ГЛАВНАЯ

ДНЕВНИК ПОЛИТ. КОММЕНТАРИЕВ

ДНЕВНИК ЛИТ. КОММЕНТАРИЕВ

ДНЕВНИК ФИЛ. КОММЕНТАРИЕВ

МОЙ БЛОГ В ЖИВОМ ЖУРНАЛЕ

 Русская цивилизация - как пастух бытия.

Пять   статей, связанных единой  темой,  которая и  вынесена  в  общий  заголовок... 

1. Классический гуманизм: истоки и истоки кризиса.

2. О современных веяниях в гуманистическом мировоззрении.

3. Куда  идти...

4. Развитие  и ...управления  новизной

5. Вся  власть -  Советам

  В  этой  работе   я  использую что-то  из  прежних своих  статей -  рассматривая  их    в  качестве своего  рода   этюдов (  предварительных  набросков ).   И  чтобы  не  смешить  читающую   публику,   кавычек    не  ставлю...

 Часть 1. Классический гуманизм: истоки и истоки кризиса.

                                                     1.

В любой устойчивой и способной к развитию концепции центральное понятие должно, видимо, быть более общим, чем то, которое передает смысл концепции. Это - необходимый признак, из которого следует, в  частности, что выстроить общую концепцию, того же гуманизма, опираясь на представления о гуманистических ценностях, вряд ли удастся. То есть в исходных позициях надо отвлечься от ценностей как таковых и обратиться к сущностному - к назначению человека, к его месту в бытие.

 В новейшие времена такая попытка была уже сделана. Хайдеггер в своем «Письме о гуманизме»(1) написал, что человек пока так и не приблизился к постижению бытийного в себе: что он вовсе "не господин сущего ", он всего лишь "пастух бытия". И потому ценен не столько навешенными на себя свидетельствами о правах и достоинствах, сколько способностью выпестывать - пасти - бытие. А значит, и ценностная шкала человека, и представления о гуманизме, должны основываться не на априорной, предустановленной исключительности человека, а на его реально проявленной способности обустраивать свое бытие.

 Но Хайдеггер в своей оценке отношений человека и бытия был нисколько не оригинален - идея выпестывания бытия человеком сформулирована за много веков до него. Более того тогда же, в Нагорной проповеди, указан был основной, и видимо единственный, путь обустраивания - гуманизации - бытия: иди против себя, против природных прав своих... Будь антиприроден в отношении себя...

 На этих соображениях и держится представление о том, что: надежную основу для суждений о современном гуманизме, следует, видимо, искать во временах возникновения христианства и формирования двух типов европейского монотеистического мировоззрения: христианского и иудаистского.

 Царство Небесное или царство земное… Идеальность запредельная, абсолютная, духовная и потому реальная в каждом только как внутренняя установка. Или идеальность опосредованная, обмирщенная - идеальность души, выстраиваемая в некотором внешнем поле требований, заповедей, законов...

 О каком, казалось бы, серьезном противостоянии здесь может идти речь - у первой, насквозь книжной позиции нет вроде бы и не может быть реальных перспектив. И тем не менее христианство на этой предельно идеальной базе, без каких либо посулов благ земных сумело завоевать полмира, укрепиться на русских землях, стало основой многих могущественных держав.

     Названная  мировоззренческая коллизия сохранялась и в самом христианстве  -   раскол христианской церкви на православную и католическую,  вычленение из последней протестантства можно рассматривать как результат развития той первичной идейной оппозиции.   Она проявилась, в частности, и в различном понимании святости православными и католиками - в оформившейся у тех и других аскетической традиции(2). В западной традиции "целью подвига ставится развитие в себе чувства любви", "путем постоянной концентрации внимания на страданиях Христа и Богоматери"-"мечтанием и воображением Их любви к себе и своей любви к Ним". И как следствие - "нервные экзальтации "," длительные галлюцинации", "кровоточащие раны (стигмы)". В православии такая аскетическая практика оценивается как " обманчивая, принужденная игра чувств", как "создание самомнения", поскольку является" возбуждением душевных чувств, нервов и психики", а не смирением, не стеснением себя, не "духовным подвигом" - не "борьбой с своим ветхим человеком, с его чувствами, желаниями, мечтами", которая, что в православном понимании аскетики подчеркивается особо делает святость " силой, преображающей не только человека, но и мир в целом так, что будет Бог всё во всём (1 Кор. 15, 28)."

Да и в истории православной церкви можно найти ситуации обострения именно этого противоречия: активизации того, что можно назвать иудаистской закваской - попыток выправить и православную ветвь христианства на иудаистский манер. И этот конфликт со временем постепенно утрачивал форму противостояния этносов, наций, конфессий... Все больше становился столкновением воззрений на мир, сшибкой двух первичных жизненных философий - над-национальных, над-этнических, над-конфессиональных…

 Ветхозаветная идея Мессии-освободителя в христианстве получила абсолютно не совместимое со стилистикой иудаизма развитие: на смену иудаистскому Мессии–победителю приходит Мессия страждущий - христианский… Сын Божий, приносящий Себя в жертву ради людей, отказывающийся, по существу, от внешней власти над ними в пользу власти внутренней, обеспечиваемой красотой Его жертвы. Эта идея в православии была доведена до совершенства, что, собственно, и выразил Достоевский, когда заметил в одном частном письме: если обнаружится вдруг, что истина не с Христом, то он предпочтет Христа, а не истину. В этом, скорей всего, и смысл его другого суждения: красота спасет мир… Красота самопожертвования… Красота самоограничения (самопожертвование как крайняя, героическая, форма самоограничения) ... Красота личного самоограничения - как отклик на Божественное Самопожертвование...

 Страждущий Мессия христианства, теснящий иудаистского Мессию –победителя... С этого в истории цивилизации и начинается рождение качественно новой религии, качественно нового монотеизма. И мучительный переход от человека разумного к человеку нравственному.

 Гуманистичекая парадигма своим происхождением обязана именно этому переходу. Она, в классическом своем варианте, имманентна евангельскому изводу христианства с его уникальными возможностями в сфере культуры (в широком понимании этого слова), связанными с одной тихой, малозаметной особенность христианства, которую можно охарактеризовать так: Царство Небесное - цель, земное существование - ключ к этому Царству. Эта особенность и приоткрывает скрытую светскую часть христианского учения. Хваленая, кичливая светскость современного общества есть не что иное, как светскость, унаследованная от христианства…Но только - безобразно искаженная.

 Рождавшееся в непрерывном противостоянии с иудаизмом христианство утверждало себя как высшая - высокоидеальная и одновременно развернутая к человеку - форма монотеизма. Христианский  Бог   жертвенен,  именно поэтому  он не  только  НАД,  но  и  РЯДОМ.   И  именно потому   христианство  в определенном, чисто культурном пределе - вне-конфессионально.    А  Россия, опираясь на это уникальное  качество евангельского извода христианства, смогла сформироваться как Русское православное государство - многоконфессиональное и полиэтническое.

                                   2.

 В монотеистическом мировосприятии можно выделить две крайности. Иудаистскую, где личностное начало раздуто беспредельно, и исламскую, где это начало почти полностью свернуто. В иудаизме избыточное личностное начало индуцировано самой идеей единого Бога, которая ветхозаветным иудеям, их культуре оказалась , видимо, не по силам. Переход от представления о едином Боге к представлению об единственном народе, об исключительности народа-обладателя этой религии был слишком очевиден и соблазнителен, чтобы им не воспользоваться. Особое положение (избранность) рассматривался, как дар - как данность. Отсюда практика утверждения своей особости через понижение другого...

У Льва Тихомирова ( 3) есть очень емкое суждение об избранности:

"Избранный народ ... не мог являться исключительным обладателем Царствия Божия, а мог быть только носителем его для передачи всему остальному человечеству". Носителем для передачи... В этих словах заключена и тайна христианства, и тайна неизбежного непримиримого противостояния христианства и иудаизма. Они не договорятся  никогда. Потому что для одних  избранность   связана  именно   с  обладанием  Царством Божием, и  как   объект  владения это Царство  мгновенно   трансформируется в царство земное с его ничем, кроме закона, не стесненными возможностями... Для других  избранность -  несение идеи Царства  Божия  для передачи, возможное только через собственное выделывание - через самостеснение. Приводит Л. Тихомиров и рассуждение В. Соловьева, пытающегося найти религиозное оправдание   этому  иудаистскому материализму: иудеи, мол, не хотели отрезать "высшие начала от их материального выражения" - "религиозный материализм евреев заставлял их обращать величайшее внимание на материальную природу не для того, чтобы ей служить, а чтобы через нее служить Вышнему Богу". Но, увы, это изысканное намерение не могло не остаться лишь благим намерением. Потому что служить идее через материальное можно лишь одним способом - в меру своих сил подавлять его... А это, в свою очередь, возможно опять-таки только через индивидуальное самостеснение. Без него же обмен первородства на чечевичную похлебку был предопределен.

Говоря об иудаистской , восходящей к Ветхому Завету закваске в христианстве, нельзя, конечно, скидывать со счетов и чисто внешнего влияния на христианство со стороны нового( талмудического) иудаизма. Все в Ветхом Завете, что было вне-национально, вне-конфессионально, ушло, судя по всему, в его христианскую ветвь. Оставшееся же воплотилось в ветви талмудической.

 Собственно, это и имеет в виду Л. Тихомиров, когда говорит о том, что в определенный исторический момент появляется "идея Царства Израильского народа как якобы представляющего истинное осуществление Царства Божия" и что именно эта идея замыкает иудейство в Талмуде

И талмудизм, и каббализм(эта ветка оказалась ничуть не менее значимой) были не только источником внешнего влияния  на  христианство (подавались как альтернатива  ему), но и являлись подпиткой внутренней закваски. Причем, влияние Каббалы было, скорее всего, более эффективным. Как потому, что она в определенном смысле оппонировала Талмуду, так и потому, что в мистицизме своем...кокетничала с язычеством, то есть с традиционным в дохристианском обществе .

Но у Каббалы с Талмудом были, если так можно выразиться, чисто стилистические разногласия, и она не только работала на иудаистскую идею, но даже в определенном смысле ее развивала( совершенствовала! ). Л. Тихомиров обращает внимание на то, что "именно каббалистические влияния послужили основой для той своеобразной формы мессианства, которая видит в Мессии не особого посланника Божия, а самый еврейский народ и грядущее царство Мессии понимает во всемирном царстве народа Израильского".

 То есть именно благодаря Каббале, получается, идея Иудейского земного царства в конце концов подымается ( или опускается ) до идеи иудаистского мирового господства.

" У всех народов земли общество гражданское и общество религиозное составляют особые сферы жизни. У евреев они слиты неразрывно" . Поэтому их - "религиозная община оказывается также гражданской и экономической" И порождает эффективнейшую форму "общественного самоуправления".

 Так Л. Тихомиров объясняет исключительную этническую устойчивость иудеев. Неразрывность социального и религиозного восходит у них, конечно же, к их религии. Но постепенно это качество превращается в стратегию выживания  -  обеспечивает,  как подчеркивает Л. Тихомиров, удивительную способность к сопротивлению всему внешнему, неиудейскому - особенно христианству. Особенно, возможно, и потому, что христианский - истинный - монотеизм последовательно противостоял идеи земного господства, которая с каждым веком все сильнее подчиняла себе монотеизм иудаистский. Чем успешнее осуществлялось иудейская сегрегация, чем могущественнее ощущал себя иудейский интернационал - тем дальше расходились две  ветки Ветхого завета. И тем больше активизировалась иудаистская закваска в самом христианстве.    Многоликий   процесс   обмирщение веры  и отразил в полной мере ее активизацию.

Христианство, с его идеей личного самостеснения( самообуздания личного начала) рождалось в одолении   названного естественного, можно сказать генетически обусловленного, дефекта иудаизма. Христианство его преодолевало и тем самым не только превращалось в наднациональное миросозерцание, но и открывало ту самую эру перехода к человеку нравственному. Человек, стремящийся ограничивать  себя по внутреннему, а не внешнему закону, и есть человек нравственный. Он же и есть человек гуманный.

 Процессы, которые под действием иудаистской закваски шли в европейском христианстве, с определенного момента начали воспроизводить себя и в сугубо светской области - в мутациях либеральных идей. Эти идеи формировались в сильном христианском поле и, несомненно, отталкивались от представления о свободе самоограничения - ограничения личности, освобожденной от внешнего гнета. Но закваска делала свое дело, постепенно вытравливая сущность евангельского толкования личной свободы - перенося всю систему ограничений вовне и безгранично расширяя возможности индивидуальных импровизаций в области нравственного. Так рождался современный либерализм с его культом внешнего ограничения и полным отказом от какого-либо личного стеснения. Иллюзия безграничной свободы личности при полнейшей управляемости ею теми, кто узурпировал право называться элитой. 

 Параллельно складывались и современные формы гуманистической парадигмы, питаемые представлениями и ощущениями о кризисе классического гуманизма.

                                                 3.

     Этот  экскурс в проблему христианство-иудаизм открывает определенную и не лишенную перспектив возможность рассматривать гуманистическую парадигму не как безусловную данность, а как следствие из более общих, чем гуманистические, смыслов. И, похоже, полностью снимает вопрос о существовании какого-то особого христианского гуманизма. Гуманистическая парадигма принадлежит христианству генетически. Это своего рода светская, формально деметафизированная форма существования христианства. И, видимо, лишь опираясь на эту основу можно разобраться как в особенностях развития гуманистических идей, так и в формах их вырождения (в результате забвения генетической связи гуманизма с христианством).

 Популярное ныне представление о принципиальной чуждости гуманизма христианству во многом обязано своим появлением крайнему детерминизму, свойственному всем религиозным парадигмам. Именно претензией христианства на абсолютность исповедуемой им истины вдохновляются многочисленные трактовки, среди которых едва ли не центральное место занимает представление о том, что мы обязаны сделать выбор между истинным Богом, с одной стороны, и самим собой... между Царством Божием и Царством Земным—«прометеевской программой строительства земного царства наперекор Богу»(4). Очевидно, что такой трактовке, возводящей непреодолимую границу между гуманистическим мировоззрением и христианством, противостоит   прежде  всего   евангельская  идея  соприкосновения   двух  Царств( земное  существование   - как ключ к Царству Небесному).  Более  того, христианство уже на уровне метафизики своей надежно защищено от подобных упрощений представлением о  двойственной природе Христа. Да и в исторической практике своей, оценив монофизитство как ересь, оно защитилось давно и столь же успешно.   

 Приверженцы идеи несовместимости гуманизма и христианства довольно-таки часто призывают на помощь Ф.М. Достоевского, с наслаждением терзая его фразу «Если Бога нет ,то все дозволено»… Хотя вроде бы и понимают истинный смысл его слов: ограничить себя по своей воли человек может исключительно на трансцендентной основе… Так что, если здесь и есть тема, достойная обсуждения, то она одна: насколько допустима иная основа для таких ограничений.

