Хождения  по   мукам  Наталии  Рубановой

 (заметки  об исключительной одаренности

             и коварствах  эмансипации).

 Первая    порция двучастной статьи "Современная  русская  проза . Впечатления -  читая рассказы".

                                              1.

На  рассказы  Н. Рубановой   у  меня есть несколько микрорецензий,  написанных достаточно  давно  - в 2007-2008 годах...  И вот  в  мартовском  "Знамени" этого года  я  натыкаюсь на  подборку ее текстов под названием "Адские штучки" ...

      То обстоятельство,  что  именно собственные переживания, мысли  и    прочие хождения по мукам  автора   являются  если не главным, то  важнейшим источником воспроизводимых  им  сюжетов   и положений,   давно  не  является   большим секретом   -  и  для читающей ,  и  даже   для  пишущей публики.  Писатели,  поэты  и  иные  художники -  как  властители   мук  человечества...   Как просвещающие, оберегающие, а  то и спасающее  его... Да, наверное, это   не  преувеличение.   Но  лишь  в  той  степени,  в какой   не  является  фантазией  утверждение,  что   в  своем  творчестве они еще  спасаются и  от  самих себя.

Вот  общее  впечатление(  одно из  возможных) от  прочитанного из Наталии  Рубановой:  все написанное ею  - единый сюжет , своего рода  эпопея борьбы с  собой и за себя. Именно  единый.  Отсюда эта странная  особенность, подмеченная,  судя по всему,  одним из редакторов, и  предпосланная  публикации   самой  Н. Рубановой: "...ощущение, что все эти рассказы сочинили разные люди, настолько они не похожи… не похожи друг на друга… один на другой… другой на третий... они как бы не совпадают между собой… все из разных мест..."

 Рассказы   как эпизоды этой  борьбы, как  дотошное   исследование разных  и  мало похожих  друг на друга состояний  души и духа.   Соединившиеся  в  целое,  скорее  всего , самопроизвольно,  без заранее заданного плана.  Так  получилось,  и  всё тут.

Но почему  тогда  именно на  примере     прозы  Наталии  Рубановой  имеет   смысл  затевать  разговор о подобной  борьбе,  если  она  -  удел каждого,   берущегося  за   перо?..   Эффект единого  сюжета   - именно  он располагает к  такому  разговору, делает его  актуальным.  Сам   же  этот  эффект несомненно  обязан  литературной одаренности  Н. Рубановой -  она,  вне  всякого   сомнения,  является  обладателем  той  способности  "ставить  слово  после  слова",  которое  в  литературе  обеспечивает  всё -  и исключительную  выразительность  текста, составленного  из простых, казалось бы  безнадежно  затертых  частым  употреблением,  слов, и   фантастическую глубину  смыслов, вскрываемых какими-нибудь изысканными тропами.  

 Умением сближать  слова  (литературным  слухом)  Н. Рубанова наделена щедро   -  оно  обнаруживается  у  нее  постоянно, даже  в   тех        почти   механических смешениях  слов,    к которым  она, видимо  в  отчаянии, порой прибегает. Это умение  в конце  концов  и   обеспечивает   как    колоритность ее   сюжетов,  так   и  стыковку  их в  единое целое.    И даже банальная    похабщина  обретает при такой целостной  подсветке   определенные  права  на  существование.

                                           2.

 Начать есть смысл   с  рассказа, опубликованного в  2008 году  под названием "Прошлый век" ( "Смерть Аделаиды Вигдовны" - моя рецензия  на него), поскольку  этот  рассказ, как  мне кажется,   также   является  одним   из  ключей  к  пониманию   Н. Рубановой.

Вот  что  было написано  в 2008:

   Ослабление   памяти  и , как  следствие,  фрагментация  мировосприятия  -  оно   постепенно  становится   неким  подобием сна…     По  всей  видимости,  вот  также фрагментарно с  помощью  какого-то тайного генератора  случайных  чисел отключается (  или   включается )   при  засыпании (  пробуждении)  мозг   -   сближая  невероятное,  несовместимое...    Здесь   же болезнь      медленно   съедает     память -  объединяя  в     пульсирующую калейдоскопическую   картину разрозненные    фрагменты прожитой  жизни.  Болезнь  прогрессирует,  сближения  становятся    все  более  и  более  странными, настолько,  что  вот  уже    и  реальные  сны   перестают  отличаться   от сноподобных   воспоминаний   Аделаиды  Вигдовны…

   И вот    что  крайне  интересно (  случайно это  получилось  у  Наталии Рубановой  или  таков  был  замысел   -   теряюсь  в  догадках  ).  Мозг,  это общепризнанное сосредоточение  рациональности, умирает.  И, казалось  бы,  все  более  непосредственным  -  детским -   должно становиться   восприятие.  Но  у Аделаиды  Вигдовны   оно,  напротив,  становится,  похоже,  все  более  рациональным,  сухим,  бесчувственным  -  пока  не  обрушивается  в  смерть.

     Мышление  бессмысленно,  безжизненно,  пусто  в  своем   чисто рациональном  пределе.   В пределе  без  сопровождающих   его   шумов    -  чувств  и  бессознательных  реакций.  Нет,  Наталия  Рубанова  не  открывает  этой    фундаментальной истины -  она    давно  известна  и  восходит,   в общем-то,  к  второму  началу термодинамики.  Но    совершенно определенно  своим  художественным  исследованием  Наталия  Рубанова  подтверждает  эту  истину   жизни . Причем  как  бы  от противного – рассказывая об  умирании  очень  даже  неординарной  своей  героини.

