в деятельности т.н. византийских гуманистов и националистов, и от только оттуда эта тенденция перешла в Италию.

Далее, я не знаю, каковы познания Познера в истории иконописи, но при всем почитании икон до-монгольского периода, вершина русской иконописи приходится все-таки на конец XIV – XV века, на эпоху св. Феофана Грека (1340-1410), св. Андрея Рублева (1350-1428), св. Дионисия (1440-1502), то есть на ту эпоху, когда Московская Русь практически освободилась от монголо-татарского ига. Замечу также, что по времени эта эпоха совпадает с западным Ренессансом, так что сравнение с жившим веком раньше Джотто в этом случае более адекватно. Вообще, монголо-татарское иго настолько уничтожило культуру Киевской Руси, что абсолютное большинство культурных явлений русского Средневековья (иконописи, архитектуры, литературы и т.д.) у нас все-таки ассоциируется именно с веками расцвета Московской Руси, как бы это не нравилось тем, кто видит в ней только ужасы опричнины XVI века и больше ничего.

7. “Когда-то вы утверждали, что земля плоская. И сжигали людей, которые говорили, что это не так. А потом пришлось признать. Католикам понадобилось 500 лет, чтобы признать, что Галилей был прав”.

Во-первых, кто “мы”? Православная Церковь не знает свойственного католицизму желания догматизировать физическую картину мира – именно католики решили, что существующие научные теории должны быть обязательно продолжением христианского богословия и поэтому поставили себя в неудобное положение, когда вопросы о том же гелиоцентризме или геоцентризме воспринимались догматически. В Православной Церкви не было ни Крестовых походов, ни инквизиции, ни орденов, и можно как угодно к этому относиться, но эти факты в любом случае говорят о том, что все претензии на этот счет нужно выдвигать не РПЦ, а РКЦ, которой с точки зрения Познера удалось отойти от каких-то “темных составляющих церкви”. Православная Церковь никогда не превращалась в государство, подобно Папскому государству, со своими карательными органами, и поэтому не могла позволять себе физически уничтожать людей.

Во-вторых, именно в православии вопрос о форме и положении Земли в космосе никогда не ставился как догматический, потому что это вообще не богословский вопрос, а астрономический. В Византии с самого начала было две ведущие интеллектуальные традиции, – александрийская и антиохийская, – которые решали эти вопросы по-разному, в соответствии со своими философскими взглядами, не имеющими отношения к православной догматике. “Александрийская” традиция воплотилась в трудах монофизита Иоанна Филопона (VI в.), считавшего Землю шаром, поскольку она является частью шарообразного космоса, а антиохийская в трудах несторианина Косьмы Индикоплевста (VI в.), считавшего землю плоской, поскольку она является частью прямоугольного мира в форме ковчега Завета, и каждый византиец мог принимать ту или иную модель на своё усмотрение. И хотя все богословские ереси Филопона были осуждены, уже в VIII веке возобладала теория сферической Земли, которую можно встретить даже в “Источнике знания” св.Иоанна Дамаскина.

В-третьих, если уж говорить о западной инквизиции, то необходимо иметь в виду, что созданная в 1215 году как совершенно законный орган выявления и разоблачения ересей, он просто не успел превратиться в феномен Средневековья, поскольку те массовые пытки, которые она стала применять, приходятся именно на эпоху хваленого Ренессанса, конкретно на его расцвет в конце XV века, когда и папский престол, и сама РКЦ в целом оказалась под сильнейшим влиянием ренессансной идеологии с её культом сверхчеловека и откровенно языческими идеями. При этом, когда современные критики инквизиции пишут о “сотнях ученых”, уничтоженных за свои прогрессивные взгляды, подобно тому как Юлия Латынина писала о “температуре костра, на котором сожгли Коперника”, то очень хочется спросить хоть какой-то перечень известных им имен. Так в том-то всё и дело, что никого, кроме Джордано Бруно они не вспомнят, потому что всех остальных эта участь миновала. Естественно, из всего, что я сейчас говорю, не следует хоть какое-то оправдание сожжения Бруно и любых иных пыток инквизиции, такие методы прямо противоречат самому христианству и здесь не может быть никаких “но”.