 Главным объектом индивидуального самостеснения, а следовательно и главной преградой в гуманизации межчеловеческих отношений, являются, надо полагать, инстинктивные влечения. Осознанное, по нормам культуры оцененное и тем самым вытесненное на периферию сознания инстинктивное влечение ... Сознанием заблокированное и удерживаемое им в границах, определяемых культурной традицией… Это — традиционное окультуривание (или гуманизация) инстинктивных влечений, основанное на понимании единичным своей зависимости от других и опирающееся на индивидуальные усилия единичного... Сама эта зависимость от других восходит, видимо, к принципиальной коллективности мышления: мышление требует слова ,слово требует «другого» и т.д. Благодаря этому качеству мышления человек и подымается над плоскостью сугубо материального существования — начинает ощущать ценность идеального, не приносящего индивидуальной выгоды. Именно осмысленное общение с «другим» открывает для единичного возможность принять идеальное в качестве ценности. На этом и держится все идеальное: религии, поэзия, искусство, нравственность. И конечно же, стремление гуманизировать реальность.

 Но в ХХ веке традиция одоления инстинктивного была подвергнута решительной ревизии с помощью отличного от традиционного толкования вытеснения. Отличие было по существу в нюансе, в который цивилизация и вцепилась мертвой хваткой. И оттеснила традиционную психологическую защиту (инстинктивные влечения вытесняются на периферию сознания и находятся под его контролем) защитой по всем статьям модернистской: да, вытеснение имеет место, но не под контролем сознания и на его периферию, а самопроизвольно и в бессознательное. Сознательное же вытеснение было признано для индивидуальной психики главным источником всех ее неприятностей.

 Попытки ограничить беспредел этого, фрейдовского, бессознательного, конечно же, были. Так М. Бахтиным, считал, что оно лишь "другая форма сознания" -" неофициальное сознание"(5 ).То есть вовсе не бессознательные интуиции ребенка стоят за вытесненными комплексами, а вполне осознанный расчет взрослого или взрослеющего субъекта, не желающего оценивать свои намерения по традиционным достижениям цивилизации и выстраивающего свои личные, заниженные эталоны оценок, удобные и не требующие усилия над собой.

  И  тем  не  менее воздействие на человечество редукции, учиненной З. Фрейдом над индивидуальным стремлением к самоограничению, оказалось чрезвычайным. Этот бодрый и популярный в прошедшем веке призыв «Не вытесняй – все к тебе же и вернется» сыграл, кажется, зловещую роль. Именно ему, скорей всего, и принадлежит главная роль как в «кризисе» гуманизма, так и в формировании облика неогуманизма. Во всяком случае, не видится ничего другого, что так бы последовательно и при такой же восторженной ответной реакции индивидуумов утверждало бы право единичного на его абсолютную исключительность.

 Одновременно с бессознательным вытеснением в обиходе цивилизации оказалась и идея сублимации – возвышения энергии инстинктивного влечения, в том числе и через сферу художественного творчества. Этот фрейдов тандем и учинил гуманизму испытание на разрыв. С одной стороны, дискредитируя идею самостеснения, с другой, сталкивая культуру, всегда остававшуюся и формой обобщения индивидуального гуманистического опыта, в разряд коммерческих «заведений», разрабатывающих пристойный макияж для мало пристойных влечений .

Конечно же, возвышение и принципиальный отказ от вытеснения несут человеку облегчение. Но одновременно они и охрупчивают человечеству позвоночник — настраивают на благодушные игры с действительностью там, где требуется жесткое сопротивление и бескомпромиссное противостояние…Эта, не без помощи фрейдизма взращенная культура, культура без четко обозначенной грани между низом и идеалом, ориентированная на облагораживание, стерилизацию инстинктивного и стала главным аргументом против культуры классического гуманизма. Рождение и распространение этой агрессивной культуры стало впечатляющей демонстрацией принципа человек - господин сущего(обычно этот принцип сегодня употребляется в более изысканной словесной упаковке: "аутентичность человеческого бытия","свободный и самоценный , человек имеет право быть тем, чем он на самом деле является)... (6)

 Именно эта культура возвела в норму так называемую «экстериторизацию интимного», которая не только антигуманна, она - анти-бытийна, потому что покушается не только на средства сосуществования единичных(гуманистические принципы), но и направлена против индивидуальности принципиально – уничтожает, изводит ее на корню. Все условности в сфере интимной вырабатывались цивилизацией с исключительной тщательностью и строгостью именно потому, что в этой области человека от до-человека отделяет особенно тонкая грань – слабое место по-особому и защищалось. Существует множество эффективных способов подавить в человеке его индивидуальность, стереть необщее выражение лица его – столкнуть в безликую массу. Но самое эффективное среди них — раздеть его: обобществить(в той или иной форме) его частную, и особенно, интимную жизнь—лишить эту жизнь тайны. Психоаналитик и оказался тем, кто ранее других был допущен в интимные отношения двух в качестве наблюдателя и толкователя. Репортеры, микрофоны, камеры, а затем и массовый зритель появились там по проторенной дорожке, подытожив превращение внешне безобидной и несущей облегчение психотерапии в средство разложения культуры и изведения человечности.

                                                    4.

 Подавление — самоподавление… Извне - из себя…. Уничтожение — сознательное обуздание...Гуманность здесь только справа. И чрезвычайно тонка граница, раз все дело в источнике исходного импульса – внешний он или внутренний... Природу которого и определить порой невозможно, особенно, когда с каждым часом на человека обрушивается все более плотный поток информации. Что больше в этой ситуации воздействует на единичного?.. Он сам выбирает из потока, переключая «кнопки»? Или все-таки поток выхватывает каждого зазевавшегося, каждого, бдительность которого удалось усыпить ссылками на первую поправку к американской конституции и одурманить разговорами о какой-то абсолютной свободе слова. Выхватывает и методично выдавливает из него его индивидуальное…И где тут, в какой момент гуманизация (свобода слова) оборачивается дегуманизацией — штамповкой болванчиков, нацеленных на ненасытное потребление(«возьми от жизни все»)?

 Гуманизм и антигуманизм связывает, таким образом, достаточно плавный переход, где скачком, видимо, меняется уже не количество, скажем, блага в человеческих взаимоотношениях, а его динамика, его производные — скорость накопления этого блага, а то и ускорение. Более того, важна, скорей всего, не динамика блага сама по себе, а ее соотношение с динамикой чего-то(интеллекта, скажем), что позволительно рассматривать как оппозицию благу..

Интеллект является постоянным и неисчерпаемым источником как блага, так и зла. И, возможно, именно поэтому так сложно перевести какое-либо рациональное намерение в действие, в поступок и остаться при этом этически нейтральным. Интеллектуальное намерение в принципе еще может существовать вне этических оценок. Интеллектом же ведомый поступок всегда будет определен как этическое действие. И связано это с тем, что, если намерение еще может быть индивидуальным, то поступок всегда, прямо или косвенно, вовлекает в сферу единичного еще кого-то. То есть в поступке единичный сталкивается с интересом отличным от своего и вынужден соизмерять его со своим интересом. А это уже есть элементарный этический акт — активный интеллект не мыслим вне понятий добра и зла.

 Соотношение динамики блага и динамики интеллекта вполне может и оказаться тем элементарным механизмом, что контролирует все без исключения кризисные ситуации в цивилизациях. Существуют и, видимо, достаточно жесткие границы, в пределах которых скорости прирастания в обществе интеллекта и блага соотносятся без потери устойчивости. Цивилизации вместе со всем набором выпестованных ими измов, включая, конечно же, и гуманизм, вступают, видимо, в полосу кризисов, когда соотношение это приближается к граничному. Причем, оба качества здесь, скорей всего, паритетны. У умной, взапуски обновляющейся, но не успевшей (не позаботившейся во время) поместить свой ум в оправу блага, цивилизации шансов погибнуть не больше, но и не меньше, чем у той, что преуспела в благе, но отстала в интеллекте.

Похоже, что именно соотношение блага и интеллекта контролирует всё или почти всё в социальных процессах, включая и их гуманизацию. Интеллект, освободившийся от жесткого ошейника этики, и создает в сфере культуры «ситуацию поражения»(6). Ситуацию, в джентльменский набор которой входит и многоликий кризис классического гуманизма, и такой обобщенный признак, как «неубедительность правильного» - «презрительное отношение к прописным истинам и общим местам»(6).

Утрату свойственного древним культурам авторитета общих, безусловных (прописных) истин вполне можно связывать с тем, что у чрезмерно поумневшего единичного чрезмерно усилилось ощущение того, что он именно господин сущего, а не какой-то там подпасок у какого-то Бытия, придуманного тонконогими спинозами... Восприятие человеком своего существования как абсолютно уникального, проступившее и усилившееся в гуманистическом мировоззрении, оторвавшемся от своих корней, от традиции, и могло оказаться главной причиной - и падения авторитета общих истин, и переориентации на поражение.

 Размышляя о кризисе гуманистического мировоззрения, нельзя не принимать во внимание и то, что система знаний сегодня не просто усложнилась, она стала качественно иной. Уже давно через квантовую теорию легализовано совершенно несовместимое с классическим детерминизмом понятие неопределенности. Все большую роль в научных моделях наряду  с вероятностно-статистическими представлениями начинают играть такие понятия, как нелинейность и неравновесность. Сугубо детерминиское описание реальности становится, одним словом, все менее адекватным... В этих условиях и эстетика не может удержаться на строго детерминистском  уровне. Модернизм и все его монструозные мутации как раз и являются отражением утраты определенности в познании...А следом очередной раз теряет определенность и этика. У нее, конечно, свои циклы, но она никогда не упускает случая «кувыркнуться» вдогонку за познанием и эстетикой...

При оценках состояния и перспектив гуманистического мировоззрения нелишне остановится и на структуре самого блага. И здесь главными становятся такие понятия как любовь к ближнему (к конкретному человеку) и любовь к дальнему (к человеку вообще)...

  «Так велит моя великая любовь к дальнему: не щади своего ближнего!» Эта суровая формула Ницше прежде всего является требованием определенных пропорций в благе, а следовательно, и в гуманизме. Обилие блага в ближних отношениях неизбежно будет обесценивать это благо — благо для ближнего непременно должно иметь ориентиры, отстраненные от ближних его интересов. С другой стороны, слишком уж значительный перенос центра тяжести на дальнего, в конце концов, может уничтожить основу для любви к ближнему— создаст среду, где мысль о ней просто не появится .

 С. Франк очень четко фиксирует эти противоречивые отношения любви ближней и дальней, когда обращает наше внимание на то обстоятельство, что самые худшие инстинкты человека "облагораживаются и освящаются, если импульсом к ним служит «любовь к дальнему»" - "гнев становится негодованием, жажда мести – стремлением к восстановлению поруганной справедливости..." ( 7).

 Из этих "странностей" и становится ясно, почему любовь к ближнему без любви к дальнему вырождается, почему гуманизм «наотмашь» - неустойчив, нестабилен.

 Ограничение дальним как средство поддержания ближнего… Дальнее — как источник устойчивости ближнего… Более того,   Ницше, как отмечает С. Франк,   не  сводит содержание любви к дальнему, к «любови к людям вообще». Она  у  него  есть «любовь к вещам и призракам», то есть к таким    моральным благам, которые хотя и есть «продукты субъективной душевной жизни», но им «придается характер объективного, субстанционального существования: истина, справедливость, красота, гармония, честь…»

 Из всех этих соображений вполне можно сделать вывод, что гуманистическое мировоззрение подточила его же собственная утилитарность, его погруженность в плоскость , в проблемы ближнего порядка - его недостаточная отвлеченность. Но именно в идее нравственного величия человеческих побуждений, объективных, бескорыстных по отношению ко всякому «ты» и объединенных Ницше под названием «любовь к призракам», одновременно открывается и возможность преодоления этого утилитаризма. Важно не забывать и то, что в первоисточнике гуманизма - в христианстве - баланс дальней и ближней любви задан был жестко и безусловно. Задан Иисусом Христом, назвавшим главными заповедями любовь к ближнему и любовь к Богу. Любовь к дальнему по существу и является светской формой христианской любви к Богу.

По существу, и истинное место  гуманизма — в «призраках».   Но на практике  через всю череду свобод, корректностей, толерантностей и прочих форм узаконивания избыточного, нездорового интереса человека к собственному "я" ,что утвердились за ХХ век, гуманизм извлекли из «призраков» и превратили в разменную монету.

 Но возможно ли такое: оставить гуманизм в «призраках» и не лишить его живой силы? Собственно, C. Франк и отвечает на этот вопрос, когда показывает, как и почему срабатывает «любовь к призракам»: «в обиде, нанесенной ближнему нарушаются не только интересы этого ближнего, но и интересы самого обидчика, поскольку в его поступке содержится умаление его собственного лучшего достояния – «призрака» справедливости, благородства или великодушия…»

 Значит, для поддержания и удержания на плаву гуманистических традиций общество всеми силами должно утверждать и развивать именно эту ценностную ориентацию единичных — на «призраки». Но поддержка такой ориентации означает кардинальное изменение всех прижившихся у нас взглядов на права человека, а значит, признание того, что современные концепции гуманизма, основанные на абсолютизации прав человека, несут на себе следы очевидного вырождения. С. Франк, похоже, и стремится оценить характер таких изменений, вводя представление о моральном праве и противопоставляя его "ходячему понятию нравственного права".

 Нравственное право подразумевает "субъективный интерес, преследование которого разрешается нормами морали"- коллективными нормами, являющимися "отражением соответствующей обязанности всех остальных людей". Одним словом, субъект имеет нравственное право преследовать свой собственный интерес, если он разрешен этими нормами. То есть индивидуальные действия в рамках жестких внешних коллективных ограничений...

 Моральное же право предполагает "субъективный интерес, защита которого субъектом его... предписывается моральным законом, в силу той объективной моральной ценности, которая присуща этому интересу." То есть моральное право преследование субъективного интереса превращает в личную обязанность субъекта.

 Коллективное, внешнее по своей природе ограничение, незримо присутствующее в нравственном праве... И индивидуальная обязанность( а она всегда есть форма внутреннего ограничения - самоограничения), заложенная в моральном праве... С. Франка можно, конечно, упрекнуть в том, что он беспечно множит сущности: выделяет два типа прав - при достаточно зыбкой смысловой границе между моральным и нравственным. Но нравственное право у него в целом тождественно юридическому, и потому фактически им противопоставлены внутренняя моральная обязанность и внешний закон с разрешенными этим законом правами. За этими же двумя сущностями как раз и проступает христианская и иудаистская система мировоззрения. А значит, и, соответственно, два типа гуманизма - классический (традиционный, христианский ) и современный.

 В этих, опубликованных на самом пороге ХХ века рассуждениях Семена Людвиговича Франка о двух типах права, собственно и сформулирована суть той драмы, что выпала в новом веке на долю гуманистического мировоззрения. Это мировоззрение, утилитарно интерпретированное, подчиненное исключительно нравственному праву, то есть только разрешениям, но не обязывающим предписаниям морального закона, принизившее роль объективных моральных ценностей, не могло не хрустнуть под тяжестью противоречия между «личными побуждениями и моральными обязанностями».

