"  Легкие  миры"   Татьяны  Толстой  (http://www.snob.ru/selected/entry/60065)   и    "Кейп Код"  Максима Осипова (http://magazines.russ.ru/znamia/2013/6/m4.html ), наверняка,  соперничали  в  борьбе  за    белкинскую премию  2013-го года   -    они   близки тематически, хотя смыслы,  которые в этих повестях  всплывают     при раскрытии темы, разнятся.  Внешне  они разнятся даже значительно, но при этом, подсвечивая друг другу, общим усилием тему углубляют настолько,  что  возникает некоторый весьма  и весьма  любопытный   фон.  И именно на нем обретает особое звучание повесть Ирины  Васильковой " Водителям горных троллейбусов"  (   http://magazines.russ.ru/druzhba/2013/10/2v.html ) ,  написанная  в  том же  13-м году  и ни на одну из премий, кажется,  не  выдвигавшаяся.

  Скорей всего, мне  вряд ли удастся  убедить кого-либо  из  редеющего      сообщества  читателей рецензий  в том ,  что три эти повести  и  в самом деле каким-то образом  смыслами своими  соприкасаются... Но я все-таки попытаюсь. Хотя бы  потому,  что  всякое своеобразие заслуживает повышенного  внимания -  даже в  том  случае,  когда оно всего лишь  частное  впечатление...

                                                       1.

  Героиня Т. Толстой,  назовем ее  чисто условно  Татьяной, благо  повесть написана  от первого лица, в    стране   за   океаном не прижилась  -  да  и не  могла, наверное,  прижиться... Повесть  -  попытка ответить на  вопрос - почему,  хотя  прямо   на    эту  тему  не  сказано   ни  единого  слова.. Зарисовки состояний,  медленно, но неукротимо собирающихся  в немой  крик:  прочь  отсюда  -  "вырвала  иглу  из  сердца  и  ушла..."

Очень   русская   по  духу   своему повесть .  "Я  б  сдох,  как   пес,  от ностальгии..."  -  она  именно  об этом. .  Чуждая  среда, чужой  мир,    где  всё -  не  то и  не так.  Мир этот    может, издалека вполне   может,  очаровать  своей легкостью...  И  будет  очаровывать до  той  поры, пока однажды  внезапно не  придет понимание: легко  лишь то,  с  чем  ничто  не  связывает, да  и  до  конца   никогда  не  свяжет.

Но  пока:  я приехала  сюда,    я покупаю  себе  дом- крепость, и  я  закреплюсь  здесь -  не  сомневайтесь... Такое   состояние  героини   и  прорисовано на первых  страницах.  Без  нажима,  осторожно  -   через отношение, ну  скажем,  к  той  же  процедуре   торга и  покупки дома... И  уже здесь начинает  проступать    некая  странность героини  повести -  нет,  нет,  так   бездушно  дом свой  продавать все-таки  нельзя... Реальность,  выстроенная   явным  господством    закона  перед  любыми другими   формами ограничений, пока лишь   коснулась ее.  Но неестественность  этой  жизни очень   деликатно  уже обозначена этим   странным   для русского человека   контрастом:  душевность, нормальность,  человечность   продающего дом  и  удивительная бездушность процедуры.  

   В  России  в  1992 году  у  Татьяны    земля  уходила из-под ног.   И  она   решилась, она  приехала, она  купила  землю и  дом. И ей ,  видимо, казалось,  что  теперь,  под  надежным покровом  американской  конституции,  она не досягаема  для  любых  бед и нестроений, что  она   непременно обретет  желанную  устойчивость - вновь почувствует себя   самодостаточной...

  Но  происходит  что-то  совсем, похоже, не ожидаемое  -  в ней капля за каплей набирается ощущение  несовместимости  с  окружившим ее новым миром.

Начав   преподавать  в колледже,   она  почти  сразу   и натыкается  на  эту  несовместимость, когда     вдруг обнаруживает, что  " искренность, указание на идеалы, призывы к совести, высокие примеры и прочая пафосная хрень, столь любимая на нашей родине, здесь совершенно не работает."  Все это   ей,  похоже, не по душе,  но она  готова  переступить  через  себя.   И    совершает над  собой, кажется,  титаническое    усилие   - начинает  жить, существовать,  чувствовать... по-американски. Именно  титаническое,  поскольку готова идти на  любые   издержки:  "я не хочу расставаться со своим домом, подумала я. Мне нужна эта работа, и она у меня будет. И если надо будет встать на четвереньки и лаять – я встану и буду лаять. Потому что я люблю свой дом, а он любит меня".