Николая Коперника (1473-1543) вообще никто никогда не трогал, потому что он, будучи каноником, занимался церковными проблемами и медициной, а свои идеи распространял только среди друзей и умер в 70 лет своей смертью.

Джордано Бруно (1548-1600) – единственно известный ученый, которого сожгли, обвинялся не за какие-то “прогрессивные” идеи типа гелиоцентризма, а за целый букет безумных ересей, которые он действительно пропагандировал, сам будучи монахом-доминиканцем. То есть Бруно, обвинявший РКЦ в лицемерии, сам был первым обманщиком, поскольку исповедовал и распространял совсем не то религиозное мировоззрение, которое отвечало его монашескому одеянию. В итоге он нарвался на донос в инквизицию от собственного венецианского покровителя и его арестовали только потому, что масштаб его деятельности невозможно было игнорировать. Инквизиция обсуждала его дело целых шесть лет и, в конце концов, передала его на светский суд губернатора Рима. Таким образом, Бруно был сожжен не за научные, а за религиозные взгляды, и не инквизицией, а светским судом, и не в средневековье, а в 1600 году, то есть под занавес Ренессанса, на пороге XVII века.

Перипетии Галилео Галилея (1564-1642) начались с того, что он в 1623 году написал книгу против иезуитского понимания комет как небесных тел, в то время как он считал их оптическими иллюзиями в атмосфере Земли. Напомню, что орден иезуитов это не секта мрачных интриганов, а крупнейшее богословско-философское движение католицизма, которому РКЦ во многом обязана сохранением своих позиций в XVI-XIX веках, и в данном случае иезуиты, которые тоже занимались наукой, были правы, а Галилей – нет. Впоследствии он объяснял свои несчастья местью именно этого ордена и, возможно, это было именно так. Если бы Галилея хотели засудить, его бы точно засудили, но с ним носились не меньше, чем с Бруно – в тюрьме он сидел всего 18 дней, а в итоге его объявили не еретиком, а “сильно заподозренным в ереси” и он после процесса прожил под домашним арестом ещё 9 лет и умер в 78 лет у себя в постели.

Познер говорит: “католикам понадобилось 500 лет, чтобы признать, что Галилей был прав”. Во-первых, какие 500 лет? – через 500 лет после процесса над Галилеем должен быть 2133 год, так что без комментариев... Суд над Галилеем прошел в 1633 году, то есть даже не в эпоху Ренессанса, а в эпоху Модерна, через три столетия после конца Средневековья. Во-вторых, через сто лет, в 1737 году его прах был в соответствии с его завещанием торжественно перезахоронен в семейную усыпальницу, рядом с могилой Микеланджело (собор Санта Кроче). Уже в 1758 году папа Бенедикт XIV вычеркнул его труды из “Индекса запрещенных книг”, так что реабилитация Галилея состоится не через 500 лет, а уже давно состоялась, через 125 лет после его самого суда.

8. “Есть три ветви христианства: католицизм, православие и протестантизм. Если оттолкнуться от таких определений, как демократия, качество жизни, уровень жизни, и распределить страны именно по этим показателям, то на первом месте будут именно протестантские страны, все. Потом католические. И лишь потом такие, как Россия, Греция, Болгария и т.д. И это совершенно не случайные вещи, потому что более темной и закрытой религией является православие”.

Прежде всего, не очень понятно, на какие конкретно рейтинги ориентируется Познер – в каком смысле такие страны как Франция, Австрия, Бельгия живут материально хуже таких стран, как Финляндия, Исландия, Эстония? Или здесь имеются в виду какие-то другие страны? Если Познер имеет в виду знаменитую гипотезу Макса Вебера, выдвинутую им в книге “Протестантская этика и дух капитализма” 1905 года – достаточно большом и дотошном исследовании, которое не может быть сведено к примитивному мифу, – тогда необходимо сделать четыре замечания.

Во-первых, религию нельзя выбирать по принципу её влияния на материальный успех, поскольку ни одна религия не может быть руководством по эффективному маркетингу или менеджменту. Христианство в целом учит не о том, как устроиться на земле, а как подготовить себя к жизни после смерти, и в этом смысле оно совместимо с любой социально-экономической системой.