ХХ век промчался мимо  требований "беречь к защищать моральные идеалы, как священное личное достояние каждого человека». Он рвался, как ему казалось, из неволи прежних столетий так страстно, что оставил в правах человека слишком много биологического, приземленного — из области сугубо физического существования. Естественно, что в такой среде классическому гуманизму пришлось очень и очень непросто. Потому что гуманность все больше воспринималась как некое качество, в то время как в классическом( христианском) варианте она всегда рассматривалась, как состояние.

 У М. Мамардашвили есть любопытнейшее рассуждение о моральности как состоянии(8). И вот как оно будет выглядеть, если в нем слово "моральность" заменить на слово "гуманность": гуманность есть не торжество определенных межчеловеческих отношений, сравнимых с какими-то противоположными отношениями, а создание и способность воспроизводства ситуации, к которой можно применить термины гуманизма и на их (и только их ) основе уникально и полностью описать. То есть гуманность можно (и нужно) понимать прежде всего, как способность общества(или наличие возможности у него) воспроизводить гуманность в человеческих отношениях. Так же - как состояния- понимаются М. Мамардашвили и такие носители идеального, как добро, дух, культура. Они не качества, со свойственными последним делимостью и возможностью количественной характеристики, а состояния.

"Чтобы было добро, оно всякий раз должно рождаться заново... Это как бы огонь бытия, который мерно (задавая меру) должен вспыхивать каждый раз заново "...(8) В связи с таким пониманием добра, культуры, духа М. Мамардашвили и рассматривает вопрос о равенстве людей - " равенство людей в труде, а вовсе не равенство обладаний». То есть любое достижение человеческого духа не становится достижением каждого само по себе – оно не приобретается, но обретается в собственном духовном движении, усилии. Право на такое усилие, получается , и есть единственное природное право, обрекающее человека на участь пастуха бытия, а не его господина. Только в этом праве человек не может быть ограничен…

Двадцатый же век права человека подчеркнуто толковал как права на обладание. Поэтому отстаивание прав и обернулось в итоге насаждением бездуховности - владения без духовного усилия. Это и определило поражение классического гуманизма.

          Примечания

1.М. Хайдеггер  Письмо о гуманизме .В книге «Проблема человека в западной философии».М 1988

2.См., например, у А. Осипова "Святость человека в православной аскетической традиции".

3. Л. Тихомиров. "Религиозно-философские основы истории".

4. C.Роуз . Человек наизнанку. Философия абсурда.Интернетовская статья , основанная на материале незавершенной книги о.Серафима "Царство Божие и Царство Человеческое.

5. В.Н.Волошинов (М.М.  Бахтин ) .Фрейдизм . « Лабиринт»   1993.

6. А .Серегин  Предисловие к будущему . Новый мир ,2000, 6. 

7.С.Франк  Фр. Ницше и этика «любви к дальнему». С .Франк . Сочинения М.1990.

8. М. Мамардашвили   Как я понимаю  философию  М .1992.

                                                       1.

 Характерной особенностью концепций гуманизма, разрабатываемых сегодня, причем, как правило, в полном и, главное, принципиальном отрыве от гуманизма классического, традиционного, является жесткая ставка на общие и всеобщие ценности: " существо тех ценностей, которые составляют духовную, т.е. нравственную и правовую основу гражданского общества" .... "не может быть националистическим, религиозным или идеологизированным, и потому его фундамент естественным образом должны составлять общечеловеческие политико-правовые и экологические принципы, соединенные с лучшими историческими и культурными достижениями российского народа" (1).

 Нельзя не согласиться с утверждением, что все ценностное по природе своей не индивидуально - то, что оформлено  в  качестве ценности единичным, всегда окажется лишь   личной   его прихотью. Но из этого вовсе не следует, что качество ценности всецело определяется степенью ее общности. При всей своей привлекательности общее за национальными или конфессиональными пределами, увы, размывается и превращается в нечто неопределенное, дистиллированное и потому лишенное реально-ценностного содержания. Общая ценность не может быть отвлеченной выжимкой из конкретного ( национального, конфессионального). Она должна нести в себе (в некотором закодированном виде) сущностную сторону того конкретного, на обобщение которого оно претендует.

 Безусловная ставка на общее, в надежде вырастить из него желанное всеобще-гуманистическое(сущность парящую над всем) является ахиллесовой пятой всех глобальных проектов. И нынешний либеральный, и советский коммунистический не являются здесь исключением. Подобная ставка обрекает на поражение любые прогрессивистские проекты с их скрытой или явной устремленность вперед - к неким безусловным сверхценностям. И, похоже, только смена этого полубезумного (а прошедший век последнее убедительно показал) движения только вперед на движение вперед и вверх может открыть для цивилизации возможность спасения от самой себя. Но "вперед и вверх" - это вопрос о качестве ценностей, о возможностях самосовершенствования конкретной (национальной) системы ценностей - о возможностях раскрытия этого совершенства. Но такая постановка мгновенно переводит проблему общего в национальные, конфессиональные границы, повышает роль традиции - прожитого и пережитого народом и государством. Лишь при наличии развитой, опирающейся на традицию вертикальной составляющей (а это прежде всего исповедуемая конкретным народом религия и его культура) движение вперед становится прогрессом. Национально-конфессиональное должно быть, таким образом, не приправой к некому водянистому общечеловеческому бульону, а основой ценностной парадигмы. В советском коммунистическом проекте не хватало именно ярко выраженной национально-конфессиональной составляющей - избыточная всеобщность его и погубила.

 Но если согласиться с тем, что ценностное становится устойчивым лишь в границах традиционного, то мы не можем не распространить это условие и на концепцию гуманизма, являющегося лишь формой реализации ценностного. Поэтому гуманизм вообще, вне конкретных цивилизационных (национально-конфессиональных) рамок, превращается в лишенную смысла абстракцию. Вне этих рамок он легко становится сущностью со свободно меняющимся содержанием -по капризу какой-либо корпорации, а то и персоны,.

В принципе можно, конечно, допустить существование набора ценностей, приемлемых, если не для всех, то для подавляющего числа обитателей нашей планеты... Но применяться они, а значит, и толковаться,   все  равно будут индивидуально. И чтобы удержать это набор в желанном качестве, придется, увы, задать рамки толкования, то есть разобраться, откуда эти ценности явились и благодаря чему они таковыми стали. Корни их, и только они, способны уберечь от тех вольно-вульгарных толкований,  которые неизбежны  в постоянно обновляющихся информационных потоках. Общезначимость гуманистических ценностей заключена в их корнях - в национальных и конфессиональных традициях. И обойти эту истину вряд ли удастся.

                                                                   2.

 Рассуждая о границах-рамках, я умышленно не использовал пока такое понятие, как рамки идеологические, хотя в современных разработках концепция гуманизма рассматривается как мировоззрение и настойчиво отделяется от идеологии. Мне представляется неконструктивным широко распространенное понимание идеологии, как некоторой вполне самодостаточной социальной сущности, несущей определенные специфические, ей только присущие смыслы, и существующей наряду и параллельно с другими социальными сущностями. Куда более полезным и, главное, гарантирующим от хаотически-неконструктивных препирательств кажется иное понимание идеологии - как основы смыслов, как того, что является первосмыслами, что на глубинном уровне определяет содержание смыслов. Причем смыслов любых.

   Если под идеологией понимать не учение об идеях, а первосмыслы идей, то  суть любой идеологии может быть  сведена к тем утверждениям, которые принимается на веру- постулируются - и являются основой для вывода производных идей и положений, для выявления связей между ними. Идеология, одним словом, - это набор постулатов, положенных в основу того или иного учения, теории, концепции, парадигмы. И мы, таким образом, можем вести речь, например, об идеологии коммунизма, либерализма, горбачевской перестройки, ельцинского правления или медведо-путинского  тандема... Но ничто не мешает нам вести речь и, скажем, об идеологии общей теории относительности, квантовой механики, постмодернизма и даже об идеологии построения канализационной системы мегаполиса. Понятие идеология требует,  короче, дополнения- идеология чего... И в любом случае мы будем иметь в виду первосмыслы - набор некоторых допущений, заложенных в основу. В этом смысле совершенно закономерно словосочетание идеология гуманизма.

 Предлагаемое переопределение смысла идеологии не только освобождает от отвлеченных блужданий(противопоставлений и сталкиваний) в треугольнике идеология-политика-мировоззрение, но понуждает разобраться и оценить принятые на веру первосмыслы. Тем более, что они присутствуют всегда - даже тогда, когда не названы. Но поскольку выделение идеологии в особую социальную сущность играет важную роль при обосновании современных концепций гуманизма, есть смысл в упомянутом выше треугольнике ненадолго задержаться.

 Можно, конечно, попытаться выделить некоторый главный признак идеологии, как особой сущности. Например, коллективность идеологии - ее яко бы "принципиально безличный характер"... Можно выделить и какой-нибудь чисто функциональный признак этой сущности, например, непременное стремление "убедить ту или иную общность людей в своей истинности ". Но. По сути своей коллективна любая социальная сущность, да и претензии на истинность - увлечение среди социальных конструктов более, чем распространенное. И гуманизм здесь - не исключение. К тому же нельзя упускать из виду и следующее обстоятельство. Если выделить идеологию в качестве самостоятельной сущности и ограничить ее сферу, скажем, религией или политикой, то при описании, например, партийной идеологии, речь будет идти исключительно о партийном - оно и будет непроизвольно выдаваться за идеологическое. То же самое будет наблюдаться и в связке "религиозная идеология" (за  идеологическое  будет  выдаваться  религиозное)  с той лишь разницей, что религия, как социальная сущность, будет подана с подчеркнутым пренебрежением - на манер провинциального советского агитпропа 20-30 годов прошлого столетия.

 Не приносит видимого успеха и попытка выделить идеологию в качестве самостоятельной сущности, противопоставляя ее мировоззрению. На том, скажем, основании, что "отношения между мировоззрением и человеком не выходят за рамки личности". А "отношение же между личностью и идеологией носит иерархический характер"- " первая всегда в подчинении у второй"( 2).

 Представление о некой принципиальной единичности мировоззрения следует, видимо, отнести к числу иллюзий, поскольку. мировоззрение опять-таки коллективно по сути своей. Да, единичный в стремлении обеспечить устойчивость своего существования выбирает, отсекая то, что ему не по нраву... Но отсекает он от чего-то общего, коллективного. Его мировоззрение - лишь некий образ общего. Уже поэтому задача "отделить мое мировоззрение" от некого "руководимого извне идеологического содержания моего сознания" - из числа в высшей степени неопределенных. К тому же критерии здесь должны быть завязаны исключительно на смыслы идей, поскольку ориентация на качества единичного - путь в еще большую неопределенность. А раз так, то приходится признать, что лишь в самих идеях, может быть заложен (или нет) тот или иной уровень возможной свободы отношения к ним. Потому и приобретают особую ценность идеи, которые, с одной стороны, всеобщи - значимы для большинства, а с другой - могут быть идеями индивидуального применения. Христианская идея именно из таких - в ней возможность свободно принять ее как истину на порядки ценнее той безусловной истинности, которую она декларирует.

"Дистанция свободы" в мировоззрении, таким образом, вряд ли может быть задана индивидуально. Она заложена в том наборе идей, которые реально в данный момент влияют на мир. Перевести же эти идеи в индивидуальное пользование человек может двумя способами. Подстраивая их под себя или подстраиваясь под них. Первый путь - путь суррогатов. Это территория постмодернизма, где для каждого единичного приготовлены и своя истина, и персональная эстетика, и приватная этика и персональный с личным номером гуманизм. Второй путь - путь проверки идеи, вживания в нее - промеривания себя с ее помощью... В первом случае - возведенная в абсолют свобода самоутверждения. Во втором - освобождение через самостеснение. И совершенно очевидно, что дистанции свободы здесь качественно разные - цивилизационно разные.

Нетрудно заметить, что идеология, выделенная в самодостаточную социальную сущность, становится для современных концепций гуманизма важнейшей опорой в их противостоянии гуманизму традиционному, классическому. Именно на противопоставлении якобы всецело индивидуалистического мировоззрения и безнадежно коллективистских партийных и религиозных идеологий, и выстраивается альтернатива классическому гуманизму: "относительность идеологий, их не стихающая вражда между собой невольно помогает человеку найти абсолютные, подлинные ценности. В этой ситуации особенно рельефно высвечиваются преимущества общечеловеческих моральных, гражданско-правовых и экологических ценностей, принципиально отрекающихся от всякого идеологического подтекста, имеющих смысл мировоззренческий и глубоко личный и вместе с тем – вселенский, универсальный"(2).

                                                       3.

 Нужно признать, что в целом поле современных гуманистических идей остается однородным. Да, какой-нибудь новый гуманизм и подается порой, как" теоретическая основа и методология построения нового глобального сообщества" (3).  Но под таким сообществом при этом подразумевается вовсе не либеральная глобалистская окрошка, а сообщество, хотя и глобальное, но хорошо дифференцированное, отринувшее навязший у всех на зубах европоцентризми признающее необходимость "преодоления исторического недоверия между гуманизмом и религией". Признается этой концепцией гуманизма и роль традиции, и роль коллективного в формировании индивидуального.

Однако, наряду с концепцией "нового гуманизма" от Юнеско, вроде как застывшей в некоторой нерешительности на границе классического и современного, существуют и другие заявки. Например, манифест от "Международного гуманистического и этического союза"... Нервный антиклерикализм и безмятежный европоцентризм этого документа, казалось бы, в значительной степени обесценивают его. Но именно в нем с особой четкостью проступает главная, контролирующая тема, гуманистической проблематики: влияние на нее двух типов единств -     единства, дифференцированного на уровне единичных и дифференциированного на уровне общностей (государственных, национальных, конфессиональных).

 Современные гуманистические концепции явно отдают предпочтение первому единству и именно в этом противостоят гуманизму традиционному. В почтительном склонении перед Европой (европоцентризм) и находит выражение эта определяющая роль первого типа общности. От нее не хочется отрываться, да и уже невозможно, наверное, без помощи России оторваться. Набалованный, сытый, напичканный дешевой информацией единичный требует своего... И качает свои гуманистические, индивидуальной выделки права... Общее возможно и здесь, но достижимо оно лишь через внешние, сугубо юридические запреты. Юридическим по сути будет здесь и гуманизм.

И нельзя забывать, что избыточная индивидуализация всегда завершается примитивным усреднением - потерей индивидуального. Как это ни странно, но индивидуальное получает развитие лишь при наличие активно противостоящего ему общего. Понимают это сегодня, похоже, только в России.

Истинно же гуманистическое единение  немыслимо без внутреннего объединяющего усилия, а значит, - без единств второго типа. И общее для таких единств может и должно себя обнаружить в результате мирного исторического взаимодействия идей, заложенных в них. Новый гуманизм, если уж так необходимо говорить непременно о новом гуманизме, и должен выражать это общее - наднациональное и надконфессиональное, рождающееся в мирном соперничестве национальных государств и конфессий.

 А что касается евпропоцентризма, то он сам с собой и расправится - в этом мирном соперничестве скрывать следы вырождения европейской цивилизации будет все труднее. Европе к этому надо просто готовиться. Собирать достижения европейского традиционного гуманизма и строить гуманистический ковчег. Не европоцентрическая фанаберия нужна поэтому сегодня, а беспристрастная оценка европейских достижений по эталонам классического гуманизма.