Но  " встану  на  четвереньки  " -  это  заявление, конечно,  для публики. Себе  же самой  отдается,  судя  по  всему,  совсем  иная  команда. Она, собственно,  вовсе  и не  отдается, но  очевидно,  что  реализуется - естественно,  подсознательно,  на  уровне некого  вполне  условного (  условиями  прошлой   своей жизни  вскормленного )  рефлекса: Татьяна обнаруживает   вдруг у  себя    намерение не  подчиняться  всем    тутошним  обстоятельствам   и  правилам. И  выражено  это  совершенно  естественным образом     в ее  основной   работе  - в  оценке своих  учеников   она  ставит фильтры сверхвысокой  очистки,  безотчетно настраивая   их на что-то свое,  очень личное  что-то .

  Среди  учеников   она  выделит лишь двоих - совершенно  непохожих друг  на  друга. Что касается  парня  из  семьи фермеров - сектантов, который  по ее  мнению  до  колледжа "никого умнее коровы ..., кажется, не встречал",  то  здесь  ее поражает  исключительная  одаренность -  его  редкий  литературный  слух:  "необъяснимое умении этого увальня легко проходить сквозь стены слов на те подземные поля, что засеяны намерениями и где ходит ветер смысловых движений и шелестят причины. "

Он несомненно  воспринимается,   как  свой. Он,  возможно,    возвращает ее  к чему-то своему, оставленному   там¸ за  океаном.  Она ни слова  не  говорит об  этом - но посмотрите  как,  с каким внутренним  ликованием   записан диалог с  этим  парнем.

  Ведь   и у   самой   Татьяны Толстой   уровень литературной одаренности - не  из  тривиальных, что не является  секретом    уже   с     ее первых    литературных  опытов  в   миниатюрной "Авроре". И здесь,       в   этом  описании своих нелегких странствий в  легкие  миры, ей   также  удалось, кажется, протиснуться  на   такие  подземные  поля. Как   удалось когда-то, ну скажем, в  рассказе  "Соня"  -  в этом  удивительной чистоты  повествовании,  сотканном  из не самых  чистых  людских  побуждений.  Как  определенно  не  удалось в  блистательном по  форме рассказе "Поэт  и  муза", где  великолепие  слов  стало  стеной  на  пути  к  смыслам, и  повествование   пришлось завершать  резким  маневром  в  неопределенность: финал  не  закрывался   - пришлось  оставить  его  открытым.

Среди   своих  учеников  героиня  Толстой  выделяет   и  одну  девочку  из  богатой  семьи , поразившей  ее  тем,  что она была совершенно свободна "от всех сюжетных стеснений и условностей" ...А  очаровавшей - своим умением (даром)  возносить  себя  в   другие  миры. "Она смотрела куда-то в воздух и видела видения. Она хотела других миров, и у нее даже был туда ход .... У нее была легкая форма эпилепсии"...

" О, как я ей завидовала! Да, я тоже хожу туда, но с трудом, и недалеко, и без озарений, и без судорог..." 

Как   рождается   у  Татьяны решение  "В Москву! В Москву! В Москву!"-  автор   повести на  этом  особо  не  останавливается:   оно  внезапно  фиксируется  и  только.  Хотя,  конечно,  сообщается и об    определенных обстоятельствах, к  тому  подталкивающих.  Когда же решение о возвращении  вызреет, она  первым делом  переберется на жительство поближе  к  колледжу,  где  преподает,  и  попытается  в  связи  с  этим   пустить в  свой дом квартирантов...   И  уже  накоротке столкнется  с    не знающим   ни   меры,  ни  здравого   смысла американским законом...