Во-вторых, уровень материального развития государства зависит от множества факторов, среди которых религия не самый главный. Оппозиция более богатого Запада и более бедного Востока в Европе связана с рядом объективных геоэкономических и исторических факторов, которые не имеют отношения к конфессиональному расколу.

В-третьих, если религиозные традиции имели какое-то влияние на развитие экономического положения их приверженцев, то не столько в качестве догматических систем, сколько в качестве организованных движений. И в этом отношении мотив банального земного выживания имел несравнимо более значение, чем более утонченные богословские соображения. Поэтому не столько протестантизм вообще, как доктрина, сколько принцип организованной этнорелигиозной группы во враждебном окружении заставлял её членов копить капитал и обустраивать занятое пространство.

В-четвертых, все ли апологеты “трудовой протестантской этики” осознают её теологические основы? Не знаю как Познеру, но мне они представляются чудовищными и по сути нехристианскими. В протестантизме, который многие поверхностные люди считают оплотом “свободного” и “гуманного” христианства, отрицается свобода воли человека как составляющая его спасения. С точки зрения Лютера и особенно Кальвина всемогущий Господь знает заранее посмертную участь каждого человека и поэтому определяет её независимо от его личных поступков. Чтобы убедить себя и всех окружающих в том, что ты предопределен к блаженству, а не мукам, протестанты начинают подтверждать своё будущее духовное состояние своим нынешним материальным положением. Вот вся “протестантская этика и дух капитализма”, о которых так много говорят. Насколько приемлема такая этика, пусть каждый решает для себя. Католицизм в этом отношении практически единомышлен с православием – “вера без дел мертва” (Иак 2,17) и не счет в банке мы предъявим Богу, когда встретимся.

9. “Поскольку у протестантов нет централизованной церкви. Что до католицизма и православия (в частности, русского православия), то их церковь построена по принципу пирамиды: на самой вершине стоит папа/патриарх, затем идут кардиналы/митрополиты, затем епископы и так далее по нисходящей”.

Откуда Познер всё это взял? С одной стороны, если под “централизацией” иметь в виду элементарную управленческую иерархию, то она есть во всех церквах, а в т.н. традиционном протестантизме – лютеранстве и англиканстве – присутствует в полной мере. Лютеранские церкви управляются епископами, а Англиканская церковь имеет очень четкую иерархию, замыкающуюся на главе государства – сейчас британской королеве. Однако, как я уже сказал, большинство протестантских церквей не потому лишены священной иерархии, что они хотят большей “свободы”, а потому что они отрицают необходимость священнослужителей как преемников апостолов, совершающих евхаристию и другие таинства.

С другой стороны, централизованность РПЦ нельзя ни в коем случае ассоциировать с централизованностью РКЦ. Вселенское Православие представляет собой “конфедерацию” целого ряда Поместных Церквей (всего 15), созданных по территориальному принципу, каждая из которых не возглавляется, а управляется епископом, первым среди равных, который в разных Церквах может носить титул архиепископа, митрополита или патриарха. На титуле патриарха останавливается земная иерархия, но это не значит, что патриарх всегда непогрешим и не нуждается в ограничениях. В православии нет учения о каком-то особом сакральном статусе патриарха, а все его решения общецерковной значимости как первого епископа среди равных должны быть утверждены Синодом и Архиерейским Собором. В РКЦ ситуация принципиально иная – там с первых веков первый среди равных превращался в неравного, возникло целое учение о римском папе, который выступает в этой церкви как абсолютный монарх, а в 1870 году, уж довольно поздно, на Первом Ватиканском соборе был принят догмат о непогрешимости папы римского “ex cathedra”. Так что православие в этом плане избежало крайностей католицизма с одной стороны и протестантизма с другой.

10. “На всякий случай, напомню вам, что так считаю и считал не я один. Если сомневаетесь, рекомендую вам ознакомиться с "Философическими письмами" Петра Чаадаева, одного из самых блистательных умов в истории России, о котором Пушкин писал:

"Он вышней волею небес

Рожден в оковах службы царской;

Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,

А здесь он офицер гусарский”.

