Иван Зорин – признанный лидер
гиперинтеллектуального направления в современной прозе. Сан-Франциский журнал «Terra
Nova» назвал Зорина «самым загадочным автором, который пишет по-русски».
Меня
предупреждали, что брать интервью у Зорина сложно, он отличается
парадоксальностью и пессимизмом.
А что
получилось – судите сами.
-
Кого Вы можете назвать в числе своих литературных учителей?
- Все
имеют предшественников, ни на кого не похож только безликий. В разное время на
меня оказывали влияние разные авторы. Однако троих я отношу к числу своих явных
предшественников. Это Борхес, Павич и Бунин. Причём последний в большей мере,
что и естественно, ведь он принадлежит русской культуре. А наша литература
золотого века, на мой взгляд, не имеет равных, и в этом смысле, чтобы достичь
вершины, нужно стремиться стать хорошим писателем девятнадцатого века... Хотя
кто-то может увидеть в этой фразе больше парадокса, чем истины.
- Как
бы Вы охарактеризовали свой стиль письма?
-
Памятуя чеховское «краткость сестра таланта», я стремлюсь не злоупотреблять
вниманием читателя, стараясь сделать информативной и неординарной каждую фразу.
Возможно, в этом проявилось моё физико-математическое образование. Я прессую
материал до афоризма, максимально насыщая его парадоксами, неожиданно
высвечивающими смысл, моё кредо состоит в том, что проза должна приближаться к
поэзии, как по метафоричности, так и по лаконичности выражений. Возможно, я
несколько переусердствовал в этом направлении, один критик назвал такую манеру
изложения «формульным письмом», но это мой стиль, и тут уж никуда не денешься.
Во всяком случае, как говорят, я узнаваем, а это совсем не мало.
-
Как Вы работаете над рассказами?
-
Большинство сюжетов я выдумываю, беру из головы, а не из жизни, и в этом смысле
я не жанровый, не бытовой писатель. Для меня идея важнее персонажа, философия –
психологии и тем более декораций, поэтому я легко помещаю действие в Россию
девятнадцатого века, или Китай эпохи Хань. Ведь в отсутствие декораций, любая
атмосфера – условность.
- Над
чем Вы сейчас работаете? Ваши литературные планы?
- А
какие могут быть планы? Написав рассказ, думаешь: «А вдруг это последний?» Тут
лучше не загадывать. Один из пишущих героев Юрия Казакова рассуждает: «Скоро
зима, я закончу рассказ, а там, глядишь, к лету и ещё один напишу…» Это я
понимаю.
К
тому же в данный момент у меня скопилось несколько неопубликованных сборников
рассказов, и я продолжаю их методично пополнять.
В
этом году вышла книга «Гений вчерашнего дня», сейчас готовится к изданию сборник
«Секта Правды». Но у книг ничтожные тиражи, поэтому большая часть моих читателей
находят меня через Интернет.
-
Уступает ли «бумажная литература» сетевой?
- Я
не вижу между ними разницы. Это всё равно, что Гомер, переписанный от руки, или
изданный Гуттенбергом.
-
Тогда, если можно, несколько слов о Вашем «Литературном журнале»?
- Как
заявлено на сайте, журнал имеет дерзость пойти вразрез с главным принципом
современного мира - погоне за потребителем. Редакция ориентируется, прежде
всего, на свой вкус, не стремясь сделать литературный журнал ни модным, ни
современным. Чтение - такая же работа, как труд каменщика, а профессиональных
читателей в наши дни стало не больше, чем профессиональных писателей. И
«Литературный журнал» именно для них.
К
выбору авторов мы относимся очень строго, считая, что «лучше голодать, чем что
попало есть», и лучше ничего не публиковать, чем что попало.
За
два года в журнале были опубликованы малоизвестные, но очень талантливые авторы
– Сергей Шумилов, Андрей Шульгин, Ирина Батакова, Ирина Комиссарова, Александр
Грог и другие. Многие узнали о них благодаря «Литературному журналу», и я считаю
это важной заслугой своего издания.
- Как
Вы оцениваете современный литературный процесс?
-
Ощущает ли индивид таинственность своего существования, пытается ли он постичь
его смысл, ищет ли своё предназначение, или мир кажется ему естественным, как
вода рыбе? Вот где коренится главное разделение людей, обрекая одних на духовные
искания, других – на бытовые. А важнейшая тема «осмысления бытия» не находит, на
мой взгляд, должного отражения в современном искусстве. Время цивилизованного
мещанства глухо отрицает само стремление вырваться за рамки биологического «я».
Наша «культура» направлена на отвлечение от «чёрных» мыслей, являя собой худший
вариант эпикурейства, она готова заболтать любые намёки на мучительный поиск
смысла.
Книжные развалы завалены опусами, которые стыдно читать. Все увлечены игрой в
литературных «звёзд», и сегодня никто не рискнёт выложить правду о голом короле.
И в этом просматриваются черты общесистемного кризиса. Искусство стало
подчиняться законам рынка, значит, оно умерло. Как известно, у самой ходовой
бумажной продукции мало общего с литературой…
- В
каком состоянии сейчас находится, по Вашему мнению, русская литература?
- В
ужасающем. Более плачевное состояние трудно вообразить. Даже в эпоху Кантемира,
когда она едва зарождалась, дело обстояло лучше. Тогда она была скудна, теперь
это царство буйствующих сорняков. Если в пустом поле ещё может появиться роза,
то среди хвощей и плаунов – никогда. Её попросту раздавят.