Нужна, одним словом, цивилизация - затравка.

Очевидно, что местом возведения такого ковчега может быть только Россия. Пока еще может...

                                                         4.

Нельзя не отметить, что и в современных гуманистических экзерсисах не удается полностью освободиться от "издержек" классического подхода: "осознание человеком своей собственной человечности, ее ресурсов и возможностей — это решающая интеллектуальная процедура, переводящая его с уровня гуманности на уровень гуманизма." (4)

 Казалось бы, здесь( а это далеко не единственная уступка классическим канонам в современных гуманистических декларациях) схвачено главное - переводящая его... То есть то, о чем и идет,  по существу, речь в Нагорной проповеди, где к тому же переход от гуманности к гуманизму не просто декларируется, но показывается, как его можно осуществить. Стесни себя, человек, и твоя природная гуманность одолеет твою природную бесчеловечность и откроет тебе путь в Царство Небесное... И в гуманистически организованное царство земное.

Но нет, за этим просветлением тут же следует увесистое уверение: не о каких пастухах бытия и речи быть не может, поскольку " гуманизм — это мировоззрение, в центре которого идея человека как высшей ценности и приоритетной по отношению к себе реальности"...

   Это упование на "глобальное сознание" проявилось и в жестком, бескомпромиссном документе под названием "Декларация неогуманизма". Знакомство с последней неумолимо подталкивает к выводу, что формальная, механическая выжимка лучшего из общего ( а глобальное сознание и есть такая выжимка ) обречена быть искусственной, суррогатной, в лучшем случае примитивной( такой выжимкой является маскультура, например).

 Эта декларация решительно отсекает гуманистическую идею от традиции, утверждая что многие формы религиозных убеждений "стоят на пути человеческого прогресса". Ее авторы мысли такой даже не допускают: и хорошо, что стоят, что сейчас не молиться надо на этот прогресс, а искать, как уберечься от него. Они даже не задумываются над тем, что программа единения может быть только программой модернизации традиционного, что реальное единение потребует углубления в традицию - поиска надтрадиционного в ней. Не пост-, а над-. И такой неогуманизм окажется естественным развитием гуманизма традиционного.

 Программа единения не должна сводиться к призыву "Гуманитарии всех стран объединяйтесь!!!" Пролетарии уже объединялись... И кровушки под это было пролито вдоволь.

 В  атаках  неогуманизма  на  традицию и прежде всего на религию, эти  главные наряду  с  нацией  препятствия на пути либерально-капиталистического интернационала,  больше   всего  поражает та игривая беспечность, с которой рвется связь религия- культура

 Религиозное учение, оформившаяся за время своего существования в качестве конфессии, генерирует мощное культурное поле. Наличие этого поля, собственно, и есть признак конфессии: оно проводит границу - отделяет от конфессий учения, секты, ереси и прочее... Нельзя выстраивать отношение к религии, игнорируя созданное ею поле или полагая, что поле то со временем приобретает абсолютную самостоятельность. Да определенная самостоятельность культурой обретается, но пуповина не рвется. Связь культурного поля с религиозным неразрушима, и ослабление этой связи - всегда вырождение культуры: чтобы стать эффективным элементом бытия, идеальное должно быть абсолютным, запредельным, трансцендентным. Быть таковым по определению или вознестись к такому состоянию, но непременно быть над-материальным  - только это делает идеальное всевластным, императивным. Идеальное может вытягивать человека вверх, но для этого ему нужен посредник. А их всего два - церковь и умно организованное государство. Без их посредничества идеальное мутирует с катастрофической скоростью, порождая особо злокачественные образования.

 Концепция чисто светского гуманизма опирается именно на автономию современной культуры - отрубает ее корни и, следовательно, неизбежно ориентирует   ее  на вырождение. Далеко не случайно в христианстве, на базе которого сформировалась гуманистическая европейская культура, такое внимание уделено всему страждающему, неблагополучному. Уберите из христианства самостеснение благополучного (ослабьте противостояние фарисейству), и все неблагополучное тут же превратиться в мешающую обузу. А следом и мысль об отсечении всего неблагополучного появится. И кончится гуманизм...

 Современным поклонникам идеи полной автономии культуры пока, видимо, еще трудно смириться с простой и становящейся все более очевидной мыслью, что важны не конфессии( концепции Бога), а то культурное поле, которое эти конфессии создают в истории. Все серьезные концепции Бога в определенном смысле внерелигиозны, и культурная составляющая их тем сильнее, чем серьезнее и глубже концепция. Пора, наконец, все это принять и избавиться от того поразительного концептуального легкомыслия, которым пропитано противопоставлением светского и религиозного.

Примечания:

 1. Валерий Кувакин. Гуманизм – основа гражданского согласия и прогресса России.
2. В.А. Кувакин, д.ф.н., профессор, президент РГО. Гуманизм, идеология, политика.

3. Генеральный директор Юнеско Ирина Бокова на Международном семинар «Век XXI: к новому гуманизму", январь 2012;

 «Новый гуманизм» – новая стратегия ЮНЕСКО, впечатления участника.

4.В. Кувакин. Общие характеристики гуманистического мировоззрения.

5. В. Кувакин. Современные ресурсы гуманизма.

                                                1.

Но прежде , чем отвечать на этот вопрос, необходимо установить, где мы, в социальном плане, находимся. Кристально ясные , линейные времена истмата, увы, канули в вечность. От прежней вытянутый в бесконечность столбовой социальной дороги феодализм- капитализм-социализм- коммунизм не осталось и следа - социальная мысль ныне намертво зажата в "бермудском" треугольнике " премодерн (традиция)- модерн - постмодерн" . Попытки же вырваться из него связаны либо  с  мечтами   о   неком    сверхмодерне (  С. Кургинян ), либо  с  надеждами   на  дерзкий  консервативный  маневр  -  в  рамках   четвертой политической  теории  А. Дугина, к  примеру.

С  характеристики этого  треугольника  и начнем.

 Так уж сложилось, что традиция, модерн, постмодерн рассматриваются в качестве неких вполне автономных этапов развития. На популярность этого положения несомненно оказывает влияние могучий исторический материализм с его социально-экономическими формациями, прорастающими друг в друге. Но попытаемся сосредоточиться на эволюции социума как единого целого - в самой общей постановке без конкретных детализаций и с использованием минимального набора понятий: система, ее структура, ее элементы, связи между элементами…

 Рассмотрим какой-нибудь временной срез социума - громадного, многоукладного, тем или иным образом структурированного, то есть с набором элементов разного качества, разного уровня сложности и развитости и определенным набором связей между этими элементами. Среди этих связей имеются и обратные отрицательные - компенсационные, регулирующие, обеспечивающие устойчивость структуры. Назовем эту систему - традиционно устойчивой.

   Система  постоянно  обновляется: рождаются новые элементы, образуются новые связи, насыщаются новым содержанием связи прежние...   Модернизацию,  следовательно, вполне можно понимать  как непрерывный и естественный процесс   обновления традиционного  и не   сводить  ее   к процедуре  уничтожения  последнего.

 Ясно, что процесс идет неравномерно и в разных частях системы по-разному. Но идет и шел   во  всех  развивающихся   системах всегда. Так, к примеру, и в какой-нибудь еще первобытно- общинной ( по главному своему укладу ) системе в отдельных ее частях начинались авангардистские процессы: прорастало светлое будущее этой системы и человечества - рабовладение (начиналась рабовладельческая  модернизация).

 Очевидно , что наибольший  интерес  при  подобном  подходе  представляет   взаимодействие традиционной структуры и процессов модернизации. И вот здесь могут быть варианты.

 Вариант первый - идеальный. Традиционная структура совершенна настолько, что способна не только компенсировать разрушающие воздействия модернизации ( а они всегда разрушающие), но и принимать эти импульсы как сигналы к аккуратному, умному перестраиванию структуры - прежде всего к совершенствованию обратных связей. В этом идеальном варианте мы имеем непрерывно обновляющуюся, совершенствующуюся и устойчивую традиционность. Этот вариант, действительно, идеальный, поскольку для своей реализации он требует нереального в принципе: элиты, способной поставить под сомнения собственную элитарность, то есть рефлексирующей элиты .

 Такое в современном элитарие   даже представить невозможно. Рефлексирующий Дворкович...  Чубайс... Ксюша...Жуть, как говаривала в таких случаях элитарная Элочка... Вы можете, себе представить, чтобы, положим, г-н Фурсенко отрефлексировал свою деятельность в качестве министра просвещения, признал себя носителем тьмы, покаялся на исповеди перед каким-нибудь сельским батюшкой, подал заявление об отставке и постригся в самый отдаленный российский монастырь…Да еще г-на Калину забрал с собой в качестве трудника…

Второй вариант, ходовой. Элита, как обычно, по качеству - так себе, второй свежести - упивается своею элитарностью, уминает за обе щеки и от всех модернизационных сигналов отмахивается, как от надоедливых мух… Структура постепенно становится неадекватной, ветшает и в один прекрасный момент с той или иной жестокостью происходит ее самопроизвольное обновление - очищающая, модернизирующая революция ( подробности – в разработках синергетики , в теории нелинейных процессов, в  солженицынском  "Красном   колесе") . Или, в лучшем случае, мощный локальный бунт, заставляющий элиту очнуться и посвятить себя тому, к чему она призвана – заниматься не собою , а социумом. Естественно, что такие коллизии могут охватить лишь часть системы. А уроками их может воспользоваться, усилив при этом свою устойчивость, другая часть. Так, к примеру,  отрефлексировав уроки русской революции , в меру социализировалась и обрела новое дыхание мировая капиталистическая система…

 Однако, есть еще и вариант третий, формально благополучный, обходящийся без видимых потрясений, но являющийся особо опасным, поскольку относится к числу патологических. Это случай, когда адекватной реакции на модернизирующее импульсы со стороны системы нет, запас же ее устойчивости велик. То есть структура и не разрушается и не перестраивается - она заболевает, она опрокидывается в постмодернистское состояние. 

 Чисто функционально это чем-то напоминает онкологическое заболевание. Там: какие-то новообразования, вопреки и в крест существующей здоровой, жизнеспособной, традиционной структуре , начинают выстраивать что-то свое, которое, в конце концов традиционную систему, подтачивает и хоронит. Здесь нечто похожее: тоже новообразования, не получающие адекватного отклика со стороны системы, кичащейся своей стабильностью, помешанной на этой стабильности, легкомысленно( или по причине слишком уж тупой организации) отпускающей новообразования на вольный выпас.

 Накапливающаяся новизна без должной реакции со стороны традиционного…. Это - суть, сердцевина главной опасности. Новизна, начинающая выстраивать свою, параллельную структуру….. Новизна, не обновляющая традиционное, а уничтожающая - вытесняющая - его. Это, если разобраться и есть суть любой постмодернизации. В самом широком понимании ее. В понимании постмодернизма опять-таки не в качестве состояния, а в качестве процесса - процесса патологической модернизации...

 Исторический материализм - великое учение, своей парализующей простотой, прежде всего, и великое. Формации, субформации, периоды, субпериоды , циклы - все это настолько крепко запрессовано в наши мозги и ,видимо, уже задолго до Маркса с Энгельсом, что, вот, уже на лбу выросла злокачественная шишка величиной с голову, которая не сегодня , так завтра возьмет под свой контроль всю систему, а мы так и не видим в ней болезни, принимаем  ее как результат естественного развития... И шумим, шумим: новая эстетика, двоемыслие, этика, очищенная от ненавистного традиционного, амбициозные корпорации, вбок - к гностицизму!, назад - к язычеству!,  вперед - к «новому средневековью»!..

 Конечно, можно попытаться   и  избавиться от ощущения болезни: признать болезнь естественным состоянием - соответствующей времени  формой здоровья (мол, времена такие, а по временам и здоровье). Тем более, если в качестве эффективных менеджеров призваны такие титаны, как господа Про-Фурсенко, Пост-Фурсенко и Эрнст-Кулистиков с их уникальными программами методичной, поэтапной идиотизации граждан...

                                                   2.

      Итак,  постмодернизм  -  как  результат злокачественной модернизации...   Модернизации,  принципиально противопоставленный   традиции...  Увы,  но  на   государственном  уровне   в России над такого рода  проблемой  пока   даже  не задумываются и, видимо, потому, что она  -    из  числа мировоззренческих.     Мысли  же   нашей  нынешней  власти развернуты по преимуществу  в   ином,  сугубо  правовом направлении.   К   сожалению,  и  у  нас самая большая из западноевропейских   несуразностей  (бездумная, поспешная юридизация всего и вся  ),  получила  в  последнее  время   угрожающее распространение .Она-то    и блокирует,  скорей  всего,  любые    мировоззренческие, восходящие  к  сущности  русской цивилизации    подходы.   Высшая власть наша и примкнувшее к ней отребье, которому   так  нравится называть себя элитой, предпочитают  эту болезнь  не    замечать - даже  в   таких  очевидных   формах, как  тотальная  глобализация.  И вместо    лечения  болезни подстраиваются   под  нее.  Любым  доступным  способом: ВТО... ювеналка... безумные, безвизовые режимы по всем направлениям... со-улыбки с Обамой... со-расшаркивания с очередным Саркози... 

Но было бы несправедливым утверждать, что класс  мировоззренческих задач не волнует истинную российскую элиту. На  краткой    характеристике  двух  подходов   мы  далее  и  остановимся. С. Кургинян  и  А. Дугин.   Они  выбраны  потому,  что концепция, предлагаемая каждым  из  них,  есть   именно   мировоззренческая попытка вырваться  за  пределы  названного выше треугольника.  Причем,  вырваться,  кажется,   в  противоположных  друг  другу  направлениях.  

Подход С. Кургинян , несмотря на определенную эволюцию, остается пока в рамках, да, поданной в современных понятиях, но по сути истматовской модели. Премодерн - модерн- постмодерн, прибирающий потихоньку мир к рукам... И состояние развилки, когда у земной цивилизаци имеются два выхода: соскользнуть в контрмодерн( ухудшенный вариант феодализма) или прорваться в сверхмодерн - воспитать специфический класс  ( когнитариат) и прорваться. Место прорыва - Россия, если она, естественно сумеет отрефлексировать свой опыт  социалистического  строительства.

У этой схемы два очевидных слабых места. Она линейна или почти линейна - упрямо заточена под бесконечный прогресс. И кроме того, традиция и связанное с ней представление о   типах  цивилизации присутствует в этой схеме пока на правах бедной родственницы: обряженная в лохмотья премодерна приживалка на социальном пиру -  не более того

 Подход С.  Кургиняна    к  анализу   современных  социальных  процессов,  как  типичный  классовый, в методологическом отношении   не  является  каким-то   исключением. Лет пять тому назад,к  примеру, еще до первых раскатов кризиса  и  задолго  до  появления "  Сути  времени" были очень популярны идеи А. Неклессы  с  его   представлениями  о амбициознв   корпорациях     и людях   воздуха.  Ну,  чем ни класс будущего   эти  его люди воздуха?... А если учесть   некоторую склонность А. Неклессы к заигрываниям с гностицизмом, то чем это ни класс для осуществления всемирно исторической победы   контрмодерна ... По такому же пути (повторяю,  в   методологическом  отношении,  идеология,  естественно,  совершенно  иная) двигается пока и С. Кургинян. На создание, на консолидацию именно некой элиты, традиционной( по преимуществу просоветской) по своим основным ценностным установкам и сверхмодернисткой по своим устремлениям, элиты, способной удержать российский социум, скатывающейся в посмодернистское небытие, и направлены сегодня его главные усилия. Я не утверждаю, что эта селекционная работа, это     культивирование    советского,  не нужна и бесперспективна. Я хочу лишь подчеркнуть, что ее одной недостаточно. Потому что и желанный выход на просторы сверхмодерна не станет принципиальным решением. Хотя бы потому, что и там, в этом "светлом будущем нашем", если оно состоится, нельзя будет исключать новой, теперь уже сверхпостмодернистской петли вырождения….