Сегодня к этим  соображениям я хочу   добавить вот  что. Рационализация   умирающего  мозга...Н.  Рубанова в своем  рассказе  вышла на эту  максиму. Ее вполне  можно отнести  к частным   особенностям, но  она   определенно обретает  уже  глобальный смысл  в обратной своей   редакции:    рационализованный  без меры   мозг теряет  свои  способности  к выживанию.  Это  уже - драматическая  особенность  века -    коварный подарок   ему от   информационной  революции.  В  женском  же  варианте,  - считай,   трагедия. Творчество самой  Н. Рубановой   заставляет   задуматься  и  об  этом.

  Очарованная собственной рациональностью   женщина талантливо      рубит  ступени  в ничто... Явление, которое ею  же  самой и исследуется:  это  рациональное  стирание, это горделивое вытравливание женского  начала в себе   представлено в  набросках  женских образов, предложенных   Н. Рубановой,  с исключительной полнотой.  И  она  именно исследует  это   явление: не  пытается  объяснять, развенчивать  или  возвышать  его - она   подает  его, как  человеческую драму.  Потому      все  мерзости,  которые она  описывает , обретают  определенный  смысл.

И даже  когда ее персонажи  вполне   довольны собой  и    своей  жизнью,   они    не торжествуют.  Они - страдают . По-разному, но  страдают. Как, видимо, и  сама автор.

                                               3.

Крайности,  как  известно,  сходятся.  И  проза  Н. Рубановой  очередной раз  подтверждает  это .Ее    рациональное  обнаруживает  себя  и  в склонности к опрощению.

 При  чтении тех же  "Адских  штучек" нельзя  не  обратить  внимание на    лексическую вольницу автора -  на  то, как она в  дуэте  смысл-слово  скидывает     приоритет последнему.   Она   порой,  складывается и  такое  впечатление,  не  использует  слова  под заданные смыслы,   а  посыпает словами в  тайной, возможно,  надежде,  что в свободном парении они  самопроизвольно выстроятся  в  структуры  смыслов.  Взбалтывает осторожными  движениями  свой словарь  и  щепотками  посыпает .Своего рода детская  игра.  Или  интуитивный поиск  смыслов  -   через натыкание на  них .  Вроде как  никакого  предварительного  знания,  и сознание - чистый лист , как у новорожденного  младенца...

 Но  зачем оно  ей,  это  опрощение?..  Видимо,  в таком   отвлеченном,  нирваническом  состоянии,  когда   всякая ответственность  снимается   полностью,  проще  освободиться  от  мучений. Сбросить  и забыть.  Или  так  -  подарить  их кому-нибудь и таким образом  освободиться от внутреннего  ада.   

    А  рядом  с простой россыпью   слов    всегда изысканная  упаковка,   всегда выделка текста. В этом  отношении    показательна адская  штучка  под  названием  "И жили долго и счастливо" ,  где  из  слов, то  случайно  оброненных, то  расчетливо подобранных, является некоторая  смысловая  структура, в  которой не  без  блеска подана несомненно  терзающая  автора  идея абсолютной спонтанности, непроизвольности, принципиальной бессмысленности  жизни  - идея  мизерного  влияния человека на  нее. Тихий  циник Ванюша,  выныривающий  в  конце  сюжета на могиле двух главных персонажей,  торчит  как осиновый  кол  - как  утверждение,  что  бессмысленность  эта  вечна,  фундаментальна.

 В  рациональных  своих  экспериментах   Н.  Рубанова    не только   не  отстает  от  времени  - она обгоняет  его.  Что  там   какая-то    гармония, вымеренная какой-то алгеброй...   Мы  лучше  трижды  продифференцируем  примитивное  человеческое  чувство и в  грезах о том, как выглядит его четвертая  производная,  ударим  в очередной   адской    штучке  такой вот высококачественной  аналитикой  по  бездорожью   и  разгильдяйству  бессистемных  отношений  полов... И  зачем  нам,  лишая кого-то  права на  выбор, определять   последние   -  назовем  их  простенько: А  и В... Наблюдая за  такими прогулками по аналитическим  высотам  трудно бывает избавиться  от мысли,  что  все  это представляет  куда  больший  интерес  для  импровизаций   психоаналитика ,  чем  для литературного   анализа.    То есть   авторские мотивы      написания   здесь,  возможно,  важнее  и интересней  той  версии предмета описания, что автором  предлагается. 

     Но и  признавая  все  издержки     перевода   смысла  в  пристяжные  при   слове (порой Н. Рубанова идет  и  еще  дальше -   звук, буква  у нее впереди),  нельзя  не   отметить,  что  эта  инверсия,  возможно,  во многом и   обеспечивает  эффект  единения сюжетов -  чисто  логическое выстраивание( жесткое подчинение слов  смыслу)  необратимо разбивало  бы ее прозу  на  части, превращая картину  внутреннего  ада  в    посредственную и  безнадежную  галерею адских  штучек.