Зачем эти стихи в данном случае, совершенно непонятно – Пушкин с Чаадаевым вел целую переписку, и это была полемическая переписка. Сам Познер уж точно не Брут, не Периклес, и не офицер гусарский.

Выбор Петра Яковлевича Чаадаева (1794-1856) в союзники к атеисту обречен на провал – это не только ненужный, но даже опасный союзник для него. Но сначала скажу только, что по моему убеждению, глубина и значение Чаадаева для истории русской философии сильно преувеличены. Было бы интересно узнать, какие именно идеи столь “блистательного ума в истории России” так импонируют Познеру и другим почитателям “басманного философа”? На поверку выясняется, что ничего кроме его тезиса о том, что Россия зря от Византии выбрала Православие, люди вспомнить не могут, и здесь как раз виноваты не столько они, сколько сам Чаадаев, потому что если бы он не выразил эту мысль, о его философии люди знали бы несравнимо меньше. Его тезис возник в результате обычного опрокидывания западных штампов о “растленной Византии” на саму эту тысячелетнюю православную державу, и в этом плане Чаадаев глубоко вторичен: “По воле роковой судьбы мы обратились за нравственным учением, которое должно было нас воспитать, к растленной Византии, к предмету глубокого презрения этих народов” (Первое “Философическое письмо”, 1836).

Чаадаев отрицал православие не с позиции атеистического просвещенца, а с позиции… другой конфессии, а именно католицизма. Чаадаев очень сильно увлекался католицизмом как “политической религией” и находился под большим впечатлением от консервативно-романтической реакции, связанной с ним. В своих восьми “Философических письмах” автор просто излагает католическую философию такой, как она развивалась в то время, где все исторические процессы сводились к построению единого христианского общества на земле под властью римского папы. И именно исходя из этой религиозно-консервативной философии Чаадаев очень жестко критикует и “Возрождение”, и “Просвещение”, и саму “Реформацию”, так что впоследствии даже приходит к мысли об объединении православия и католичества против протестантизма.

Для многих же Чаадаев остался томным денди, который “возвел искусство одеваться почти на степень исторического значения”, но брать его в союзники против Церкви весьма недальновидно. Вспоминать же отношение Пушкина к нему ещё более недальновидно, потому что Александр Сергеевич достаточно критично писал Чаадаеву о его идеях, и один из фрагментов этой критики даже цитируется в фильме Андрея Тарковского “Зеркало”: “Нет сомнения, что схизма отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. <...> Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора - меня раздражают, как человек с предрассудками - я оскоблен, - но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал” (письмо от 19 октября 1836 г.).

C Днем Крещения Руси!

Позиция Познера вытекает из радикально-либерального отношения к религии вообще. Дело не только в Православии, а в религии в целом, которую последовательный либерал считает вредной и мешающей человеку жить нормально. Просто некоторые этого, в отличие от Познера, вслух не проговаривают (в том числе в России в отношении Православия).

Суть сказанного Познером на самом деле не только в том, что Православие хуже, чем Протестантизм и Католицизм. Последние тем и вызывают какую-то симпатию «правоверного либерала» Познера, что фактически ушли в Европе на периферию жизни, не выдержав удара либеральной модернизации и секуляризма. Согласно Познеру, Католицизм и Протестантизм хороши и лучше Православия не потому, что они способствуют модернизации и построению благополучного и эффективного общества, а тем, что они передали эстафету исторического лидерства радикальному секуляризму и атеизму.

Европа сегодня представляет собой постхристианское пространство. Еще Освальд Шпенглер писал, что Христианство умерло в Европе, перейдя в культуру. Это Познер приветствует, и именно то, что подобное все еще не произошло с Православием, его раздражает. В том, что Православие еще как-то живо, легендарный журналист видит его ущербность и пагубное влияние на российское государство.

Не менее, а, может, еще более негативно Познер относится к Исламу, что неудивительно. Это Познер тоже публично в свое время засвидетельствовал. Если Православие он только обвиняет в отсталости, то от Ислама журналист призывал избавиться чуть ли не насильственными методами. 14 ноября 2004 года, в первый день праздника Ураза-байрам, Познер, комментируя очередной телесюжет о «плохих мусульманах», сказал: «Глядя на это, мне хочется взять в руки «калашников». Впрочем, приглашенная телеведущим «светлая голова» писатель Виктор Ерофеев задал еще более «светлый» вопрос: «Может, нам перерезать всех этих мусульман?».