Но исключать возможность развития концепции   С.Кургиняна было бы преждевременным. Определенные надежды вселяет, например, то, что временами, С. Кургинян и к русской,  досоветской  традиции начинает присматриваться вполне конструктивно. Да и его обращение к системным идеям А. Богданова позволяют пока допускать , что в своей рефлексии советского периода России С. Кургинян выйдет, в конце концов, на главную причину неудачи социалистического проекта в России: слишком резкий разрыв с классической    русской традицией. А значит, задумается, в конце концов, над тем, что чаемый им когнитариат, какие бы изысканные методики ни использовались при его выделывании, окажется в критической ситуации ничуть не устойчивее советской интеллигенции конца 80-х.. Если при выделывании этом не опереться прежде всего на исконную русскую традицию. Все эти "мгновения истинности " и "секунды подлинности" не обеспечат ни самоучения, ни самораскрытия единичного, поскольку так и останутся ( при всей яркости и даже буйности своей) флуктуациями его индивидуального состояния. А самоучение-самораскрытие всегда требует внешнего опосредования. Сами по себе мгновения и секунды ценности не представляют. Они обретают устойчивую ценность лишь в качестве мгновений обновления развивающейся традиции.

  К  сожалению, С. Кургинян (  в  заочной дискуссии с И. Шафаревичем) решительно отверг   класс  социальных моделей, родоначальником которых  является   Н. Данилевский,  отказавшийся от шаблонизации прогресса     в   те  времена, когда  Марксом только еще разрабатывалась универсальная    концепция  прогрессивной смены социально- экономических формаций.  Н.  Данилевский,  как  известно,  исходил из возможности вполне автономного развития каждого  культурно-исторического типа( цивилизации) по своим законам, со своим ценностным набором. Причем, развития не по безумной экспоненте, устремленной в бесконечность, а по законам живого: рождение, жизнь, смерть... 

К  этому  же  классу  социальных   моделей  относятся   и  собственные разработки  И. Шафаревича. Характеризуя западный тип европейской цивилизации,  откормленной,  взнузданной   идеей прогресса, он выделяет  и основную особенность западного духа - «стремление к властвованию, основывающееся на горделивом чувстве избранности». Но данная особенность не может считаться собственно западной. Да, дух  властвования  и  избранности восторжествовал в западном изводе христианства, но это было торжеством не христианства, а изначальной иудаистской  закваски в нем.  Именно этому духу, со ссылками на Солоневича и Ксению Касьянову, противопоставлен   у  И. Шафаревича  дух русской цивилизации,   которая по некоторым признакам напоминает  западную, но противостоит ей принципиально  -уживчивостью( характеристика Солоневича), терпением и самостеснением.

Всё великое немыслимо без высокой самооценки. И русская цивилизация не является исключением. Но ее чувство избранности совсем иной природы - не иудаистской, а истинно христианской с ее ярко выраженной изначальной установкой на служение - Богу и Другим. Эта установка заложена уже в самом христианском ( евангельском) толковании взаимоотношений человека и единого Бога. Запад усилил в этих свободных взаимоотношениях идею господства, ислам - идею слепого подчинения.

Историческая концепция И. Шафаревича вполне может рассматриваться как современная модификация концепции Н. Данилевского.  И нельзя  не  заметить,  как   четко прописаны    у  И.Шафаревича обстоятельства формирования нового культурно -исторического типа очень четко: « народ, вокруг которого складывается новый культурно-исторический тип, несет при этом большие жертвы, но он же создает новые идеи, отражающие дух этого нового культурно-исторического типа. И тем самым формирует и сам этот дух»( 1  ). Здесь, по существу, сформулировано основное требованием к той цивилизации- наследнику, которая вознамерится занять место утомленной прогрессом и ветшающей на глазах западной цивилизации. Отвечая на вопрос, что же нам делать, если именно мы и вознамеримся стать наследником, И. Шафаревич категоричен: автаркия - нам «необходимо отгородиться от остального мира». И тут же подчеркивает: увы, но «это возможно, лишь при полном единстве народа и власти»… Поскольку же такого единства нет и не предвидится, то нам остается некий пассивный путь - выжидать, играя «на противоречиях наших возможных противников». Власти деваться некуда - она будет искать поддержку в русском народе. Нужно воспользоваться этим. И «в обмен на ограниченную поддержку власти добиться от неё реальных уступок русскому национальному движению. Речь идет, в конце концов, о глобальных и весомых уступках типа закона о государствообразующей нации или принятии новой Конституции» 

 
   Историческая концепция И. Шафаревича  (   да - старомодная,  да - оценивающая  советский период  русской истории, как историческое недоразумение, да -   отказывающаяся  от идеи линейного прогрессивисткого развития) С. Кургиняном, который развитие и прогресс отождествляет принципиально, отвергается  безоговорочно. Но ведь именно расширенное толкование развития и приводит к таким обобщенниям, как модель Н. Данилевского. Она несомненно имеет куда большие основания считаться нелинейной,  чем  та,  что  использует С.  Кургинян (  у  него  нелинейности -  это тупики и локальные петли единого, линейно устремленного в бесконечность прогрессивного процесса).  Культурно-исторический тип Данилевского рождается, совершенствуется, проходит свой апогей, стареет и умирает. Как высшее проявление нелинейности – сингулярная точка: жизнь, возвращающаяся к своему началу через смерть. Каждый из типов у Данилевского вполне автономен,  а многообразие равноправных возможностей развития -   это тоже,  если  разобраться, форма нелинейности.

                                          3.

А.  Дугин   в  отличии от  С.  Кургиняна      возможность  выхода   за  пределы   треугольника  "премодерн-модерн-постмодерн" связывает   исключительно  с традицией.  Хотя то,  что  им  предлагается ( Четвертая   политическая теория),  по  форме  своей  сверхавангардно.. Суть   новой  теории передается  А. Дугиным четко и компактно: "волевое конструирование Традиции с опорой на деконструкцию современности"( 2 ). Целеполагание   в  целом вполне  позитивное,  хотя революцией от  него, как дешевым одеколоном,  несет   за версту. Волевое конструирование с опорой на деконструкцию ... В  октябре  1917  что-то  вроде  этого в  России  и  началось.

Но  основная  смысловая  и нагрузка  в  разработках А. Дугина   лежит  все-таки  на  реконструкции традиционного.   Хотя  и пробивается он к ней    путем сложным, изысканным. Отказывается от субъектов трех классических политических теорий ( либеральной, социалистической, националистической - индивидуум, класс, нация(раса)+государство),  а в качестве нового, призванного спасти мир субъекта истории предлагает таинственный хайдеггеровский Dasein . (3)

 Автор обстоятельного исследования этого понятия А. Ахутин(4), относит слово das Dasein к особым словам: “это первопонятие...: ниоткуда уже не выводимое, ничем не определимое, оно хочет быть либо логической само-очевидностью, либо — само-говорящим словом, .... словом самого естества (бытия)".И вот, что "хочет сказать слово Dasein: место обитания, присутствия, раскрытия бытия"... Что же касается адекватного слова в русском языке, то А. Ахутин  ссылается на Т. В. Васильеву, которая обратила внимание на определенную близость немецкого Dasein и русского слова “бытиё” -"человеческое бытие, осознающее свою временную ограниченность, свою жизненную полноту как просвет между ничто происхождения и ничто ухода, как открытость всей совместной и совместимой с ним жизни."

 " Dasein -это бытиё, мыслимое по-русски”... А. Ахутин сие элегантное толкование, судя по всему, принимает  и   считает нужным напомнить, что "Хайдеггер говорит: не жизнь, а жительство (das Wohnen), заботливо ухаживающее устроение мира как жилья, соразмерного человеку, — такова определяющая черта человеческого бытия (Dasein).  По его мнению "сам язык подарил Хайдеггеру замечательную подсказку: слово Dasein — и человеческое бытиё (не определенное как субъект), и бытие-существование (не определенное как объект или предмет). "

 Очевидно, что хайдеггеровское " человек - пастух бытия" во всех перечисленных толкованиях незримо присутствует. Эта великая, восходящая к сердцевине христианской традиции формула проступает в исследовании А. Ахутина постоянно. И когда он анализирует связь индивидуального Dasein с общенародным:

 "Способность к бытию обретается только в со-трудничестве, в котором каждый знает, почему и для чего он занимает свое место. Только так он укореняется в народном Dasein, причаствует народной судьбе ^".

 И когда очередной раз возвращается к находке Т.В. Васильевой: "Бытиё человека (в качестве человека) есть вопрос, вопрошание (“пытание”) о бытии. “Пытание” бытия — допытывание, испытание, попытка, опыт бытия — в этом начало бытия человека в качестве человека. ... Именно человеческое бытие — бытиё — мыслится как место раскрытия смысла бытия."

И конечно же, здесь, в этой прекрасной вариации на тему принципиальной неопределенности Dasein

"Слово Dasein не именует, не определяет ни человека, ни мир, ни бытие, но только источник их возможности, их начинающее отношение, их “еще не”. В нем все возможные толкования, понятия и идеи редуцированы к их собственному началу, к их возможности, к их ничто... Хайдеггер в самом слове Dasein обращает внимание не на какой-то особый (особо ему близкий или нужный) смысл, а на саму его внутреннюю Форму, причем пустую форму, форму смысловой пустоты, — форму, не несущую этимологически-первичный смысл, а лишь задающую условия возможного наполнения смыслом. Dasein Хайдеггера не человек, не мир, не бытиё, не существование, не наличное бытие... Оно знаменует собой последний след феноменологической редукции к началу начал, к началу всего (сущего в целом..... Место это (Da) может вместить бытие (Sein), поскольку всегда уже вмещает ничто (das Nichts)... Человек по сути своего бытия настроен (как некий инструмент) философски (метафизически). ...Определяется это настроение возможностью быть в присутствии бытия в целом. А это значит — в присутствии ничто.

Это состояние  является,  судя  по  всему,  исключительным  -  состоянием   метафизического  ужаса,   состоянием провала  всего  сущего  в  целом.  И  вот   как  его  характеризует   сам  Хайдеггер:       "В этом одном событии (состоянии, переживании) ужаса(или тоски )... оказываются сопристутствующими само бытие (в целом), само ничто и само “присутствие”-Dasein, которое есть “мы сами”. И вместе с тем — все это одно — некое вообще присутствие. Присутствие, которое, кроме того, не только проступает, но и теряется в неопределенном состоянии, в состоянии-настроении-переживании, действительность которого каждый вынужден толковать по-своему..."

Это,  возможно,  слишком уж  длинное отступление  к классическому,  выразимся  так,   и  не  претендующему называться  основой  новой   политической  теории толкованию Dasein,  увы,  необходимо.  Без  него  трудно  оценить  суть   толкования,  положенного А.Дугиным  в  основу   его  новой  политической  теории. И  пределы  значимости   этого   толкования.

Прежде, чем детализировать свое представление о dasein как о субъекте истории, А. Дугин подробно характеризует треугольник премодерн-модерн-постмодерн. И  все   его претензии  - к монотеизму, к линейному времени, к прогрессу, к свободе и гуманизму   -  имеют своим источником жесткое противопоставлении модерна традиции - решительный разрыв связи между ними. Потому модерн и воспринимается как аномалия развития. Потому и остается вне поля внимания то историческое обстоятельство, что модерн начался - выделился во что-то самодостаточное - там и тогда, где и когда обновление из средства существования традиции превратилось в безусловный принцип. Именно это сделало линейным время. Монотеизм здесь не причина - скорей, необходимое условие...

В качестве  субъекта  истории,  Dasein    у   А. Дугина  приобретает   следующие  формы  существования(выражения).  Он" выражается территориально как «большое пространство», это его специализация. Он же выступает как культура, как цивилизация. В геополитике как полюс. В будущем многополярном праве как политейя. Все это надо мыслить как экзистенциалы."     В   рамках   экзистенциалистического  мировоззрения   экзистенциалы   можно понимать,  как   формы существования -  как   способы  описания  Dasein . В  них, как  принято  говорить,  Dasein   бытийствует ...  При  этом  подчеркивается,  что  они  "предшествуют категориям и понятиям" , то есть относятся к "пред-структуре понимания"

    Перечисленные   выше А. Дугиным   коллективистские ипостаси Dasein и есть,  видимо, что-то  из области до-понятийных( интуитивных) пред-структур понимания,  через  которые и  выражается  суть   хайдеггеровского Dasein - его принципиальная неопределенность. Она  же   находит   свое   отражение и  в  дугинских  расшифровках  Dasein ,  ориентированных    уже больше  на  единичного,  чем  их  общность:

 " некое мыслящее присутствие"...

 "ноэтический пласт, который предшествует нашему сознанию, который его определенным образом предопределяет"....

 " то безусловное наличие, которое в нас"...

"человеческая реальность, то есть что-то, что глубже в нас, чем что бы то ни было, чем душа, чем сознание, чем тело, чем интересы..."

   Но  в  этих дугинских конкретизациях Dasein     неопределенность, увы, частично утрачивается - Dasein обретает контуры, пусть слегка размытой, но данной все-таки нам в некие специфические ощущения сущности . И хайдеггеровская принципиальная возможность (которая становится  ненулевой, перестает быть ничем лишь, когда в бытие зачинается бытиё человека , и тот получает шанс стать пастухом бытия) превращается у А. Дугина пусть в скрытую, но данность.

Само это превращение вполне закономерно - оно следствие волевой конкретизации дазайна, превращения пред-формы в форму. Возможно, дазайн не следовало бы превращать в субъект Четвертой   теории, исходя, скажем, из того соображения, что Dasein можно считать первоосновой субъектов всех имеющихся политических теорий - в их рамках происходит лишь снятие неопределенности с этой первоосновы и таким образом формируется их субъект. Но тогда, если    оставлять Четвертую  в реестре политических теорий,   для нее следует, наверное, подобрать иной субъект...

                                                    4.

Но   есть  ли  смысл  ее  в  этом реестре  оставлять ?..  -   такой  вопрос  возникает  немедленно.