   И трудно  порой определить,  что  здесь   причина, что  следствие. Иногда кажется,  что существует все-таки  глобальный замысел  извлечь из своего  жизненного  опыта  некоторую  общую проблему современного существования  и  убедительно  -  как   драму - показать  ее . Но часто  видится   и иное, самопроизвольное  строительство -  смысл   не  закладывается в  текст, а  строится  самим текстом  (сошлемся  здесь  на  Александра  Иличевского  -  см. мою статью "Будем классичны", главка "Топология бесед с Д. Бавильским" -   с  его  экзотическим: «проза сама по себе «думает»)...    Сцеженные   в  беспорядке   эпизоды, временами   жуткие, инфернальные ,    каким-то образом   начинают выстраиваться,  пусть  в размытую,  студнеобразную, связанную  лишь    едва намеченными   ассоциациями, но единую картину  адского существование.  И  для  успеха  здесь, видимо,   просто необходима   предельная расслабленность  -  чувство  мысли  на  уровне  новорожденного.  При предельно  развитом   чувстве   слова.   Но чего  только  не  затягивается  порой в  этот  разрыв между  чувством  мысли   и чувством   слова... 

О   скрытых  истоках, первопричинах  этого  ада   Н. Рубанова, возможно, что и   заводит речь  в  финальной  части "Адских  штучек" - в  своих суждениях  о   метафизических  лужах.      И  хотя  смыслы тех   суждений  хорошо   замаскированы  демонстративной  тарабарщиной    замыкающего "Штучки" текста,  они    у Н. Рубановой является, похоже,  исповедальными .      Как  бы  ты, ссылаясь на   приобретенный  опыт,  ни убеждал  себя, что  изменился,  ты  все равно  остался  такой, как  вчера  , и пережитые горести, увы, не    становятся комариными  укусами, а остаются  простреливающими    твое сердце  пульками   -         "сердце, которому, как оказывается при ближайшем рассмотрении, хочется вовсе не покоя, а черт-течего.

Оно-то — черт-те чо — и правит балом."

Нечто совершенно  неопределенной  природы, недоступное не  только пониманию, но и даже более или менее  четкому обозначению...  И тем не менее контролирующее   в тебе  все... Оно,   легкомысленно  выпущенное  на  свободу, предоставленное  самому  себе,  получившее  свои  права на  независимое существование...  Его  освобождение, казавшееся, наверное,  игрой ,забавой, развлечением,  оказалось  необратимым.   Понимание этой необратимости  и   становится,  наверное, источником  душевного  ада. И  остается  лишь  фиксировать  разнузданную  деятельность этой  туманной  субстанции.  Подставляться  ей  и  фиксировать.

Сюжет в общем-то в литературе  совсем  не  оригинальный.  Новшество    Н.  Рубановой  , пожалуй,  лишь в  том,  что субстанция  сия у нее  не  определена,  не субъектна, как,  скажем у  классиков. Она    растворена, рассредоточена  в  бытие...

                                          4.

    Если  допустить,  что  из отдельных  рассказов Н. Рубановой все-таки складывается  в итоге некоторое  единое   по своему  смыслу  повествование,  то необходимо   признать   и  наличие    единого  героя (героини) этого повествования . С   причудливым набором   внутренних  состояний  такой   условной героини -  метагероини, назовем ее  так -   мы  и имеем    тогда дело     в  рассказах  Н.  Рубановой.  Именно   героини.  Даже в тех  случаях,  когда  существо женского  пола  явно  находится  на обочине  сюжета.

 Что же  это за  состояния?

Вот  , к  примеру,  подборка рассказов    под  названием " Короткометражные чувства .

"Карлов  мост"  и  "Человек с  рюкзаком и собакой"  - это по существу  один и тот же  сюжет ,поданный   с разных  точек, в  разных  ракурсах.   Пустяшные с виду  эскизы, походя сделанные  наброски, с  совершенно  не пустяшной  заявкой коротким  росчерком  зафиксировать драму    частного  человеческого существования, за  которой и  притаилось   нечто,  поименованное в "Адских  штучках"  , как  чер-те чо.   Оно, сумеречное, тревожное в  двух названных  рассказах ,  совсем   иным предстанет   в "Nappy New Yea".  Встревоженность останется, но  вариация о  частном  существовании  получится  значительно более    выразительной и,  главное,   -  светлой. Настолько, что  Н. Рубанова, видимо, немного испугается  того,  что  у нее получилось(  стало  получаться ) и  в  финале  торопливо попытается подавить положительный эффект - во  вполне  современной,  сугубо  физиологической  манере.  Хотя,  возможно, она  таким образом  лишь выставляет  превентивную   оценку   следующему своему  зимнему  сюжету "Публичный  снег",  где  в центре оказывается   лесбийская  тема.  Она  подается у Н.  Рубановой   без  публицистического нажима, исподволь  - как  одна  из  драм человеческого существования. Причем выстроена  зарисовка  виртуозно, детективно  и   почти  без  излишеств.  Сделано   все  настолько   искусно, что  если  бы было  на слуху в  2007  году   представление  об   окнах  Обертона ,  то  обильно сбрызнутый неприязнью   к окружающему   миру  изящный  детективчик Н. Рубановой,  вполне  мог  бы  выиграть конкурс  на  лучшее  окно...

  Неприязнь   к  миру обнаруживает  себя в общем-то  у Н. Рубановой  довольно-таки  часто: то  эпитетом , то  намеренно  искаженным словом,   то промельком какой-нибудь непотребности . Это  своего рода инварианта  ее  прозы.  И,  может  быть,  код( знак, метка) тех  мук  существования, которые  претерпевает ее  метагероиня .