Сегодня Россия вместе с остальным миром переживает не лучшие времена. На каждом
болоте теперь свой кулик, а демократия привела к одному: неважно, о чём
говорить, главное - с кафедры. В эпоху бестселлеров на первое место вышел тираж,
а качество книги связано с тиражом так же, как скорость трамвая с количеством
проданных билетов.
И,
возможно, заслуга сегодняшней литературы в том, что её нет.
- Где
Вы видите своё место?
- Я
не принадлежу ни к одной литературной партии, ячейке, секте. Если использовать
терминологию Камю, я посторонний. Я считаю, что таким и должен быть объективный
наблюдатель, не вмешивающийся в эксперименты. Хотя, обратная связь, безусловно,
существует всегда. А стало быть, и моё мнение субъективно.
-
Какие бы Вы могли дать советы начинающим авторам? Что делать молодому писателю,
чтобы его заметили?
-
Наверно, чаще заголять зад и лезть во все щели. Или танцевать вприсядку. Но
лучше всего иметь знакомого издателя, желательно родственника. Или богатого
спонсора. На худой конец, можно и самому иметь кучу денег. Других советов я дать
не могу, ведь талант сейчас ничего не стоит. Принеси Толстой "Войну и мир", его
бы наверняка «завернули».
И
надо знать, что писательский труд неблагодарный. Успех (я имею в виду славу)
почти невероятен, слишком много претендентов, слишком нечестна конкуренция. Так
что тем, кто рассчитывает на удачу в этом смысле, стоит серьёзно задуматься -
годы могут оказаться зря потраченными.
1. Что
тоталитаризм и демократия — руки одного монстра. Первый носит маску сурового
лицемера, вторая — располагающего мошенника. Первый лишает права на истину,
вторая топит её в забалтывании. В подоплёке же обоих лежит абсолютное
равнодушие. Одна предпочитает манипуляцию, другой делает ставку на подавление.
То, чего один добивается запретами и цензурой, другая достигает демонстрацией
мнимой вольности. И тот и другая декларирует свободу, и тот и другая делает из
противоположности врага. Их настоящая цель — впрочем, какая цель может быть у
средств? — водить за нос, создавая продажных пророков, иллюзорные идеи и ложные
ценности. Миром правят хитрецы-недоучки, и без этих средств их власть вряд ли бы
долго просуществовала. А те или иные политические пристрастия определяются
вкусом, воспитанием, социальной принадлежностью, характером и индивидуальной
психологией (если только не глупостью). Так было в Афинах, мечущихся между двумя
формами правления, так продолжается и сейчас. Убогий выбор не позволяет теряться
в предпочтениях.
На мою долю
выпало историческое везение пережить смену строя (так же, как и поколению
семнадцатого года). То, о чём другие будут лишь читать, обречённые верить
написанному, которое будет всегда оставаться заказом. Познание истории (как и
любое познание) основывается на непосредственном переживании, на опыте ощущений,
а не на объяснениях
post
factum. Оно может быть только личным. Оно начинается с нашим
рождением и заканчивается со смертью. Сколько бы я ни перечитывал Бунинские
«Окаянные дни» до девяносто первого года, я не мог понять их — сегодня я могу
написать свои.
Обманутые
надежды рождают обиду, заставляя припоминать «что имеем — не храним, потерявши —
плачем». Спорить о преимуществах демократии перед тоталитаризмом всё равно, что
спорить о преимуществах кошки перед собакой.
Я не апологет
прошлого, как раньше не был борцом за будущее, которое воплотилось в настоящем.
Я созерцаю происходящее, ведя частную жизнь, прелесть которой оценил с некоторых
пор, стараясь быть беспристрастным (по крайней мере, в своих записях). Я
полагаю, что благополучие народа зависит вовсе не от форм правления — оков
тоталитаризма или разгула демократии — и даже не от экономического его состояния
(в чём легко убедиться, наблюдая то, что в прошлом считалось роскошью, —
удобства, которыми побрезгует современный бедняк), а в чём-то совсем ином. Это
можно называть психологическим климатом, всеобщим согласием, моралью,
добропорядочностью, можно бесконечно долго перебирать словарь этических
категорий, но откуда берётся это иное для меня загадка.
2. Что
серебряный век в русской поэзии инороден для России, что его представители —
люди скорее трагической судьбы, чем безмерного таланта. Чуждый духу нации, он
никогда не привьётся, несмотря на его пропаганду в ущерб золотому, несмотря на
желание сделать его историей народа.
3. Что
существуют легенды, необоримо притягательные для сознания, образы, которые
захватывают, точно капканы, словесные коды, которые заставляют поверить в них,
как программа, увлекающая за собой бесчувственное тело компьютера. Я запрещаю
себе думать, что религия — одна из них. Я очень боюсь, что истина — внушение, а
правда — категория психологическая.
4. Что жизнь
случайна, а культура — шарлатанство. Что люди всегда и везде умирают одинаково.
Что нет ни цели, ни движения а есть только уныние и головная боль. Что жизнь
состоит из тщетных желаний и попыток забыться, а счастье — мгновением, когда это
удается.
Я гнал от себя эти мысли двадцать лет назад.
Но, похоже, они прогнали меня.
