ГЛАВНАЯ

ДНЕВНИК ПОЛИТ. КОММЕНТАРИЕВ

ДНЕВНИК ЛИТ. КОММЕНТАРИЕВ

ДНЕВНИК ФИЛ. КОММЕНТАРИЕВ

МОЙ БЛОГ В ЖИВОМ ЖУРНАЛЕ

 

                                        Чудный   Немзер

Нас мало, нас, может быть, четверо... -- писал в баснословные года Андрей Вознесенский. Пятеро их было, пятеро -- и все пятеро (вне зависимости от того, кого Вознесенский сгоряча из летящей на сверхскорости машины высадил), все пятеро полвека с лишком назад энергично и упоенно меняли воздух русской поэзии. Тогда все пятеро были нужны жаждущим новизны и свободы читателям -- как отнюдь не метафорический воздух. И самый старший, прошедший войну, но всем теплым лирическим существом своим тяготевший к молодым, рыцарственный и простодушный, аристократично-народный, интеллигентно-фольклорный Булат Окуджава. И громокипящий, рвущийся обнять (запечатлеть стихом) весь мир и выговорить наконец-то обжигающую правду Евгений Евтушенко. И -- что бы кто теперь ни утверждал -- «правильный», ясноглазый, уверенный, что все в конечном итоге будет хорошо, Роберт Рождественский. И зодчий экстравагантных чертогов, неутомимый изобретатель и экспериментатор Вознесенский. И она -- Белла Ахмадулина, предпоследней из великолепной пятерки покинувшая дольний мир, единственная женщина среди задиристых, ранимых, победительных, рисковых, устремленных в будущее, спешащих, сбивающихся с пути, но неуклонно продолжающих штурмовать небо поэтов, чей выход на авансцену был неотделим от случившегося в середине ХХ века пробуждения русской свободы.

Женственная стать Ахмадулиной определила ее прихотливую и в конечном счете счастливую судьбу. Переливчатый плавный голос, то классически строгий, то по-уличному раскованный, то пленительно нежный, то чарующе капризный, но всегда почему-то узнаваемый, был важнее отдельных слов, строк, смыслов. Она пела. И это пение знаменовало торжество красоты и свободы в скованном и испуганном мире. Она не страшилась любить и плакать, вздыхать и приветливо улыбаться, чаровать изысканными фиоритурами и тянуть, тянуть, тянуть кажущуюся бесконечной мелодию. Были рядом другие женщины, сочинявшие незаурядные стихи, но Ахмадулина всегда смотрелась (звучала) полновластной государыней. Самое европейско-азиатское (итальянско-татарское) поэтическое имя мягко и властно нарушало установленные стандарты, а его звучание странным образом работало на ту же царственность и единственность. В первой половине столетия была Ахматова, во второй -- Ахмадулина. Конечно, созвучие случайно, но ведь в волшебном поэтическом пространстве ничего «просто так» не происходит. В Ахмадулиной видели (слышали) всю русскую женскую поэзию -- условно говоря, от несправедливо забытой Каролины Павловой до еще не родившейся в пору ахмадулинского дебюта Веры Павловой. Благородство, изящество, печаль, боль, музыкальность, непосредственность, вызов, гордость, жалость, невнятность, тревога, одиночество, смелость -- и все в аффектированно женской тональности. Не темы работали и даже не биографические легенды -- раз и навсегда сложившийся образ: красавица, страдалица, ангел залетный. Без ваших пошлостей.

Я пред бумагой не робею/ и опишу одну из сред,/ когда меня позвал к обеду/ сосед-литературовед. // Он обещал мне, что наука,/ известная его уму,/ откроет мне, какая мука/ угодна сердцу моему. // С улыбкой грусти и привета/ открыла дверь в тепло и свет/ жена литературоведа, сама литературовед <...> Литературой мы дышали,/ когда хозяин вел нас в зал/ и говорил о Мандельштаме./ Цветаеву он также знал. // Я думала: Господь вседобрый!/ Прости мне разум, полный тьмы,/ вели, чтобы соблазн съедобный/ отвлек от мыслей их умы. // Скажи им, что пора обедать,/ вели им хоть на час забыть/ о том, чем им так сладко ведать,/ о том, чем мне так страшно быть.

Какие же после этого допустимы рассуждения? О творческой эволюции? (Которой в общем-то не было.) О влияниях? О звукописи, сплавляющей изысканность с небрежностью? О переводах с грузинского? О посвящениях друзей и посвящениях друзьям? Короткий перечень излюбленных приемов и биографических сюжетов так же неуместен, как величественный послужной (наградной) список.

Прощай! Все минет: сад и дом,/ двух душ таинственные распри/ и медленный любовный вздох/ той жимолости у террасы.