К лесбийской  теме, но  уже  в  совершенно  ином и значительно  более   серьезном ключе,   Н. Рубанова    обратится   в  публикации     следующего, 2008  года- рассказ "[Лёра]" ,   подзаголовок   "записки  на  туалетной бумаге".  Причем"Лёре" предпослан,  и  скорее  всего   неслучайно,  рассказ «Тихая  семейная  жизнь» ,  хорошо  составленный журналистский  репортаж-отчет   о поездке в  чью-то не очень удачно сложившуюся  семейную  жизнь. Рассказ наверняка  произвел  бы  впечатление  на    Чубайса, восторженно встречающего      любой  плевок в  адрес  Достоевского.  Но не  для  него же он, надо  полагать,  писался...  Но  тогда   зачем?..  Чтобы  избавиться  от   накопившихся  за последний месяц- квартал- год     претензий   к  современному миру?..   Или, может быть, этой  хохотушкой в адрес  бескомпромиссного   исследователя  бытия  Достоевского  Н.Рубанова   укрепляет себя( а  заодно  и  читателя) перед  публикацией своей экзотической , давно написанной "Лёры"  -   мол,  будем   и  мы  бесстрашны,  как  Достоевский...

"Лёра"  по-прежнему (    свою    оценку   я  не  отзываю ) остается  для  меня  текстом    с  несомненным  внутренним  источником.  Это не   скабрезная зарисовка, каковой  является "Тихая   семейная жизнь".   Перед нами,  если  угодно,  жесткое    художественное  исследование. Но   к той  смысловой  нагрузке,  что  виделась мне в   2008  году, сегодня  кое-что  и   добавилось:  рассказ  воспринимается и  как    один из эпизодов    бытия метагероини Н. Рубановой.

    Эта  героиня  - отнюдь  не  персонаж  каког0- либо   из ее рассказов.  Но подавляющее  число  персонажей  Н. Рубановой  -  своего рода ипостаси ее  метагероини,  формы  ее  существования в отдельных ситуациях.  

    Чем   вызвана  необходимость   обращения к  подобному понятию?  Причина одна: только представление о такой  условной  героине  позволяет соединить в  нечто   целое   чудовищно противоречивый набор ее  персонажей.  Они   - как отдельные состояния души.  Не  конкретной, а  души вообще. В реально   существующем   человеке такие  состояния несовместимы:  одни просто подавляют другие -  становятся  доминантными. В художественном же исследовании       несовместимые состояния, как  правило, разносятся по отдельным   противостоящим друг другу  персонажам.   Формально   Н. Рубанова вроде  бы   поступает так же  -  нет никаких оснований считать, что в ее рассказах  действует одно и тоже лицо.    И тем не менее    ощущение   какого-то  единства  ее персонажей  все-таки возникает. И довольно-таки устойчивое  ощущение.

                                          5.

Разобраться, чем   это  ощущение    питается,   до  конца   вряд ли удастся, поскольку  его  источник,  скорее всего, не из числа рациональных. И  остается только догадываться,  что понуждает Н. Рубанову сближать не сближаемое  ,  то есть  отказываться от выбора.  Можно , конечно, сослаться на  модную современную  болезнь, принявшую  форму  эпидемии  -  на постмодернизм.  Но  как  тогда   увязать  эту ссылку   с  предельно ясными ,выверенными  по  классическим образцам  сюжетами Н.  Рубановой ?..

Возможно,  мы  имеем  здесь  дело  с каким-то  особым типом художественных  исследований.  Тем, которое  допускает  не  только   пристальное, бесстрашное  наблюдение над  собой  и  окружающим  миром, но и своего  рода  опытное  моделирование -  намеренное  выстраивание  неких предельных (исходя  из допущения, что возможно все)  ситуаций.

    Представление   о   подобном   моделировании не может  не  затронуть  проблему   взаимоотношений   искусства  и информации, которая   давно уже   и  обосновалась  в  современной   повестке  дня(  см. к  примеру недавнее  интервью     Б. Гройса ). Б.Гройс  исходит из того, что    существует  резкая  грань(  признает ее наличие) между искусством и информацией  (между  фикцией  и  не фикцией ),  то есть  рассматривает по существу информацию и искусство, как сущности  одного порядка  ("искусство стало фактичным и превратилось в информацию" )  Но  соглашаться   с  этой  попыткой    уравнять  по  статусу   искусство  и  информацию     не хочется.  И  прежде  всего  потому, что  искусство(  равно  как и  литература )    все-таки  трехмерно - существует  и  развивается в    пространстве -  с  тремя( эстетика, этика, информация ) координатами.  И   оно становится   ущербным,  перестает  быть  собой   даже в любой  из  трех  возможных  плоскостей (этико-эстетической, этико- информационной, эстетико- информационной) .  Не говоря   уж о  его свертывании    до   сугубо  эстетического,  этического  и тем более  информационного   действа.    Поэтому суть  процессов, идущих  в  современном искусстве-литературе,  вряд ли  удастся     передать , отталкиваясь  от   идеи   разрушения  границы  между  информацией  и  искусством. Понижении  размерности пространства  искусства-литературы   -  вот  что  в  состоянии объяснить   куда больший  набор   современных  тенденций.    Это   упрощающее   понижение  размерности   объясняет    и  все   современные  покушения    на  классическое. В  любом  варианте:   и  в  тупом игиловском (  с  помощью   чугунной  кувалды )  , и   в  изысканно-извращенном  ( используя кувалду  перверсий )   олегтабаковском - костябогомоловском . Литература   в этом  отношении  тоже  не  отстает  от  генерально1й   линии  современности. Классика  потому   и  становится   объектом  авангардной атаки,  что  она  -  трехмерна,    постоянно напоминает о  своей  трехмерности:  только  трехмерное в ней и  задерживается.  Поэтому   и  -  к ногтю ее.. С  корабля  современности... В набежавшую  волну...