  Ей, правда,   объяснят  кое-что, ну, например,  что " интеллигентная пара  не должна в ее глазах иметь преимущества перед семейством пуэрториканских торчков. Если она слишком явно выскажет им свое неудовольствие от их возможного проживания в своем доме, теоретически они могут ее засудить." Но  столкнуться  ей  придется  не  с примитивным  пуэрториканским, а  с  матерым  американским  торчком,  который   для разминки затребует пока сущую  безделицу  -абсолютную  стерильность дома.  И  она  пойдет  навстречу  этому  оболтусу -  специальным  ремонтом такую  стерильность обеспечит .

Стерильный  съемщик... Юридически стерильный  вариант  европейской  цивилизации. Все человеческое,  усиливающее  или рассеивающее  в  повседневном  обиходе праведность, - взлеты, раскаяние, ошибки, слабости, -  утрачивает  свою  значимость  и    праведность   отождествляется   исключительно с   законом  - что  законно,   то     и праведно. Страшный -  искусственный,  стерильный  мир.  Американский.  Русскому  там  не выжить. О-американиться  или  погибнуть - выбор именно  такой.

" Я жила рядом с колледжем, иссушавшим мою душу, выпивавшим из меня все живое; красота вокруг была необыкновенная: высокие ели, белые снега; здравствуй, смерть-красавица"...  С такими,  вот, ощущениями встречает   она последний  год  своего  пребывания за  океаном.    И, похоже, пытается  "расплатиться" по     свои    прежним, так и  не ставшим для  нее естественными,  обязательствам  перед  этими  легкими   мирами - откровенно  и вдохновенно лукавит, оценивая   литературные  подвиги  своих учеников.   Вот  вам  -  за мою  прошлую  игру:  "Я...    ходила с портативным рогом изобилия и сыпала из него роскошными отметками, щедро одаряя всякого, в ком чувствовала хоть малейшую мечту, малейшую робость перед жизненной тьмой – салют, братья! – малейшее желание встать на цыпочки и заглянуть через изгородь."

   А  пока  шло  ее  прощальное   рандеву  с  легкими  мирами,  стерильный  постоялец     надругался  над ее  домом.  На  попытку  же  разобраться  в   американском  суде  ответил  встречным  иском.  И  запредельной  будет  прощальная  оценка,  выставленная ею  этим  мирам:

"Да, девушка, вот такой финал: стоишь ты себе одна-одинешенька посреди американского континента, без гроша в кармане, и какое-то психованное членистоногое подает на тебя в суд. Вы пробовали когда-нибудь что-нибудь понять про, скажем, поведение головоногих моллюсков?"...

  Т.Толстая не  считает  нужным слишком   уж  углубляться  в анализ состояния  своей героини   -  ее ностальгические переживания перемещены,  и  возможно  сознательно, на  второй  план.  И потому     разрастается собственно публицистическая   составляющая  повести.  Но  усиль она  ностальгическую  тему, пришлось бы    загонять  в  кулисы    публицистику - писать   путешествие  в легкие  миры , а  не  путешествие  в  легкие  миры. Но  замышлялся,  видимо,   рассказ  о  легких  мирах. Повествование  о драме  путешествия  в  них   оформилось непроизвольно. Усиливать  же  его  до  главного она, наверное, не  захотела. А  жаль - кажется,   могла   бы. Но в  целом достигнутым результатом Татьяна Толстая вполне может быть довольна- рассказ о столкновении   русской  по происхождению и  воспитанию  души  и   примитивно-юридически   скроенной  Америки  получился убедительным.  Поражение этой души  на  американском  поле  и  безусловная  победа    в целом. Она  победитель - выстояла,  не подчинилась,  вырвалась из цепких  и липких  лап.

                                                       2.

Повесть   Максима Осипова "Кейп  код"    (http://magazines.russ.ru/znamia/2013/6/m4.html) в  определенном  смысле   созвучна   повести  Т. Толстой.  Тема   ностальгии  здесь  присутствует и  так же, как  у  Т. Толстой,   в качестве  фона. Но  значительно   больше,  чем  у нее,  ослабленного. Однако,  осиповское  путешествие  в легкие  миры   оказалось в   итоге  более  обстоятельным. Если   героиня Т. Толстой достаточно  быстро  прозревает  и  стремительно  бежит,  то герои М. Осипова   там  остаются  и  не  просто  выживают,  а  вполне  успешно  существуют  в  чужой,  казалось  бы,  для  них  среде. И  только   когда  вырастает  и  совершает  первые  взрослые  поступки   их ребенок,  они   вдруг   начинают  задумываться  о  качестве этой  среды.