 "Критикуя радикальный Модерн, реконструировать традицию"- задача перед Четвертой  теорией  ставится А.Дугиным именно так. Но реконструкция традиции, истолкованная буквально, -  конечно  же, окажется иллюзорной,  если  не будет  подкреплена   тотальным,  абсолютным  насилием над  волей   единичного. Куда   более  реальной     предстает  скромная  и  утонченная  задача  реконструкции деятельного, конструктивного начала в традиции - того  начала, которое как раз и убивает в последней модернизм, сорвавшийся с цепи здравого смысла. И сводиться такая реконструкция будет к снятию, там где это еще возможно, постмодернистской коросты с традиционного. И,  естественно, к пониманию механизма постмодернизации традиционного. Для такого рода реконструкции потребуется не только политическая воля лидера и сгруппировавшейся вокруг него элиты, но и цивилизация- затравка. Ни западноевропейская, ни ее американский  клон, ни мусульманская   цивилизации роль такой затравки сыграть не смогут. Первые две слишком   уж рациональны и прагматичны, чтобы биться за прошедшее.В третьей слишком уж подавлено индивидуальное, личностное начало, формироваться которому  в случае  господствующего   ее положения придется, увы,   на основе интеллектуальных достижений первых двух… Только Россия - иных шансов у мировой цивилизации нет.

Стремлении А. Дугина  конкретизировать,  определить в принципе неопределяемое,  чем    и  является  по  существу Dasein,  в  общем-то  понятно:    предельно  отвлеченному   понятию  в  качестве  субъекта   истории  без    определенной адаптации     просто   не   выстоять   -  она  неизбежна,  когда  над -сущность(Dasein )приспосабливается к роли сущности. Хайдеггер, видимо , и  перенес неопределенность вглубь - приблизил Dasein к ничто( нечто, которое есть ничто ), - чтобы без ссылок на какое-то знание, из первых принципов определить назначение человека: он пастух бытия. Это назначение и существует для человека поначалу как ничто - как нечто под именем Dasein. А далее - паси! Ты - паси, твоя семья - паси, твой род - паси, любая общность, в которой ты окажешься - также паси!.. Но если все это так, то любая попытка прояснить это нечто,  сделать  его  слегка  утилитарным есть упрощение, и оно под корень рубит замысел Хайдеггера   -  его  попытку  сформулировать  онтологию  исходя  из    первых  принципов ( из  единственного  первого  принципа, коим  и  является  не  Бог,  не  объект,  не  субъект,   а  Dasein ). 

 Итак, А. Дугин  стремится  раскрыть неопределенность Dasein. Приоткрыть ее - и не для себя  конкретно, а вообще - для всех. Хайдеггер,  например, говорит о приграничной ситуации, о ситуации провала, когда человеку уже не на что, кроме чистого присутствия (Da-sein), опереться...В интерпретации А.Дугина это выглядит так: "Один из лучших способов – это крайний риск, например, когда человек становится на грань смерти.... Вот когда человек начинает понимать что-то такое бесценное, на войне он это понимает, он понимает в ситуации крайней трагедии, или крайнего счастья, любви, предельной – дазайн приоткрывается... Чтобы испытать этот опыт дазайна, необходимо пережить радикальные потрясения, тогда то, что находится под человеком, то, что находится в тени, за шторами нашего существования, нашего бытия, восприятия мира, оно обнаружится. "

 А. Дугин,  таким  образом, в приграничном состоянии видит опыт познания Dasein,   - опыт перевода над-сущности в сущность, опыт оформления скрытого содержания... В то время, как у Хайдеггера Dasein - нечто вроде чистого содержания, содержания до формы ( в этом-то и неопределенность ).

Очевидно,  что адаптация Dasein для А. Дугина вопрос принципиальный, ибо без нее идея Четвертой теории теряет смысл.   И хотя   в  своем  толковании А. Дугин оставляет  за   Dasein  существенную  неопределенность, он  в то же время  охотно  соглашается  и  на  такую сверхконкретную  трактовку Dasein,  как цивилизационный код   (предложение А. Анисимова  на дискуссии в ИДК) ...  Но ведь чтобы  получить культурный  код   пасти  бытие,  и  не  один  век,  должна  по  меньшей  мере  цивилизация  В нем  как  раз    и присутствует  в закодированном  виде  традиция  этой   цивилизации  - ее  деятельное, конструктивное начало.

  Уже  одно   это  соображение   переводит   Четвертую  политическую  теорию  в разряд    чисто умозрительны   построений.  И  не  просто  переводит,  а  недвусмысленно разворачивает эту  новую  теорию  к тем    социальным   моделям,  родоначальником   которых  был Н. Данилевский.    Если  же  этому  развороту  попытаться воспрепятствовать   и начать  на  основе  Четвертой  управлять  реальностью (пасти  бытие),  то   появление какого-нибудь   специфического   когнитариата   -  застрельщика  реконструкции   традиции - не  заставит   себя   долго  ждать.

Именно зацикленность на смысловой треугольник премодерн- модерн -постмодерн, скорей  всего, и определяет ограниченные возможности построений  и  А.Дугина, и  С. Кургиняна. И заставляет задумываться над тем, что надежда   как выпрыгнуть из треугольника вперед - к сверхмодерну,  так  и  откочевать назад и вверх с помощью новой политической теории, достаточно иллюзорна. Задуматься и попытаться сосредоточиться на идеях Данилевского - Шафаревича. В пределах этих  идей  найдется место и цивилизационному коду А. Анисимова, и  приоткрытому по-дугински Dasein , и даже столь любезному сердцу С. Кургиняна эгрегору , если,  конечно, полностью снять с этого понятия всякую оккультную, теософскую нагрузку (ментальный конденсат и прочее), и отождествить его с неким коллективным идеальным.

Понятно, что это коллективное идеальное, являющееся опорой всякого цивилизационного кода, восходит к традиции - ею воспроизводится и ею поддерживается. Понятно, что в Dasein, если отождествлять его с возможностью, заключена и возможность идеального( именно из его возможности вырастает хайдеггеровская идея пастьбы бытия ). Понятно, что корни идеального - в религии( она пока является самой эффективной формой материализации идеального), которую цивилизация избрала и в поле которой сформировалась. Понятно, что эти корни не перестают быть по сути своей религиозными и мозгах самого отпетого атеиста, если конечно, понятие корни для него вообще существует.

Понятна, тогда и главная задача, стоящая сегодня перед Россией, как единственным носителем пусть деформированного, но еще окончательно не переопределенного на дохристианский манер цивилизационного кода. Восстановить! Но не столько традицию, сколько ее роль в поддержании и развитии цивилизационного кода.

Примечания:

1.   И.Шафаревич. Гадания о будущем

http://zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/11/912/21.html

2.  А   Дугин  Четвертая  политическая  теория.

http://www.dynacon.ru/content/articles/583/

3. Таинственность, неопределенность этого признаваемого практически непереводимым на русский язык понятия общеизвестна- достаточно привести набор слов, используемых при передаче его смысла: «вот-бытие», «здесь-бытие», «существование», «экзистенция», «се-бытие», «существование здесь», «присутствие», «бытие присутствия», «сиюбытность», "находящийся здесь человек". Чаще же всего, убедившись в полной безнадеге поиска адекватного словосочетания, зовут эту таинственную сущность попросту - дазайном. А то и признают свое поражение полностью - Dasein и точка.

4. Анатолий Ахутин. Dasein (Материалы к толкованию)

 Именно об альтернативном модерне  и  говорил В.Аверьянов в дискуссии о Четвертой политической теории (1) . Вывода о необходимости управлять новизной он не сделал, и идея альтермодерна, увы, повисла тогда в воздухе. И А. Дугин без особого напряжения разделался с ней, настаивая по существу на одном:"я объясняю западноевропейскую культуру и в том числе модернизацию и отсутствие Модерна в других культурах, потому что там дазайн устроен по-другому"...

Разная структура Dasein - разное что-то предструктурное, изначальное, первичное... Но не приобретенное, не самим обладателем цивилизационного кода вынянченное.

 По- разному пасли,нянчили  - потому и код получился разный... Дело-то, скорей всего, все-таки в этом.

 Если ориентироваться на толкование Dasein А. Дугиным, то вполне можно допустить, что за этим понятием у него скрывается не что иное, как идеальное начало в человеке. Именно оно А. Дугиным абсолютизировано - превращено в сущность, в первоначало. Хотя у Хайдеггера, напомним, Dasein - это всего лишь возможность, нечто близкое к ничто, из которого при усердном выпасе можно получить реальное идеальное того или иного качества - культурный код, который   вполне можно считать стратегическим запасом идеального. Потому, видимо, он и обнаруживается с такой очевидностью в критических ситуациях. Самой же надежной основой формирования такого запаса несомненно является трансцентентное. Это,   в  конце  концов,  и определяет  иерархию в идеальном: приоритет религий и положение искусств при них в качестве ассистента.

 В христианской традиции абсолютная ценность идеального заложена мученической смертью Христа, Его апостолов, Его рядовых последователей, как ставших святыми, так и безымянных. Это основа выдержала( и продолжает выдерживать) двутысячелетнее давление обыденного и, похоже, при решении задачи восстановления роли традиции( роли идеального) рассчитывать больше не на что.

Разная система выпаса, а значит, разная традиция, а значит, разный код... Это цепочка куда точнее воспроизводит логику истории.

                                                      2.

 Западно –европейской, католико- протестанской традиции не хватало, видимо, инерционности - поэтому она столь быстро - через вытеснение традиции - модернизировалась. Отсюда и чисто внешний эффект: традиция заменяется модерном, и тот ( для внешнего наблюдателя) превращается в период развития - в некую самостоятельную сущность...

Россия же, благодаря православию, сумевшему удержать христианство на евангельском уровне, и мощной азиатской подвеске, демонстрирует высокую цивилизационную инерционность. Она упрямо, доводя порой среднестатистического либерала( а в России он особенно злобен и непримирим) до умопомешательства, не желает модернизироваться через вытеснение традиции - по-европейски. И этим нежеланием своим свидетельствует: главная проблема развития - научиться управлять модернизацией, новизной. Если удастся этому научиться, то, скорей всего, можно будет обойтись без четвертой и третьей политической теории, да и первая со второй обретут общий корень.

 Обновление традиции - никаких других процессов в истории, скорей всего, и не наблюдалось. Но с определенного момента этот процесс пошел на скоростях, к которым организация социума, увы, не была готова. Эта плохо управляемая модернизация, и решила всё на Западе. Россию, Азию пока спасает повышенная инерционность.

         Поскольку традиция и идеальное есть сущности жестко друг с другом связанные, то, естественно, особую значимость приобретает вопрос о координации религии и искусств в идеальном. К  тому же именно   в искусстве    проблема новизны  обнаруживает себя с особой остротой и очевидностью.

 На существование такой проблемы указывает многое, в частности, появление в этическом некой  особой зоны под названием «религиозная мораль». Но если речь идет о религиозной основе нравственного, то выделение какой-то части в этой основе представляется процедурой крайне непоследовательной, поскольку религиозное - сама суть нравственного. Для европейской цивилизации это - христианство в его евангельском изводе, это - Нагорная проповедь, с которой, собственно, и началось формирование из человека разумного, но всего лишь законопослушного - человека нравственного, послушного своим собственным - внутренним -ограничениям.

Попытка разобраться в процессах, идущих в сферах искусства-литературы и влиянии религиозного на эти процессы почти с необходимостью приводит к представлению об едином трехмерном информационно-этико-эстетическом пространстве, в котором выстраивается любое  художественное произведение. В этом  пространстве  существует для человека мир, в нем же художник моделирует этот мир. Да, он в праве облегчить свою задачу и ограничиться любой из трех возможных проекций этого мира: этико-эстетической, информационно-эстетической, информационно-этической. Да, никто и ничто не помешает ему сконцентрировать свои творческие усилия на любом из двух направлений каждой из проекций. Но двигаясь подобным образом, он неизбежно будет редуцировать мир до тех или иных (информационных, эстетических, этических ) своих представлений о мире. Усложняя же свою задачу и возвращаясь к плоскости¸ а затем к объему, он будет восходить от моделий сугубо индивидуальных, к общим, а может быть и всеобщим.

Представление о трехмерности пространства искусств позволяет понять истоки таких изобретений нынешнего века, как инволюционные модели культуры. С этих позиций совершенно очевидна и суть происходящих  сегодня гигантских  деформаций бытия и искусств, которых осатаневшая от самодовольства цивилизация насильно вдавливает в плоскость. Для бытия - в загон без идеального или с подавленным идеальным. Для искусства - в зону без этики или с подавленной этикой.

Бетономешалка потребления, раскрутившаяся и набравшая после второй мировой войны невиданные прежде обороты, безжалостно крушит сегодня всё: и мир, и человеческую душу, и искусство. Очевидно, что двадцать лет "триумфальной" погони нашей  страны ( с гамбургером и айфоном наперевес ) за несущейся в бездну Западной Европой, превратили и в России кризис искусств и бытия прежде всего в кризис идеального. В таких кассандровых выкриках сегодняшнего дня, как « мы стоим на грани крупнейшего слома времени, крупнейшей качественной трансформации культуры», «очень скоро мир будет по-новому различён, в нем будут проведены другие границы … и это неминуемо повлечет за собой другой способ существования человечества» (2), несомненно, присутствует доля истины, если рассматривать их не как констатации, а как предостережения. Да такая трансформация сегодня возможна. Возникновение же концепции подобной трансформации становится возможным лишь потому, что трехмерное пространство культуры спроецировано сегодня в инфомационно-эстетическую плоскость... Созидатели инволюционных моделей культуры работают именно с такой проекцией - поэтому удаются и кажутся столь убедительными их логические кунштюки. И потому,  видимо, пора серьезно задуматься над   тем, что главным источником и всех социальных кризисов и всех кризисов культуры является стихийно накапливающаяся новизна, не опосредованная ( не отрефлесированная) традицией. Да, новизна находится в постоянном взаимодействии с традицией и, в принципе, ее можно и нужно понимать как конструктивное преодоления традиции. Но только, как попытку локального преодоления, как мутацию традиции, но не переформирование ее. Отсюда и следует главный вопрос: как управиться с этой непоседливой новизной…  

                                        3.

Главный источником инволюционных заблуждений заключен, как представляется, в понимании новизны в качестве самостоятельной сущности, в то время, как она - из числа прилагательных и обретает смысл лишь как новизна чего-то... Новизна традиционного, и все сразу становится на свои места: новизна не сама по себе, а обслуживающая традицию... Подобные или близкие к ним идеи уже носятся в воздухе, можно сказать, целыми стаями. Во всяком случае, представления о некой второй модерности, обладающей свойством рефлексии - о рефлексивной, а лучше сказать  рефлекcирующей модерности (3), похоже, уже никого не пугают. Конечно, эта концепция продвигается в жизнь слишком уж осторожно. Но два момента в ней заслуживают всяческой поддержки, поскольку сулят при развитии обнадеживающие перспективы. Во-первых, рефлекcивная модерность рассматривается как альтернатива постмодерну. Но главное - признается, принимается, что « модерность лежит в основании всякого нашего опыта» …. То есть с ней связывается не какой –то отдельный этап, а сама сущность социального существования. Понятно, что от этого признания - полшага до признания непрерывности взаимодействия традиции и модерна.