Кстати, именно понижение   размерности  наилучшим  образом  объясняет    и то  специфическое    явление, на  которое  обращает  внимание   Б.  Гройс : "...зa девиантные формы поведения перестали сажать в сумасшедший дом, потому что это слишком обременительно, и теперь они опознаются как искусство. Чем ты более девиантен, тем ты более художник."
     Формально   художественные  эксперименты  Н. Рубановой  вполне  можно  списать по  статье  сознательное  понижение  размерности.  Более  того  ее  литературная  одаренность  позволяет  рассматривать  ее  поиски  , как  весьма  неординарные  эксперименты  именно  в  информационно- эстетичесчкой   плоскости. Но    вновь  всплывает   тот же ,  что  и  при  отсылке  к  постмодернизму,  вопрос -  а как  быть  с  ее  драматическими сюжетами,  которые    просто немыслимы на плешинах информационно-эстетического пространства,  поскольку    без  этической  оценки  ни одна коллизия  межчеловеческих отношений  не  станет драмой.  

      Размышляя  о   прозе   Н. Рубановой,    нельзя не  вспомнить и об амбивалентности,  этом   "универсальном механизме взаимообращения противоположностей" . Тем более,  что   существует,  как  будто специально   для  Н.  Рубановой  предложенная  Дюркгеймом, психологическая    интерпретация амбивалентности  как " чередования дисфорических и эйфорических эмоций"

 Но   об  амбивалентности  говорят  не  только как  о  перетекании  друг в друга  противоположностей(  простейшее, ширпотребное   толкование) , но  и   как о " руди­ментарной, неполноценной  форме диалектики, где недостает третьего члена — синтеза" ...    Используя   такое   толкование   только, видимо,  и  можно   разобраться   в  сложных  отношениях  искусства-литературы  и   этого понятия,   которое пробрело  можно  сказать  магическую силу -  способность  снять   любые противоречия этического характера  одним только своим  звучанием...      Да,     художник   может, имеет  право, а  иногда  даже  обязан,  в  процессе  исследования   реальности на  стадии   анализа уравнять    в  правах  на  свое  внимание  обе  противоположности  - идеальное и  реальное , сакральное  и  профанное.  То  есть,  как  аналитик,   он может     спроецировать   исследуемую  им ситуацию  в  эстетико- информационную плоскость  -  побыть   какое-то  время амбивалентным. Но, он       не  имеет  права остаться  в  этом       состоянии.  Он  обязан  завершить свои  аналитические  подвиги  синтезом - включить убранную  на  время  анализа  этическую  координату... Амбивалентность это  лишь   средство   разработки  системы воззрения  на  мир, а вовсе не опорный принцип такой  системы.

Да  существует,  бахтинское  представление об  амбивалентности, где      двойственность   из   качества рабочего, локального,   обеспечивающего  определенную  стабильность общества, контроль за его  динамикой ,  превращается  в нечто  с   почти  онтологическим  статусом -"характеризует уже не ограниченную сферу жизни, а всю жизнь в целом, рассматриваемую как бескрайний и нескончаемый поток становле­ния.   Но, такое  превращение  как  раз   и   предполагает если  не    полное  уничтожение  этической  компоненты,  то    по крайней  мере  ее   существенное  подавление.  Это -  своего  рода   цена  за  глобальную амбивалентную  модель мира.    Ведь  истина остается  истиной лишь в определенных  пределах, и попытка    выйти  за  эти  пределы    превращает ее  в    собственную    противоположность. 

Значит,  если   художник и  имеет  право  снимать нравственную  нагрузку (убирать  этическую координату )и  рассматривать  явления    исключительно  в  информационно-эстетической  плоскости,  то только  на  начальном  этапе  исследования. Именно  понимание  ,что от простоты и вольницы информационно-эстетической плоскости  нужно вернуться в естественно  стесненное  трехмерное пространство - включить    временно  снятую  координату  нравственного ,  в конце концов, и определяет   бытийный статус   написанного, нарисованного, исполненного, снятого...  То ли   в этом  раскрыта какая-то  загадочная  сторона  бытия...  То ли  это примитивнейшее  по  форме сбрасывание избыточно  влюбленным в  себя  индивидуумом  своих  болезней-тревог   на  первого  подвернувшегося  под  руку  обывателя.

                                              6.

  Те  предельные  ситуации,  в которые  Н.  Рубанова помещает  свою  метагероиню,     не  обязательно    относятся  к  числу  лично проживаемых -  они  могут( на  основе каких - то впечатлений, разговоров, наблюдений) создаваться  исключительно  в воображении  и  затем  встраиваться в общую панораму. Понятно, что   в качестве   воображаемой  такая ситуация  может  быть  на порядки  более адской , чем  в качестве реально проживаемой -  пути  человеческого  воображения  неисповедимы,  и  на этих  путях  может  действительно  повстречаться чер-те чо. Человек,  понятное  дело,  цензурирует,  и  достаточно  жестко,    свое  воображение. Успех  же  этой  охранительной  работы  во многом  определяется  стабильностью  внешнего  мира.  Но когда  этот  мир  - студнеобразное  месиво ,    внутренняя   цензура  ослабевает настолько,  что воображаемое   уравнивается  в  правах  с  реальным,  и   его   актуализация   становится  неизбежной  и естественной. А  от  нее  до метагероев -  полшага.  Они   - форма  актуализации воображаемого.