  Если  сбегаешь, то  спасаешься.  Если  остаешься, привыкаешь  и  выживаешь,    то  под   твоим   присмотром  вырастает  что-то    непонятное  и чужое...

  Полемика  с   михалковским " Сибирским  цирюльником",  в  этом  тексте   присутствует,  хотя   автор  повести, скорей всего, будет   обильно плеваться, если  прочтет  об  этой  параллели.  Должен  плеваться,  если  миросозерцание именно его,  а  не   его героя   отражено   в повести.

  У   М. Осипова,  так же, как  у   Т. Толстой, ностальгия  не  является    предметом  исследования...  Некий  настальгический  гул,    внезапно  возникающий в  конце  повествования  - что-то  непонятное и не  очень  самому  автору  приятное.   Последнее  засвидетельствовано  и    выступлением М.  Осипова на  церемонии  вручения белкинской премии, где  он  считает  нужным   дать  толкование  своему тексту    -  что-то   добавить  к  этой  своей  попытке  исследовать  явление,     ему  до  конца неясное,  но  внутренне, видимо,  сильно  его  беспокоящее.  Он  говорит, в  частности, о  том, что "выезд свободен, пока свободен, но что-то нас удерживает от эмиграции".... То  и   удерживает,  что  прекрасно  описала Т.  Толстая -  неизбежность  ностальгии.  Она   и    благополучным  героям М. Осипова   не  чужда - в  их памяти     о  камушках   скрыто присутствует  именно  она.  О  ней   же говорит М.  Осипов    и  в  своей   речи,  когда,  пусть  с  оговоркой  "отчасти" ,  но  признает,  что "повести Белкина, вообще школьная классика, и есть наша родина"...  Такая  вот,  центрированная  на родной  литературе форма  ностальгии.

  В  начале   повести   герои  молоды,  они    впервые вырвались за  пределы  России, и  мысли их  о ней   безрадостны.   Ностальгия,  если  и  существует,  то  только,  как глубоко запрятанная   потенциальная  возможность.  Она,  судя  по  всему, и выныривает из  потаенных глубин - рефлекторно  проявляется  в  назывании камешков,  которые   бросаются  в  море, именами  лермонтовских  героев.  Все  перечислены, лишь  для Печорина    подобрать камушка  тогда  не   удалось  .  Что-то чужое,  не определяемое  в принципе мешало, видимо.  Камушек   под  это имя  им еще предстяло  создать.   Самим. 

А  пока  они  возвращаются  в  Россию  и  им очень  хочется, " как всякому нормальному человеку"   перебраться на  жительство  в  очаровавший их    заокеанский мир.  В    тех  оценках, которые  давались ими  своей  стране  на  фоне  впечатлений от  Америки, явно  звучит:  никакой   ностальгии  по  этой  земле  родиться  не может в  принципе. 

Отец героя  предупреждает :" эмиграция — катастрофа, психическая болезнь" ... Но  тот     парирует с легкостью:   "а здесь оставаться — не психическая болезнь"...

 Наверное,  эта  установка   и  определила  воспитание    родившегося  вскоре ребенка:  среде    обитания    полностью доверились    и... отдали  сына ей  на  растерзание.  Он  потому, наверное,  так  быстро,     необратимо     и   о-американился, что  родители   позволили   плавильному  котлу  включиться  на  полную мощьность.

Героиня Т.Толстой  противостоит  внутренне  -  воспитанием  своим,  прожитыми  в России  годам, и  потому   ее эмиграция  взрывается    ностальгией.  Здесь  же  уже в  следующем  поколении - полная  натурализация. Вот  уже  сын,  хотя  и владеет русским,    отвечает  родителям по - английски  , а  в качестве  подарка  на  первую круглую  дату,  просит разрешить  ему   ...  не  заниматься  русским  языком.   Выродок, казалось  бы...  Ан  нет  - таким   вырожден, выпечен.