Сам факт, что данный выпуск «Времен» был приурочен к одному из двух главных праздников Ислама, а ведущий даже формально не поздравил 20 миллионов своих соотечественников с этим праздником, как и факт, что к обсуждению исламской темы не был приглашен ни один мусульманин, красноречиво говорят о позиции авторов передачи.

После этого ряд крупных мусульманских деятелей даже обращались в прокуратуру с просьбой проверить высказывания, прозвучавшие в передаче, на соответствие УК РФ. Правда, безрезультатно.

Кстати, тезис о религиозных корнях проблем тех или иных обществ разделяют даже не все либералы. Ведь тот же исламский мир был локомотивом прогресса человечества именно тогда, когда был куда более религиозен, чем сегодня. На протяжении почти тысячи лет он занимал то место на планете в отношении инноваций и развития, которое сегодня занимает Запад. Православие и Ислам так или иначе либеральный удар пока держат. Но проблема в том, что на вульгарном фундаментализме долго не продержишься. Очевидно, что нужно найти формулу сохранения и развития в условиях современности.

Отрицать и отгораживаться от окружающего мира больше ни у кого не получится. Религия должна быть адекватной современности, но оставаться самой собой в плане фундаментальных основ. Религия должна научиться переваривать современность, развиваться в современных условиях, но оставаться при этом самой собой. Мучительный процесс выработки механизмов такого «преломления» к окружающему миру – одна из основных проблем глобального развития сегодня, т.к. перспективы мировых религий касаются почти всего человечества.

Патриарх Кирилл, как мне кажется, по-своему пытается модернизировать Русскую церковь именно в таком ключе – быть современной, но оставаться собой. Без этого развитие Православия действительно рискует пойти по Познеру, не получив продолжения в истории. Только у нас, перефразируя Шпенглера, Христианство перейдет не в культуру, а в государство.

Главный риск для РПЦ мне видится в опасности прельститься тем, чтобы решение столь масштабной проблемы «преломления» свести к тому, чтобы поближе прислониться к «вертикали власти» (что некоторые называют угрозой клерикализации), лукаво интерпретируя это как современное прочтение «симфонии Церкви и власти». Однако Русской церкви, сыгравшей огромную роль в мировой истории, не гоже, конечно, поддаваться на уговоры разного рода деятелей, которые предлагают ей в роли «старшего брата» самоутверждаться за счет подавления разного рода религиозных российских меньшинств.

Все прекрасно понимают, дело уже давно не в законе и правах человека: просто одна часть общественности вступила в жесткую полемику с другой. Поле битвы – сердце Президента. С кем останется Дмитрий Медведев – с либералами или, даже не знаю как точно сказать, с «путинистами второго срока», теми кто стоит за «великую державу», патриотические ценности, вертикаль власти и т.д.

Политически этот конфликт, думаю, не очень важен, но он далеко не безобиден идеологически: понятно, что после вежливого отказа от «суверенной демократии» страна оказалась как бы без идеологии. И либералы, и «путинисты второго срока» с равным основанием претендуют занять собой пустующее место. Если Президент примет отставку Памфиловой, ставки «путинистов» резко взлетят вверх, шансы либералов на успех заметно снизятся.

История со скандальной инсталляцией сама по себе не стоит выеденного яйца. Вообще говоря, это была далеко не самая лучшая инсталляция, особенно ввиду присутствия на данном форуме высших руководителей государства. Не будь на Селигере Медведева, и выставка голов на колах могла бы сойти за не слишком смешную молодежную шутку. Присутствие Президента обязывало активистов «Наших» быть, как минимум, сдержаннее в своих эстетических поисках.

Вместе с тем Александр Минкин абсолютно прав: карикатурами против Саакашвили и Алексеевой особенно возмущаются те, кто ратовал за свободу творчества в истории с антирелигиозной инсталляцией в сахаровском центре. Опять же, все действующие лица прекрасно понимают, что речь идет не о карикатурах, а о том, в пользу какой идеологии — либеральной либо державно-патриотической — сделает свой выбор глава государства.