       Хотя       приведенные  примеры   уже дают    основания  считать,  что   все   эти  отвлеченные   суждения   имеют  самое  прямое   отношение    к   прозе   Н.  Рубановой,   мы продолжим  нашу  прогулку  по ее  рассказам, чтобы  еще раз убедиться  в этом.   

Очень  серьезной  заявкой  на  метагероиню  нельзя не  признать  ту же "Лёру" . Воспроизведенная   там     житейская  история  -  да,  из  разряда    отстойных,  но  она  не  сводится  к срамным  картинкам- ядовитым  ухмылкам. Сильнейшее чувство, острейшие  переживания...   И  вполне  можно  допустить,  что   трагедия эта    - плод   воображения рубановской  метагероини:  она  как  бы  просчитывает   и   такой  вариант...

"  Лёра"   публикуется в  2008,   и  в том  же  году Н. Рубановой  выкладывается   совершенно  замечательный  цикл  [Short-ли$ТЫ] ... Одним   только написанием   своего названия  публикация, казалось  бы,  анонсировала исключительный  по  силе  и  масштабам  лексический   выпендреж.   Однако   этого  не  случилось    - пред нами   метагероиня  прозы  Н. Рубановой  далеко  не в  самом типичном  для нее  - просветленном - состоянии...

Четыре   мастерски исполненных  зарисовки, в  которых Н. Рубановой  удается   решить,  наверное, самую сложную  из  задач,  появляющихся   при  разработке   собственной   манеры  письма  -  ей удается  быть  естественно-  оригинальной.    Оригинальничания   как   такового( когда  форма  ,  скачет  впереди  и  сама  по  себе - автономно  от  смыслов) практически  не  чувствуется.  В  четвертом рассказе,  разве  что,  связка форма-смысл   остается не  до конца  гармонизированной…

В  2008 лучшим  из  четырех  мне  показался "Снег  на  даче".Сегодня   же в этой  четверке   я  отдаю предпочтение   "Солнечному сплетению"( [Plexus solaris]  )... Поразительное  сочетание современной   кичливой  расхристанности   и нежнейшего, тончайшего чувства  -  оно, оказывается, присутствует, сохраняется  и  в  самой жуткой  среде. Оно  неистребимо,  оно  рядом - любая случайность может пробудить его  к  жизни.

  Рассказы  этого   цикла  настолько  хороши, что представляют ценность  и  сами по себе   -  вне  предполагаемого  метаобраза.  Они   и без  обращения к  последнему  в  состоянии  оправдать  все  погружения Н. Рубановой в  адское  и  вполне  могут быть   приняты  за конечную цель  ее поисков . Если  допустить,  скажем,  что  она  продирается   именно к  такого рода   моделям современного  бытия , а   ее метагероиня -  это  , так, побочный случайный эффект. 
" Снег на  даче    также   свидетельствует   в  пользу подобной версии,   хотя этот  рассказ  и   пересыщен  современным    бытом:  первая, подготовительная,  часть его слишком объемна и  потому  снижает убедительность  финальной  поездки на  дачу, к снегам.   Эту  поездку, конечно, можно воспринимать  и как простую отмашка из крайности в крайность.  Вот, в   " Солнечном  сплетении",    там  - не отмашка, а всплывание  - своего, истинного, полузабытого.  Как  и  в небольшой, но теперь  уж  длинной  в полжизни,  зарисовке "Карлсон, танцующий фламенко" . Где   светло,  чисто,  и  поток   воспоминаний   несется  -   несется    вскачь...  

                                               7.

   Да, ничто  не  мешает  принять  этот в  целом исключительно  светлый  цикл    в  качестве   свидетельства     ожесточенной внутренней   борьбы  в душе автора,  желания  его   избавиться от  адского  в  себе, которое  и  сцеживается  в некий  отстойник. Один  из  них,  скажем,   и  публикуется   в  мартовской книжке   "Знамени" за 2015 год - целиком, без изъятий. 

    Все  отцедить, конечно,  не  удается  -  какие-то клочки, метки извергнутого  остаются  и в   относительно светлом  тексте... За  свидетельства  внутренней  борьбы   могут приняты  не  только   такие  метки , но  и  появление совершенно неожиданных источников   света, как, например,  в относительно недавнем  рассказе    " Про Филю, бога и утиль"  , где    человеческий   взгляда  на  мир  утверждается     через собаку  -  через ее  мироощущения.   Как   будто   в моменты   сгущения темноты, когда  адское и оказывается вдруг   единственной  адекватной  моделью    мира, только с собакой     и  может  ассоциироваться    хоть что-то  мало-мальски  человеческое.  

  Но  страшное, воистину  зловещее изливается тогда, когда душа  полностью  заталкивается в  таким  образом  смоделированный  мир.