А  дела  у героев М.  Осипова  (Алекс  и  Шурочка) складываются в  Америке  очень  даже  благополучно.  Они   процветают,  и вот уже   у  них  появился  новый  дом -  на океанском   побережье,  в  Кейп - Коде,  где  они   когда-то,  в  первый  свой приезд  вдохновенно играли  в  камешки.  Алекс  вообще-то    мог бы  купить себе   жилище  в  любом  месте  Европы, но его    потянуло  именно  сюда.   А Шурочка... Шурочка   вдруг  делится с  мужем какими-то неожиданными впечатлениями от  своей  поездки в  Италию, где на русском кладбище среди плит  с русскими  фамилиями, написанными на латинице ,   вдруг  мелькнула —" заброшенная, покосившаяся вера голубева, кириллицей"...

"Шурочку эта самая Вера Голубева очень тронула. Кириллица, она соскучилась по кириллице"...

  И  Алексу "это не кажется большой бедой."

 Вот  так   для них  обоих, хотя и по-разному - с разной  остротой -  внезапно приоткрылись  воспоминания(вос-чувствования)   о  родной  земле.

 А  у  их   сына -  свои проблемы.  Он,  например,  очень  недоволен  английским  свои  родителей -  акцент, коверкают  язык ...  Да  и  в  поведении   ребенка время  от  времени  проскакивает  что-то, заставляющее   родителей  признать: "  в  принципе  обычный  сукин сын со  склонностью к  садизму"...Между  прочим,  достаточно  полная  характеристика  Печорина.

А  вот   мальчик  уже   и  взрослый -  подрабатывает: свой заработок, своя  машина. Но ни  тяги , ни  способностей  к  каким-либо наукам  пока  не  показывает.  Родители  ждут ,  когда  ребенок скажет  что-нибудь  о  своих  планах на  будущее,  перебираются  тем  временем    в  новый  дом  и  продолжают  ждать  уже  там   -   и  решений   сына  и теперь уж  его  самого.  Но   пока  приезжает  его  подружка,  дочь  таких  же  русских эмигрантов,  как  они.  Девушка   видит   камушки на книжных полках,  которые   этой   парой  трепетно   берегутся   -  они   , кажется,  единственная  из  оставшихся      связь с  родной   землей: гальки  с  американского побережья,  названные когда-то именами персонажей  лермонтовской   прозы.  А  подружка   сына,   русский  по   рождению  ребенок,  недоуменно   подымает   брови  на  восторженные  слова: "Вот княжна Мэри, вот доктор Вернер, а это Янко-контрабандист…"

Они еще    что-то  пытаются  поправить,   достают  с  полки книгу -   они еще  попытаются подарить  эту книгу  в  надежде на...  Но  девушка  откажется и задаст  вопрос  о ... стоимости  книги.  Вопрос,  пока еще  странный для  родителей, но уже  совершенно естественный  для  их  молодой гостьи...

  Родителям   же  предстоит  увидеть  еще   один,   куда  более  болезненный  для  них, итог   работы  американского   плавильного  котла.   Сын  доберется, наконец,  до их  нового жилища  и объявит  о  своем  выборе  - он  сегодня  зачислен в  Вест-Пойнт,   американскую   военную   академию.  Родители    потрясены - настолько, что боятся  взглянуть друг на  друга... Сопровождающий   сына приятель  сообщает  какие   колоссальные  испытания   их сын  выдержал - подтягивания, отжимания , приседания, бег по пересеченной местности…  И   мысли  Шурочки, застывшей  около полки с  лермонтовскими  камешками:" Что-то несопоставимое. Ни с их жизнью, ни с чем"...

Она  еще  думает не подарить ли сыну какой-нибудь из камней на  память...  Но  останавливает себя: " не  поймет..., рассмеется, зашвырнет подальше, сразу, как выйдет за дверь, — в океан"...

  И наконец -  спустя  два  года.  Сын не   приезжает,  почти не звонит.  Не  любит,  когда  они  звонят...   Живет своей жизнью.    Его-то уж  ностальгия не обеспокоит.  Ни  в какой   форме.  Даже в  той  субтильной,  что  являлась   иногда  его  родителям.

 Повесть М. Осипова, пусть  по-иному,  но о том же,  что  у Т. Толстой  -   об  ужасе  той    безыдеальной  жизни,  на   которую обрекает    заокеанская  цивилизация.  В  критических  ситуациях   они   пока  еще остро чувствуют, на   что  она  обрекает.  Чувствуют  потому,  что  русские.  Что же касается  Печорина, образ которого  появляется в их  размышлениях   о  сыне ,  то  он, пожалуй,   здесь ни при  чем. Он  все-таки русский - один на кабана  ходил,  как свидетельствует Максим  Максимыч...