Поэтическое имя Белла Ахмадулина в нашем словаре будет жить долго.

Андрей Немзер - о доле литературного критика

http://mn.ru/culture/20110401/300521116.html

Прологом моей карьеры литературного обозревателя стал монолог потенциального начальника, позднее — с небольшими вариациями — звучавший при всяком новом трудоустройстве. Стояло на дворе лето 1991 года, нанимался я в громокипящий о ту пору журнал «Столица», а услышал примерно вот что: «Да, мы, конечно, тебя возьмем. Ты пиши, пиши себе «вкусную эссеистику», про что хочешь пиши — только, будь другом, не про литературу».

Несколько растерявшись, сунулся я в не менее славную тогда «Независимую газету» — там предложили освещать «общие проблемы культуры». Дрогнуло сердчишко. (Я и слово «постмодернизм» в те дни еще не освоил. Я и пять лет спустя, узнав из нелицеприятной статьи о том, что нет у меня «креативных идей», стыдливо спросил коллегу: «А что такое «креативная»?) Но решился. Обманул доверие работодателей. Стал подсовывать то рецензии, то — страшно вымолвить — обзоры. И худо-бедно сходило.

Под легкое ворчание, под мудрое мычание, под радостное ржание… Суть коего сводится к ряду неопровержимых истин: а) нет у нас никакой литературы и быть не может; б) литература есть, но это печально, ибо от нее случились все наши бедствия — от октябрьской революции (про февральскую сидельцы не сказывали) до пробуксовывания демократических реформ; в) есть-то она есть, но злокозненный литературоцентризм загнулся, ибо наличествуют у нас церковь, право и гражданское общество (слушайте, слушайте!), следственно писателям надлежит токмо в бисер играть, а критикам грех про что-нибудь общественное вякать; г) востребована «новая социальность», и только идиоты могут смаковать какую-то «художественность» (что-то слышится родное — из советской моей молодости); д) нормальные — в офисах вкалывающие — люди отдыхать за книжкой хотят, а не мозги грузить; е) только в электрическом Интернете обретаются божественная поэзия, посрамляющая Толстого с Достоевским проза и абсолютно свободная, чуждая кружковых пристрастий, отвергшая постыдное лицемерие (и, как будто смоляным ветерком, потянуло родным матерком) критика, которая вообще-то на фиг не нужна, ибо каждый пишет, как он дышит, и нечего нам тоталитарно указывать на какие-то там орфографию с пунктуацией; ж) люди, принимающие решения (а других больше не водится — вон сколько всего напринимали!), сами разберутся, что им читать и почему краше Пелевина с Сорокиным никого на белом свете нет; з) ваши цеховые разборки никому не интересны (это если, узнав о себе очередную суровую правду, тявкнуть в ответ вознамеришься); и) т. д. Оно же — т. п.

Право, не знаю, как это лучше просуммировать. То ли по русскому народу: Спички есть, табак найдется,/ Без сопливых обойдемся. То ли по несправедливо подзабытому свободолюбивому постмодернисту позапрошлого столетия: Свежим воздухом дыши/ Без особенных претензий:/ Если глуп, то не пиши,/ А особенно — рецензий.

А если, извините, не глуп? О, кто не глуп, тот вопросов не задает. Делом занимается. «Вкусную эссеистику» изготовляет, «общие вопросы культуры» препарирует, «креативными идеями» пышет, «проекты» конструирует, против постмодернизма ратоборствует (или уже опять за оный?), коварную «духовность» клеймит, «новую социальность» двигает… И всегда ровно на 4000 знаков с пробелами. (Сверился со считалкой — есть еще резерв!)

В добрые минуты цитировал я по этому поводу А. К. Толстого: Верх над конечным возьмет бесконечное,/ Верою в наше святое значение/ Мы же возбудим течение встречное/ Против течения! В злые — Некрасова: И погромче нас были витии,/ Да не сделали пользы пером…/ Дураков не убавим в России,/ А на умных тоску наведем. Теперь тянет мурлыкать: «Чем это стала ты не хороша…» (продолжение известно). Имея в виду не красавицу-ель, а ее сестрицу — русскую словесность. В общем, ничего нового. Свидетелями быв вчерашнего паденья,/ Едва опомнились младые поколенья./ Жестоких опытов сбирая поздний плод,/ Они торопятся с расходом свесть приход./ Им некогда шутить, обедать у Темиры/ Иль спорить о стихах… В 1830 году писано. Пушкиным.

 

 

 

ЧИСЛО            ПОСЕЩЕНИЙ		ПОИСК  ПО САЙТУ на сайте  в интернете
НАПИСАТЬ  АДМИНИСТРАТОРУ                САЙТА	Рассылки Subscribe.Ru Советую прочитать	©ВалерийСуриков