Мне  не удалось установить  год  написания  текстов, представленных в  Интернете  под  названием "Два  рассказа".   Демонстративно бесноватый,  агрессивный бред "Нормального   человека"  и    золотушная, испитая    дичь   " Пантеры  Таврической"... Но   во  втором  тексте,  в минуту  прояснения видимо, вдруг  все , наконец, и объясняется.  И  вымеряется глубина этого адского  мира:

"— Ты не поняла, — остановила я ее. — Я просто не хочу больше рождаться. И вообще — ничего не хочу больше: ни денег, ни расы, ни пола... Ни камнем, ни деревом. Ни собакой. Ни-кем. Ни-че-го, понимаешь? ... Я хочу быть ничем. Пустотой. Это возможно? — в глазах стояли, разумеется, слезы."

Нужны ли какие-либо  дополнения к этой исчерпывающей картине  душевного  ада?.. Если они необходимы,  то поищите   их , например,  в рассказе  2010  года [Её университеты] , где  ординарная   бытовая история переводится в  пространство  с  совершенно  чудовищной, уродливой, глубинной деформацией  этического. Причем, делается это  без  привлечения какой-либо психологии, а исключительно   литературными средствами ( подбор  лексики, нетривиальная подача ее,  структура  дерзко  сближенных фрагментов).     

    А   мало  и этого  вернемся  в  2008  и   откроем  второй   номер  журнала  "Занзибер"  -  под  общим  названием   "Рассказы  о  мужчинах  и  женщинах " Н. Рубанова  предлагает  очередной  набор своих   зарисовок. 

   В  первой из них,  безымянной,    современная ярко выраженная индивидуальность   представлена   в высшей степени  необычно -  на свидании  с  самой собой. Полная открытость ,  откровенность -  взгляд, который  никогда не отводится, веки,  которые никогда не  опускаются ...

   За  такими    ныряниями  в  беспредельное  и у современного  беллетриста    всегда  четко просматривается  стремление  простейшим  путем   выйти на  максимальную    выразительность. И  это, действительно, простейший  путь.  Снести нормы, разрушить  барьеры и  уже  одним этим  намертво  привязать  к  себе внимание...

А  Наталии Рубановой-то ,  казалось бы,  зачем  эти   ныряния  - удел тех,  для кого  просто не  существует   иной  возможности выдернуть  себя    из срединной   трясины...  При ее -то литературных  данных, при ее-то  умении ставить  слово   после  слова...

 Но в  галерее  душевных  состояний  ее    метагероини  подобные( в  подобном  бесцеремонном  оформлении)   взвизги  измученной  собственным  адом   души, видимо, не  могли  не   появиться .  Таким,  вот, образом,  возможно,    передает  она    ужас безыдеального  существования  женщины, возомнившей  себя  самодостаточной, освобождающейся   от   всякой внешней  зависимости  и теряющей  вместе с последней  свое  идеальное. Оно  ведь,  это женское  идеальное,  создается  и возделывается  исключительно  мужскими  руками...

 В  упомянутом безымянном рассказе  этого  цикла  запредельное   остается  пока    более  или  менее    цивилизованным.  И  как   выясняется  из следующего    далее  текста  "Разрешите  вами  восхищаться", до  предельного  беспредела еще    топать  и топать. Вот, где  истинный  ад,  вот где   кондиционная   чертовщина , вот  где  намеренное,  принципиальное  вытаптывание     человеческого...

  Но  и  на  этом     эксперименты  с   моделями бытия   для  своей   метагероини  Н. Рубанова   не  останавливает -  она замыкает   их текстом-кувалдой    под  названием  " Креплёная проза, или коллекция нефункциональных мужчин".  Здесь  ее   метагероиня,  предвосхищая   подвиги   бесноватых  на античных  памятниках  в Сирии, взлетает  ( в адском, перевернутом  мире  это   именно   взлет) в  такие  низины духа, где совершено естественным  и нормальным  оказывается   сладострастное   разрушение   всего,   имеющего малейший намек на человеческое. Ниже,  действительно,  не  взлететь.

 "Крепленная   проза"  это  -  пиршество  рациональности, это   торжество ее и ее предел... Рациональность-ректификат ... Полная очистка от  сивушных  масел  эмоциональности... 

                                                           8.

Допустим,  что представление  о  метагерое  действительно   открывает возможность все  написанное  Наталией  Рубановой    рассматривать, как изысканное  художественное  исследование адского  в  современном  человеке.  Но   оценив  ее  усилия таким образом,  нельзя  не  задать   совершенно  естественный  вопрос: а   многие  ли   из  прочитавших   ее  тексты   задумаются над  калейдоскопом ее  зарисовок, как  над  чем-то  единым  и  целым?...Ведь  глотать-то   будут  отдельные эпизоды-зарисовки. Сначала давясь,   сдерживая  отвращение  и  блевотину,  потом  поглядывая   с   определенным  любопытством... Затем  увидят  во  всем  этом  начала некой жизненной философии. И  наконец     начнут  потреблять  -  сладострастно, вожделенно.

Начнут, непременно   начнут .Потому что все   сделано очень  умелой   рукой. 

Возьмите , к  примеру,   зарисовочку Н. Рубановой "Душа а-ля рюс".   Какой-нибудь Ерофеев Второй,  несмотря  на все  свои  интеллектуальные регалии, щенком жалким           выглядит  на    фоне этой миниатюрки.  Ерофеевские    покушения на   идеальное делают  из него  популярного   клоуна  - всего  лишь!.. Но страшное,  истинно  сатанинское  существо  проступает  временами за хороводом   отпущенных  на  свободный выпас  рубановских  сюжетов....