Учитывая тот набор позиций, имен и концепций, который сегодня выброшен на рынок идей, выскажу мнение, что, несмотря на все личные симпатии, которые Президент наверняка испытывает и к Памфиловой, и другим членам своего собственного Совета, глава государства, скорее всего, сделает выбор в пользу «второсрочников». По самой элементарной причине: другая сторона на полном серьезе предлагает Медведеву просто совершить политическое самоубийство. Вот что пишет, например, разъяренный Виктор Шендерович: «Если бы Медведев был политиком уровня Горбачева, он попробовал бы дать направленный выход этой энергии, попытался бы возглавить процесс демократизации…». И такое говорит не один Шендерович, он лишь повторяет Гонтмахера, который писал о том же самом в газете «Ведомости» где-то год тому назад.

Будьте Горбачевым, Дмитрий Анатольевич, начните демократизацию. Не думайте о последствиях. Еще хорошо хоть, либералы не призывают Медведева стать Николаем II. И что должен подумать Президент, выслушивая такие рекомендации не только от завзятых оппозиционеров, но и от славных сотрудников близкого ему «мозгового центра»? В лучшем случае, что либералы из его окружения – это милые, но бесконечно далекие от реальности люди, с которыми можно время от времени общаться, но и только…

Если бы либералы и в самом деле хотели прихода «нового» Горбачева, им как минимум потребовалось бы молитвенного очищения от призрака «старого» Ельцина, равно как и от наследия 1991 года в целом. Разумеется, на этот героический шаг никто из либералов, за очень редким исключением, сегодня не способен.

Поэтому, о чем говорить, конечно, в ситуации острой сшибки в верхах умеренных либералов типа Эллы Памфиловой и умеренных «второсрочников» типа нового идеолога ЕР Алексея Чадаева, Президент наверняка займет сторону последних, просто как рассудительный политический игрок вне зависимости от личных симпатий и антипатий.

Понимают ли это либералы? Трудно сказать. Радикалы на то они и радикалы, чтобы отказывать власти в доверии. Но умеренные либералы, по идее, должны были не поддаваться на истерику. Им-то важно не дискредитировать Президента, не запугать его призраком Фороса, а перевести его на свою сторону, показать ему, что с ними ему будет спокойнее и надежнее, чем с «нашистами» и консервативным крылом правящей партии.

Что для этого делается либералами? По-моему, ничего не делается. От имени либерального сообщества Президенту непрерывно ставятся какие-то смешные ультиматумы, за которыми следуют никогда не выполняющиеся угрозы. Если Медведев не освободит Ходорковского за 100 дней, я уйду в отставку, заявил два года назад один либерал. Ни в какую отставку он, конечно, не ушел ни после 100 дней, ни после 200, ни после 300…

Теперь в отставку уходит Элла Памфилова. Возможно, за ней последуют и другие либералы, отчаявшиеся ультиматумами склонить Президента к принятию их «идеологического пакета». На протяжении всего своего президентства Медведев упорно и не всегда безуспешно пытался создать свой собственный «пакет», в котором нашлось бы место и демократическим ценностям, и призыву к развитию, и политической устойчивости. Он и в самом деле пытался найти способ «стать Горбачевым» и при этом «избежать Фороса».

Думаю, что тем не менее этот способ российской властью пока не обнаружен. А общество ни в малейшей степени не было озабочено этими поисками, и менее всего ими были озабочены те говорящие головы, которые настойчиво «приглашали» Президента на казнь, рекомендуя ему срочно, не оглядываясь назад приступить к радикально-демократическим или либерально-экономическим преобразованиям.

Я совершенно не в восторге от ухода Памфиловой, общественная деятельность которой казалась вполне полезной. И тем не менее если бы таковая отставка, увы, состоялась, было бы неплохо, чтобы вместе с уважаемой правозащитницей в отставку, наконец, ушел бестолковый и безответственный российский либерализм, всякий раз упрямо подталкивающий своих лидеров к радикальным шагам, чтобы потом равнодушно и безучастно наблюдать за их падением в пропасть.