 Кажется очевидным, что и рассмотренная ранее смысловая схема взаимодействия традиции, модерна  и  постмодерна может претендовать на адекватность только в трехмерной модели социума, последняя здесь необходимый признак. Это ясно хотя бы потому, что лучшим опровержением схемы будет переход к двум измерениям. Вы допускаете, например, что этическое есть нечто независимое от информационного и эстетического ( исходите из этого предположения как из первого принципа )... И тут же полную свободу получает новизна, кристаллизующаяся сначала во вполне самостоятельный модерн, вытесняющий традицию напрочь, а потом и в постмодерн…

Конечно же, получив полный контроль над социумом, бес-традиционная, самодостаточная новизна неминуемо загонит человечество в иное существование. Но это будет состояние болезни, и оно будет оставаться в ощущениях наших таковым до тех пор, пока не будет законодательно признано нормой. Но, видимо, где-то на пути от болезни к норме есть точка, до которой возврат еще возможен. И остается уповать на эту точку… И находить подтверждения или соображения, которые позволяют считать, что она еще не достигнута. И пытаться действовать, благо представление о болезни позволяет понять, как надо действовать.

 Идея инволюции, или, будем называть вещи своими именами, дегенерации культуры держится на признании автономии традиции, модерна и постмодерна. Тот же модерн еще можно представлять в качестве традиции, обновленной в условиях неоспоримого духовного господства христианства, которое и обеспечивало устойчивое перестраивание традиционного. Новизна была конструктивна, пока она, благодаря сильной - господствующей - вертикали, удерживалась под контролем и была лишь средством совершенствования традиционного. И только разорвав эту связь и получив свободу, новизна начала, подавляя и дискредитируя традиционное, выстраивать свою самостоятельную структуру. Так зарождался постмодерн, так начиналась история болезни…

 Началом же самоуправства новизны как раз и становится усекновение вертикали - этической составляющей бытия... И здесь логика тех же иноволюционеров, как современных, так и из прошлого, нужно признать, практически безупречна: естественное скукуживание вертикали, религиозной как по сути, так и по происхождению - естественное вырождение культуры, перерождение ее в паракультуру. Или так: светское методично вытесняет религиозное, но этической вертикали соответствующего уровня не создает - неспособно создать в принципе. Следовательно, поскольку естественное эволюционное смещение в пользу светского неизбежно, неизбежно и инволюционное вырождение культуры. Одним словом, кончается «архаический рай» и происходит “второе грехопадение”...

                                              4.

 Приговор звучит как окончательный. Но одна принципиальная возможность все-таки остается: вертикаль, конструируемая светским. А точнее, светским в сотрудничестве с религиозным…

 Чтобы оценить эту возможность, остановимся еще на одном набирающем силу социальном процессе, который условно можно назвать коллективизация интеллектуального. Интеллектуальное давно уже, по существу, стало коллективным и остается индивидуальным лишь по форме выражения. Мы не говорим здесь о том, что в любом интеллектуальном достижении заложены открытия и откровения предыдущих поколений - это вещь сама собой разумеющаяся. Речь о другом - о том, что само конкретное интеллектуальное достижение является результатом значительного коллективного усилия современников. С этим, похоже, уже давно согласилась наука - никакие прорывы ныне практически невозможны, без усилий крупной лаборатории или крупного института.

 Прошла критическую точку и философия, хотя это, несмотря на катастрофическое понижение уровня индивидуально сконструированных философских систем, еще и не осознанно в полной мере. Уровень развития естественных и социальных обобщений сделал практически невозможными индивидуальные философские обобщения. В том смысле, что востребовал от философа специальных естественно-научных и социальных знаний высокопрофессионального уровня. Развитием и усложнением естественных наук философ был просто обречен стать главой некоторого творческого коллектива, состоящего из ведущих специалистов в области физики, химии, биологии, социальных наук, но не «индуктивных ослов», а с ярко выраженной способностью к отвлеченному мышлению…

Но идея коллективизации ( пусть не коллективизации, а соборности ) прошла мимо философии - нет даже признаков признания ее необходимости. Господа из Булонского леса, захватившие в двадцатом веке инициативу в отвлеченном мышлении, потому и захватили ее, что именно специфический стиль их отвлеченного мышления ( если верблюда нет в Булонском лесу, значит, его нет в моем мышлении, следовательно, он не существует вообще ) как раз наиболее последовательно и уводил в сторону от объединения интеллектуальных усилий ученых естественников и философов. И создавал, иллюзию того, что занудство перманентного вопрошания и должно стать истинным философствованием. 

 Системы ушли в прошлое, возликуем в безбрежном океане чтойности, обнажимся - сдернем с себя ненавистные хламиды естественных наук и, пребывая в первозданной, абсолютной чистоте мысли своей, объявим философию искусством задавать вопросы… Философия, фактически, и ушла по пути вырождения - в парафилософию, где склонные к философствованию субъекты вооружившись сачками, гоняются за свободно парящими концептами. Где суетливое движение - все, а конечная цель - ничто.

 Вплотную к идее коллективизации подошло и искусство. Это вовсе не означает, что в среде писателей, художников утвердилось представление о том, что перед оркестром должны мелькать несколько дирижерских палочек, а «Черный квадрат» должна мастырить целая бригада маляров. Речь здесь может идти исключительно о коллективной, общественной поддержке художника, о системе мягкой, не посягающей на его творческую свободу ориентации художника на Другого..

Очевидно, что на этом пути вновь, но в особой форме должна заработать вертикальная - этическая - составляющая.Если эта третья координата человеческого существования появляется вместе с первым словом и первой мыслью, то реальнозначимой она становится с рождением христианства. До Христа человеческое было фактически двумерным - информационно-эстетическим. Иисус привил человеческому представление о третьем - нравственном - измерении. Оно существовало, конечно, и раньше, но исключительно, как эксклюзивная возможность. Иудаизм через идею единого Бога также пытался соединить индивидуальное и коллективистское начала в форме принципов-заповедей, заданных извне безусловным авторитетом. Христианство сумело возбудить в человеке внутренний интерес к принципам коллективного бытия - сумело понудить принимать их, как свое личное начало. Достигнуто это колоссальное по последствиям соединение невиданным образом - через жертву Бога, через дар Бога, через Его спасительную прививку человечеству, через жертву Своим Сыном.

                                          5.

Представление об информационно- этико- этическом пространстве дает возможность полностью  открыть  границу между светским и религиозным - по крайней мере, отказаться от их противопоставления. Религиозное выражается в светском - формируя его. Так, собственно, и было всегда в этом пространстве. До тех пор пока светское не развилось( не было стремительно модернизировано) настолько, что возомнило себя автономным и самостоятельным. И потребовало свободы. И получило ее. И через два-три поколения - оскотинилось…   Великая  Франция  и   здесь  оказалась  впереди  всей   планеты...

  Шло   же   это высвобождение одновременно с усыханием этической составляющей - благодатное взаимодействие идеального ( христианских идей ) и культуры редуцировалось до примитивных искажений церковности, до соперничества светского и церковного. А ведь даже в советское время это соперничество оставалось весьма и весьма условным, поскольку этика советская всегда по существу своему оставалась христианской. Да, отравленной диким, подростковым представлением о классовости этического, но христианской... И в искусстве, литературе этот скрытый сущностный христианский мотив был чрезвычайно силен.

Потеря третьего измерения в художественной практике или в искусствоведческих построениях, переход от модели взаимодействия нового и старого ( модернистская кайма и традиционная, классическая сердцевина ), в котором в той или иной форме как раз и срабатывает коллективное, к вольной, свободной гульбе новизны и является главным источником заблуждений и самообмана. Поскольку при этом  в художественной практике открываются исключительные возможности для чисто конструктивистских импровизаций: была бы новая форма, а содержанием интерпретаторы ее наполнят - наймут людей и намекнут, как это сделать…

Советский опыт как раз и есть самый сильный и принципиальный аргумент против инволюционных схем. При советской власти, которая сама была результатом грандиозного срыва в новизну, выхода последней из-под контроля традиции, как раз и была предпринята попытка управления новизной. Да, она была жуткой, она была фактически сведена к культуртрегерству, что эту попытку, вне всякого сомнения, дискредитируeт, но не отменяет саму идею общественного возделывания культуры, управления рвущейся на простор новизной. Ведь, с новизной художественно-культурной, как с подростками … Их нельзя давить, но и оставлять вне поля традиционных авторитетов предельно опасно.

 Да, в советский период управление  новизной велось с безусловным, безмерным, неестественным - похабным - переносом смыслового центра на управление. И это не могло не иметь таких , например, последствий, как “ недоверие к прямому высказыванию” и “утрата веры в великие рассказы”. Но это вовсе не значит, что недоверие стало тотальным, а утрата полной. Можно допустить, что прямые высказывания и великие рассказы в искусстве и литературе, как сущности исключительно хрупкие и деликатные, на время лишь затаились, отступили в тень…И одно только тонкое смещение центра в связке управление- новизна, реализующее мягкое и умное влияние социума на культуру, может решительно исправить положение и возродить, активировать, причем совершенно естественным образом, тягу к когда-то потерянному и оставить все инволюционные концепции у разбитого корыта. Нужно только вычленить и усилить рациональное в советском опыте, безжалостно отрефлексировать его - превратить советскую культуртрегерскую плеть в тонкий высокоинтеллектуальный общественный регулятор.

                                    6.

 Очевидно, что управление развитием можно понимать как обобщение управлением новизной, и само понятие новизны ничто не мешает воспринимать расширительно и на этом основании проводить границу между типами социальных моделей. С одной стороны - модели прогрессивного ( закусив удила) движения под патронажем очередного, подающего надежду класса. С другой - модели управляемого развития, основанного на жесткой критической оценке всего, что уже имело место в истории, на сверхбережном отношении к каждому реальному достижению в этой истории.

 Модель Данилевского как раз и относится к моделям последнего типа. Об управлении развитием обстоятельного разговора нет ни у самого Данилевского, ни у тех, кто двинулся по намеченному им пути. Но именно представление Данилевского о культурно-исторических типах открывает возможность для такого разговора. Рождающаяся, живущая и стареющая цивилизация ( конкретный культурно-исторический тип ) - вот что давно пора сделать главным предметом внимания. Сосредоточиться на том, что обеспечило ее возникновение, самосовершенствование, усиление и перехват ею исторической инициативы. И на том, что могло бы продлить период ее активного существования - совершенствования и действительно прогрессивного развития. Но именно ее, этой конкретной цивилизации, опирающейся на конкретную историю - на выработанную этой историей и постоянно обновляющуюся традицию.

 Интеллигентным моделям второго типа даже сегодня сложно на равных конкурировать с  бравурными моделями победоносного развития. Можно даже признать, например, что «Россия – есть альтернативный Запад, а не анти-Запад», то есть - вплотную фактически подойти к идеологии, введенной в социологический обиход Н. Данилевским, и тем не менее тут же развернуться на 360 градусов: лучше уж продувные просторы всемирно-исторического прогресса в череде сменяющих друг друга модернов с их постмодернисткими отстойниками, чем этот затхлый, провинциальный биологизм полу- автаркического развития и противостояния каких-то там мифических цивилизаций…

 И тем не менее для земной цивилизации существует только одна возможность миновать ( обойти) неизбежный на этих просторах тупик вырождения. Это - переориентация на модели второго типа, это - признание цивилизации ( культурно-исторического типа ) в качестве основной, безусловной и итоговой (крайней, завершающей) формой межчеловеческой общности.

Из последнего же с необходимостью следует все остальное. В цивилизации есть образующий ее народ, есть формирующая ее конфессия. Она исторически определяет - формирует - культуру ( в самом широком ее понимании) данной цивилизации и в этом смысле она  и  в многоконфессиональной цивилизации - над-конфессиональна. Так православие является центральным корнем русской цивилизации. Именно он питал и питает ее культуру, обычаи, нравы - всю систему специфических русских самоограничений. И влияние православного поля на иные конфессии, представленные в русской цивилизации отнюдь не ничтожно. Ни иудаизм, ни мусульманство, на католицизм, ни буддизм, мирно в русской цивилизации сосуществующие между собой и с православием, над-конфессиональными в России не являются. Не является таковым и язычество, и какой-нибудь там заратустризм. Не-теизм - и тот не является. Не были они основой для русской цивилизации - не их защищая, она создавалась, не ради них приносились в жертву жизни защищавших ее людей.

 Модели второго типа еще    и потому окажутся спасительными, что избавят, наконец, от альтернативы: или новый рывок развития под водительством нового класса, или общий обвал в прошлое. И сориентируют каждую цивилизацию не на мечтания о сверх-сытой и сверх-удобной жизни, а на кропотливое, заботливое выделывание ее - на то, на что, по существу, и благословляет Евангелие - пасите свое бытиё. Чтобы даже в том случае, если ваша цивилизация уже необратимо вошла в период увядания, оставались надежды, что на ее месте появится перспективная псевдоморфоза...

  Примечания

 1.   А.   Дугин  Четвертая политическая теория

http://www.dynacon.ru/content/articles/583/

3. Гарри Леманн, Логос 2011, 4

Часть  5.  Вся  власть  -  Советам

                                                                                          1.

Новизна,  автономная,  самодостаточная     и  полностью   независимая   от  традиции,  пока    еще не затрагивает заложенных христианством нравственных основ  -  в  русской    цивилизации, по  крайней  мере. Человек из каждых восьми предъявленных ему  одинаковых фасолин, пока упрямо пять из них  относит к хорошим, и лишь три - к плохим. Эту золотую основу восприятия мира  20 век не уничтожил - она устояла.   Но   она   вряд ли  выстоит  в  21-ом -   без коллективного,  умно организованного социального  усилия.

«Христианство, высвободив из подзаконности человеческую совесть, ввергло творчество культуры в неслыханную зону риска»...(1).Эту  несомненно  верную    мысль  вполне  можно толковать  и  расширительно:  провозглашенный христианством переход к человеку нравственному ( а  это  и  есть высвобождение совести из под власти закона) переводит  любое творчество в зону риска… То  есть   полная свобода  опасна   не  только для  муз, но  и   для  любого   творчества,  которое  непременно   должно  находиться  в поле общей  заботы ,  соединяющей  в  одно  индивидуальные, свободные от опеки закона нравственные усилия.  

  Конечно,  можно ссылаться на  то,  что  новизна  агрессивна  принципиально, поскольку  в основе  ее   лежит   неукротимое   стремление  единичного  к  индивидуальному  постижению  истины - именно    здесь    коренится   его    тяга  к   самоутверждению,  к  отталкиванию  от  традиции,   к  отрицанию  всего  канонизированного.  Это,  нет  слов, достойный внимания аргумент,  хотя  бы  потому,  что помогает конкретизировать  задачу неспешного  обновления  традиции:   воспитание , образование  должно  ориентироваться не  только  на   индивидуальное  постижение традиционного,  но и  на постижение  возможности  развития  его.   А   традиция ,  которая  развивается, то есть вступает  в реакцию с новизной и выборочно  последнюю  канонизирует,   и  есть   путь   к  коллективному ( скрытому) управлению новизной ,  а  значит,   путь спасения    как  для культуры, так  и  для    цивилизации   в  целом. 