Возможно, что у Н. Рубановой , действительно, нет   единого плана  - она  описывает отдельные  состояния,  которые  самопроизвольно  и   складываются  в метаобраз  современницы  нашей...  Освобождает себя  от  всяких  ограничений,  и поток ощущений, впечатлений несет  ее... К  этому  и только  этому,  возможно,  сводится  ее  художественный  метод -  ее  рефлекторный реализм... Но  если это  так, то   тогда  на    сколько-нибудь  устойчивый позитивный результат Н. Рубанова   неспособна   в принципе. Рефлекторность  возведена ею в абсолют,  в  безусловное начало  бытия...  И  потому  тогда - мерцателен,  мним генерируемый её  прозой   метаобраз.  

   Можно  допустить  и другое.  Литературная одаренность уживается у  Н.  Рубановой     с неким   комплексом   неполноценности -  с  осознанной  собственной ограниченностью как художника.  У  нее  короткое  дыхание, одним  словом.   Она  - королева  эпизода, зарисовки,  фрагмента. Состояние она схватывает  блестяще,  динамику   - с трудом  и  лишь иногда.  И  вся  эта самопроизвольность (  рефлекторность) у нее  не  метод , а средство выхода из  тупика.  Дыхания  вытянуть  сложную  тему не  хватает,  и  тогда произносится  сокровенное:  ну,  и катись  все , как  катится, что  налипнет -  то  и останется...

                                                   9.

У  Наталии Рубановой есть   один весьма  любопытный рассказ - "Еще  та".  В нем  описана  попытка  женщины с  очень  высокой  самооценкой (и потому, естественно, лишенной  возможности самостоятельно эту  самооценку  реализовать )вывести  все-таки   себя   из  центра  мира. Задача  по  сложности  -  та  еще.  Ее в общем-то  и решает христианство,    парадоксальным  образом, через  идею Боговоплощения   убирающее человека  из  центра  мира.  В  этом  же  рассказе   описывается   индивидуальная  светская  попытка  освободить   центр  мира   от  себя. Но, увы,  не  поддержанная  мужчиной  -   тем,  кто  и подвинул  на  такую попытку.

"Всю свою жизнь я стояла за любовью на паперти, только что не протягивая руку. Поэтому мою жажду никто не ощущал, – я казалась слишком сильной и независимой. И вот, когда я уже одурела от собственной силы и независимости, появился мой муж – в нужное время в нужном месте. И я протянула ему руку. А он привык к обратному и испугался. Что в своей любви я утону. Что заброшу журналистику. Перестану быть самодостаточной. Превращусь в “нормальную” женщину. Чего он допустить не мог. "

     Вот, пожалуйста, и еще  один   вариант  объяснения...  Адский     или  приближающейся  к нему  тип мировосприятия    как  расплата за  самодостаточность ,  как одна  из  форм   одурения  от  ощущения  собственной  силы...  Механизм,  запушенный   эмансипацией  и связанным с  ней  оттеснением    женщины  царствующей ( нормальная, естественная ситуация), женщиной  правящей (печальная  мутация эмансипации).   Здесь,  возможно, отразился  собственный опыт  Н. Рубановой  - к  нему и подверстывается опыт  других  и  блуждания собственного воображения.

Как   рассказ  этот текст  не кажется  очень уж удачным. Но   это   прекрасная   заготовка для  монолога  из, скажем,  повести, где  проблема    издержек  эмансипации будет рассмотрена  как  драма одной конкретной  жизни... Пока же Н. Рубанова  подвесила к  монологу  фантастический  финальчик  и  получила ... одну  из   зарисовок  состояния  своей   метагероини.

Важно , что этот   текст   не является  у нее  исключением.  Такая  проблема для  нее  реально  существует -  что и подтверждает   дивный  рассказ  "Несмертные записки" .  Здесь полностью  отключается сверхвысокая  самооценка и,  как  следствие, мгновенно отступает  в тень рациональность... И рождается  шедевр. Рождается из  сюжета, полностью  лишенного  действия и  какой-либо  интриги. Характерный  для Н.Рубановой  поток  сознания  сменяется  потоком чувств . Говорится долго  и длинно, но  никаких повторов  и никакой   банальщины .

  Возможно,  Наталия Рубанова  постоянно  и  давно тянется в  своем  творчестве к  чему-то  подобному.  И  постоянно  чувствует, что  не  вытянет...  Готова  к  тому, чтобы не писать  банального, но  пока не готова к  тому,  чтобы  решиться  и  перейти грань, за которой    лишь труд  каторжный, обрекающий  на постоянное  чувство  своей неумелости.  И  никакой  легкости.

 Не решается  пока...   И отпускает чуть мелькнувший, уже определившийся,   хорошо обдуманный даже - любой!- сюжет  в  свободное плавание .  А вдруг!  Ведь в конце-то концов существует процессуальная  проза,  столь  почитаемая  у  пишущих  на  русском...

 Но  процессуальная проза, хотя  и строилась  без  выверенного  до деталей  плана,  все-таки  строилась.  Здесь же  отпущенный  на  свободу  эмбрион  сюжета  скользит. катится, опрокидывается...  А  Наталия Рубанова  начинает именно в  этих перекати-поле-сюжетах утверждаться.   До  царства не  дотягивает, среднее  существование  для нее неприемлемо категорически. Остается  одно -  править.    С   помощью тех   средств, которые ей дают     сюжеты, отстоявшие  свои права  на полную  свободу  .