                                           3.

Обе  повести,  о которых   выше  шла  речь,  написаны  не  публицистами,  не журналистами ,  а  художниками , и  потому  неординарные смыслы  пробивается  в них  несмотря ни на что.  Вряд ли Т.  Толстая , берясь  за  повесть,  допускала что ее  героиню  будет  терзать,  как  лихорадка,  ностальгия  и    ей,  Татьяне  Толстой,   так  и  не  удастся скрыть   это  за рассуждениями  о легких  мирах .  Да  и   у  М. Осипова     ностальгические  нотки  вплетались  в   текст  совершенно  неожиданно  и,   наверняка,  при  отделке  текста  он  не одну  из них  максимально   приглушил. 

 Тема, самопроизвольно  обнаруживающая     себя   вдруг  в художественном   тексте...  Насколько  появление  ее  не  случайно?  Ответить  на  этот   вопрос  сложно,  но  качественный,  исследующий, а  не  только  описывающий реальность  художественный текст,  видимо,  обречен  на  то,  чтобы, пусть  походя, невзначай,  но  коснуться   темы,  которая  значимо   присутствует в  реальности.

Значит,  не  случайно...  Значит  в  этой  российской  реальности ( а   и  Т.Толстая, и М. Осипов  исследуют  именно  российскую  реальность  и -  всякие там   американские  миры   -  это лишь  средство исследования) есть  нечто - осталось  и  никуда  не  пропадало  в ней, -  из-за   чего   выросшая  в  этой  действительности  душа ( и  при убежденности не  эмигрировать -  сумасшествие)  почему-то   не  может  не   терзаться.

Что  из  себя  представляет   это  нечто  четко определить  невозможно.  И  вряд ли Ирина   Василькова   своей  повестью " Водителям горных троллейбусов"  (   http://magazines.russ.ru/druzhba/2013/10/2v.html )  стремилась  на  этот  вопрос  ответить.

И  тем не менее  она отвечает. 

Повесть  ее - яркий  пример стандартного  литературного  подхода    к  жизненному материалу: прописывается   частное, но  в  таких  связях  и  положениях, что    в  нем начинает проступать   общее.  Яркий , во -первых,  потому,  что  очень  удачный.  Но главное, потому,  что   предельно  сложна  исходная  диспозиция.  Слишком  частная. Слишком болезненная.   Описание ,  художественное исследование ее обречено  быть  печальным,  скорбным  дневником, интересным  разве что   для  очень  близких  автору людей.  А  получилось -  художественное  произведение.    Можно попытаться   разыскать  в  этом  тексте  то,  что  делает из, казалось бы, ординарного  дневника художественное  произведение.  Но  лучше  этого не делать.  И  не  только  потому, что  такая  попытка     неизбежно обернется   низведением текста  до  уровня того  самыго   дневника...   А  прежде   всего  потому,  что   текст  И.  Васильковой   на редкость естественен -  не    построен, не подверстан под  какую-либо  идею...  Он создан,  выстроен чувством -   очень  сильным   и  очень  сдержанным.  В этом,  видимо и заключена  тайна  преображения   обычного дневника   в  художественный  текст.

Женщина, стоически держащая   жесточайший удар  судьбы...   Да  еще в   наши  глухие, безблагодатные,  подлые    - "бетонные",  "культиподобные"  времена...  И  не желающая  отступить  ни в  чем,  ни на  шаг.... Одолевающая эти времена  своим    просветленным  созерцанием  мира.... И    не  пытайтесь   усомниться в  том,  что   это - именно   так.

  В легких-то  мирах  -  потому  и легки они - такое одоление невозможно,  видимо, в принципе.

Да,   у повести И.  Васильковой сильная публицистическая  нагрузка -   замордованная   деньгами,  бумагами-справками  отечественная медицина,  считай, второй герой    ее повести.  Но  главный,  конечно же,  она -  русская  женщина.  Восьмое  чудо  света. Каким  она  всегда   была  и  остается.