Понятно,  что  обрести такую возможность традиция  может лишь в случае, если она будут выведены  из информационно- эстетической плоскости и  возвращена  в свое естественное трехмерное состояние.  Очевидно  и  другое  -    задача  эта  может  быть  решена  лишь  в  том  случае,  если  обновление  традиции   будет  идти   естественным образом -  в  социальных   условиях ,  допускающих   такое   обновление.

     Ничто  из  имеющегося  на  Западе, а  также  как  из того,  что  предлагается  Востоком  и тем  более    Югом   использовать  в  качестве  основы   не  представляется  возможным. Поскольку   в  таком  качестве  может    выступить  лишь цивилизация ,   обладающая,  с  одной  стороны,  исключительными   природными   ресурсами  (  без  них  какие-либо  самостоятельные  социальные   эксперименты  просто  невозможны ),  с  другой  - владеющая  исключительным  культурным  потенциалом(  в наименьшей  степени  изуродованным,  подточенным прогрессом    на  западно-европейский  манер). То  есть  способная   и  в  нынешнем    продувном  мире,  не  отгораживаясь  от  него  глухим  забором, придерживаться   разумной   автаркии.  Очевидно,  что  никто,  кроме  России,  исполнить  сегодня  такую  роль    не  в состоянии.

                               2.

Мераб  Мамардашвили    так   характеризовал  условия устойчивости     культуры(  а  значит, и  соприродной  ей   цивилизации )  (2):

"...Условием культуры является свершение - всегда случайное - именно такого рода живых состояний или живых актов, которые сами по себе не являются ценностными, полезными, а являются тем, что Кант называл "бесконечными ценностями", или "бесцельными целями"… Так вот, если эти акты не совершаются, если не находится в культуре достаточного числа людей, способных на поддержание этого на вершине собственного усилия, то ничего нет.»

  Значит, сохранить цивилизацию и все ее достижения, включая гуманизм, можно лишь при одном условии – поддерживать неуменьшающимся число людей ,способных на действия, на личные усилия во имя «бесконечных ценностей»...  Россия,  если  пока, как  цивилизация,  чем  и   отличается  от других,  так  это  количеством  людей   с  такими  способностями.    Хотя  все   усилия (  от  ТВ- разбоя   до  ЕГЭ-бандитизма ),  которые  предпринимаются на  территориях  России,  как  людьми  сторонними,  так  и  преобразователями   местного  разлива, как  раз  на  то  и  направлены  были ,  чтобы  уменьшить   число  подобных  людей.  Эти  нынешние   властители  кресел если  чем по  существу   и  отличаются  от    приснопамятных мужичков  с портфелями,  которые  повсплывали  после  революции,  то   тем,  что нынешние     полуобразованы,  а значит,  вдвойне  опасны.

 Если  попытаться  назвать  хотя  бы  часть  условий,  необходимых  для  поддержания  неуменьшающимся   число  людей   со  склонностью  к   бесконечным ценностям.  то  в  первую  очередь  необходимо    сказать  о  следующем.

  Система  самоорганизации.  Это - единственное,  что  способно  уберечь  от   безвременья, к которому    тащит   человечество  прогресс  с  его  итогом-петлей под  названием  полная  глобализация.? К тотальному, жесткому управлению сверху вниз, собственно,   и  тянет земную цивилизацию необузданный  прогресс. Именно для реализации этого состояния необходим и золотой миллион амбициозно- эффективных менеджеров, и масса,  предельно очищенная от интеллекта,  освобожденная от власти идеального и заточенная,  а точнее затупленная,  под расширенное,  но непременно рефлекторное,  утробное( с глухим урчанием ) потребление. Под решение этой задачи и формируется мощнейший кулак: финансы; телевидение; новейшие информационные технологии; наркотик  ничем не ограниченных прав человека; философия,  сорвавшаяся с цепи и гуляющая сама по себе без всякого интереса к социальному и естественно-научному; вечно улыбающиеся - скалозубые - лидеры … В это втягивается и Россия,  страна исключительных идеальных и материальных ресурсов - последний,  по существу,  реальный резерв сопротивления. 

    Земная  цивилизация(  как   в  целом,  так  и  в  отдельных конкретных  формах ) ,  издревле выстраиваемая под управление сверху,  чаще оказывалась неадекватной,  чем соответствующей  представшими  пред  ней вызовами. Она не считала нужным во время задуматься. О социальной нагрузке на капитал,  например… О последствиях некоторых открытий в физике,  а теперь вот и в биологии... Она явно заигралась с  правами человека… Она по-детски - изумленно раскрыв рот и выпучив глазки - встретила информационную революцию…

 Все эти «просчеты»  работают, в конце концов, на один,   действительно,  глобальный и,  главное,  политический вывод: организация человечества сверху исчерпала свои ресурсы и число «просчетов» будет теперь постоянно превышать число «достижений». Именно на    этот  вывод  и наткнулись  несколько  лет  назад,  разгребая ими же собранную громадную кучу сора,   авторы статьи   под  названием «Время серых». 

 Глобально осуществленная самоорганизация как единственный реальный процесс,  способный противостоять безумствам глобализации… Процесс,  способный усилить иммунитет традиционного перед хамским напором новизны,  способный сначала приостановить расползание постмодернисткой опухоли,  а потом и подавить ее...

 Массу либо выстригут под потребности чубайсатого золотого миллиона ,  либо она самоорганизуется,  и лишит эффективно- амбициозных возможности управлять собой сверху.   А  значит,     укоренит, наконец,   в  народе  и   высшую   власть.

                                       3.

Это большое достижение,  что задача самоорганизации поставлена  теперь  и  как политическая.  И она не сколько не умаляется тем,  что формируется как русская задача. Более того,  ведь,  по существу,  Россия уже внесла свой вклад в разработку этой задачи  век тому назад. Идея власти советов( не советской власти,  а именно власти советов) не исчерпала себя,  и она еще способна реально поработать  прежде всего  на русскую цивилизацию,  если попытаться,  и суметь,  выделить в ней рациональное зерно. А суть этого зерна  -  антизападная.  Она - в неразделении,  а точнее в мягком разделении, исполнительной и представительной власти на муниципальном уровне. Реализованная жестко и  снизу доверху,  да еще в условиях однопартийной системы,  как это было сделано в Советском Союзе,  идея неразделения привела,  в конце концов,  к развалу государства.

 Но на муниципальном уровне,  подправленная,  оптимизированная(  и  в  финансовом отношении)  эта идея вполне может стать  основой той самой самоорганизации общества.  Способной уберечь его от  многого,   в  том  числе и  от глобализационной сенокосилки,  и   безумных  проделок  новизны..

Представим себе сеть муниципальных образований (МО),  представительные органы власти которых ( советы ) обладают правом утверждать (или,  соответственно,  отклонять) назначенных на главные должности: начальника милиции МО,  директоров всех школ на территории МО,  главных врачей всех поликлиник и больниц,  руководителей всех иных служб,  отвечающих за жизнеобеспечение граждан на территории МО... Это отнюдь не означает разрушение вертикальных структур( милицейских,  просвещенческих и прочих). Они,  естественно остаются. Но у представительной власти на муниципальном уровне - у совета - должно быть законом закрепленное право сказать любой из этих структур: « Нет, господа-товарищи-граждане,  предлагаемый на эту должность человек нам не подходит - ищите другого» … При таких  порядках к управлению уже не прорвется (  во  всяком случае надолго)  субъект , у которого за душой( спиной )  нет  ничего, кроме денег,  диаспоры, татуировки и зверского аппетита к земным благам. Но зато пройдет и негр преклонных годов, при наличие у него репутации человека совестливого и способного чужую боль воспринимать   чуть  острее, чем собственную.

 А теперь добавим ко всему этому следующее.

Имущественный и подоходный цензы для  депутатов во все органы представительной власти,  то есть разделение денег и управления. Власть принадлежит народу,  реализует же он ее  через средний класс и беднейших,  а не через денежные мешки. Сейчас, если разобраться,  разделение  денег  и власти - это главный социально- политический вопрос. По значимости  такой же, как двести  лет тому назад - отмена  рабства, крепостничества, как сто лет назад - восьмичасовой рабочий день. Деньги - из власти!.. Цивилизация, которая возьмет это на вооружение первой, победителем  и окажется.

Одномандатные  округа  при  выборах   на  всех  уровнях. С простой,  прозрачной , в  деталях  прописанной  процедурой  отзыва  депутатов.  Государство,  регион,  муниципалитет   полностью  и  оплачивает  эти  выборы  -    и   на    уровне   избирательных  компаний    деньги полностью изгоняются  из  власти.    Партии  со  своими  программами  остаются, но   идут они  во  власть  нее   не  безликим,  по  существу,   строем,   а через  персонально  выбранных  своих  членов.

 Муниципальный   совет -  как   совет  национальностей: формирование представительной власти  в  МО  в соответствии  с национальным   составом постоянно  зарегистрированных  в  нем  граждан.

Несомненно,  что  в  стране,  где низовая власть   будет  организована на подобных или близких к ним принципах,  довольно-таки  быстро,    самым  естественным  образом  и  в   интересах  подавляющего  числа  граждан   будут   решены  как  все  острейшие   проблемы,  так  и   вековые,  типа  " дураки-дороги" .  Самими   гражданами и  решены.    Именно непосредственное  и полное  управление   территориями    своего  проживания     создаст  условия  для  превращения  человека-потребителя бытия  в  человека-пастуха       бытия. Чтобы пасти  бытие человек  должен   почувствовать  свою  причастность  к  нему  -  свои  реальные  возможности влиять  на него: быть  хозяином,  иметь  возможность   управлять(через  людей ,  которым  он  полностью  доверяет )  хотя бы   тем,  от  чего  его  существование  зависит  непосредственно. 

Очевидно,  что     организованная  на     таких  началах  низовая   власть,  обеспечит   самую    надежную защиту(  вынесенные  за  скобку   деньги  и  прозрачность  управления -  тому  порука)  от  любых  объединений  людей  порочных,   соблазнившихся  порочными идеями , сблизившихся   ради  порочных  целей.

Очевидно,  что,   опираясь   на  такую     власть  на  местах,    с   максимальной  отдачей    исполнит свою  миссию   хранительницы  традиции  Русская   Православная   Церковь.   Союз  всевластных   муниципальных   советов и    рядовых  приходов Русской   Православной   Церкви... Такому    союзу  будут   не   страшны  и   самые  изощренные козни  амбициозных и    эффективных -  они    будут выпрыгивать за границы страны с резвостью тараканов,  брошенных на раскаленную сковородку. А на выборах в подобные муниципальные советы будут   собираться очереди... 

Нет у  меня  сомнения  и  в  том, что   без  подобной  организации   низовой   власти  останутся   на   бумаге  и  самые   блестящие  мобилизационные  проекты,  и самые  убедительные  планы  стратегических    рывков.  Ведь  для   их  осуществления потребуется   заблокировать     путь  во  власть  буйно  плодящейся   сегодня  популяции  Чубайсов-Дворкровичей-  Шуваловых -Медведевых . А  сделать  это  можно  только  снизу.

    Здоровая  и  разумная     муниципальная   власть , несомненно,    оздоровит и  власть   в  регионах,  и  власть  федеральную,  особенно,  если   успешная  работа  на  муниципальном  уровне  станет  необходимым  условием  избрания  в  представительную  власть     регионов  и  в  парламент   страны.   Если  же  в   стране    появится  что-то  вроде  Русской  академии  управления, в  которой    наряду   с   лекциями по праву   и  управлению     будут   читаться      солидные   курсы   по   русской   истории,  русской   классической  литературе,  русской   философии,   истории  русской   Церкви.  В которой,  слушатели    не  только получат   отменную     физическую  и   военную(  офицерскую)   подготовку, но   примут  участия  в   ликвидации,  скажем, последствий катастроф    или     в каких-то других  чрезвычайных   ситуациях ....  Если   в  стране  будет  создано      подобное  суровое, истинно   аристократическое высшее учебное   заведение  -  подобная школа  русской   элиты    -,  то  оно   со  временем  и сможет  стать   единственным   надежным    источником    кадров   для исполнительной  власти -  в  муниципалитетах,  в регионах,  в  центре .  Путь  во  власть  только   через  такую  выучку -  через   русскую  выучку. И  это  будет  самой   лучшей  гарантией  от  случайных  людей  во  власти,  а  значит  от   случайностей    в  политике...

                                                          4.

 Многое  из  того,  что    написано  во  этом пятичастном  цикле  заметок  -     лишь посильные вариации на темы,  которые развил и выложил перед русским самосознанием Александр Сергеевич Панарин  и которые пока это самосознание, измордованное,  деформированное подобострастным приплясыванием перед Западом да еще с долларовым кольцом в ноздре,  как бы и  не замечает.  И  система организации низовой власти,  о которой идет  здесь   речь,  вписывается в экстраполяции А. Панарина,  поскольку является хорошим стимулятором социальной активности,  поскольку последовательно реализует важнейшую в его в построениях идею самоограничения,  поскольку  способна расконсервировать модерн и обеспечить его просвещенческую коррекцию — практически определить модерн как «перманентную способность к переменам,  к критическому самоизменению на основе беспокойной,  обращенной на себя рефлексии» (3) и открыть путь к глубокой,  истинной демократизации и социализации.

  Наивно все это ? Несомненно. А после  всех  самоотверженных клятв и восторженных заверений    в преданности прозападному курсу той либеральной   урлы,    что   взяла под свой  контроль  Россию,  после  всех   мировоззренческих   дрожаний  и ёрзаний   лица,     считай  уже десятилетие, стыдливо  и  застенчиво предъявляющего   себя  в  качестве национального   лидера- наивно втройне.

Но.  Есть привязанность к идеальному. Есть  многовековая практика защиты   этого идеального от  посягательств -    сбережения  его    и  соответствия ему …

 Эти особенности русского духа по-прежнему существуют. Они формировались и укреплялись в борьбе за совершенно конкретное идеальное — за Православие,  за Святую Русь. Но в конце концов обрели самостоятельное существование— стали свойствами народного духа. Их и в самом деле очень легко свести к отсутствию чувства реальности. Но в них,  как ни странно,  может быть и шанс человечества,  поскольку постэкономическому человеку,  настаивает А. Панарин,  как раз прежде всего и нужна эта установка русской культуры — дух выше материи…

В российском смиренном и упрямом предстоянии пред идеальным,  возможно и заключено истинное чувство реальности,  та его форма,  с которой легкомысленно разошелся Запад,  затравленный либерализмом и поставивший на «естественное состояние» человека— поспешно объявивший все общественное « химерами старого авторитарно-традиционалистского и тоталитарного сознания», соблазнившийся дурной простотой интересов,  отделенных от ценностей,  и явно не видящий страшных последствий начавшегося вытеснения «свободы личности (разума) “свободой инстинкта’’»…

                               Примечания

2.  М. Мамардашвили   Как я понимаю  философию  М .1992.

3.  А. Панарин. “Народ без элиты:  между отчаянием и надеждой"

  

ЧИСЛО            ПОСЕЩЕНИЙ		ПОИСК  ПО САЙТУ на сайте  в интернете
НАПИСАТЬ  АДМИНИСТРАТОРУ                САЙТА	Рассылки Subscribe.Ru Советую прочитать	©ВалерийСуриков