Ударим     новым законом   о  культуре

по  бездорожью  и разгильдяйству   либерального  фундаментализма.

    Манифест, с которым 24   октября  2016  года   выступил  К.Райкин,  свидетельствует   прежде  всего  о  том, что   главным и  несомненно господствующим   в  его  сознании    является допущение   о  первичности     права    называться  художником (творцом).  Это  право  вовсе не  результат  творческих усилий,   не  итог творческих достижений   -  оно   до  них. Оно -  изначально и носит сугубо заявительный  характер:  я есть  художник,  и  всё  тут...    И извольте   все,  от  моей   жены  до министра,   считаться  с  этим. Творцами  отнюдь   не   становятся.  Ими    являются    -  и  народу  и  начальству.  А потому  творческие   права каждого,  заявившего  себя   художником,   абсолютны.

   В  явной  и ясной   форме  идею    первичности   у К. Райкина  не найти,  но все   буйства  его   манифеста   из этой   идеи  элементарно   выводятся.    И   он  нисколько   не  оригинален.  Просто        идеология  первичности-абсолютности    прав    творца  изложена   им   столь откровенно   и агрессивно,  что   оставлять ее   без  пристального  внимания   уже невозможно.  Проблема  "  художник-народ- власть  " вызрела  и  ею в  России пора  заняться  на самом серьезном  уровне.  Этот вывод  -   главный   позитивный результат    выступления    К.  Райкина.

 Выкрикнутые   же им  24  октября  идеи  сами  по  себе  особого  интереса    для  России   не  представляют  по  той  хотя  бы причине,  что    они   для нее  (  для  истории ее бытия,  ее  культуры)    мелковаты -   слишком  утилитарны. Как,  впрочем,   и всё   из  того,  что  уже  четверть  века,  с нарастающим   остервенением    пытается  культивировать   на   российских просторах  либеральная   урла.

О наличии позитивной   составляющей  в  выступлении   К.Райкина   свидетельствуют  и отклики  на  него   -  в них,  собственно,   и  нашли  отражение  узловые   моменты  проблемы   "   художник-народ- власть ".  Наиболее полно это   выразилось, кажется,     у Эдуарда Бирова -"  Манифест   вольных  художников"  ( http://www.vz.ru/opinions/2016/10/27/840476.html ). Автор  ее, вполне современный    молодой человек, между  прочим, -не какой-нибудь замшелый  совок в ватнике,      убедительно  продемонстрировал,  что    истоком  вдохновенных  суждений  К. Райкина  являются  банальнейшие  "постулаты либерального  фундаментализма" ; что оптимальной моделью взаимоотношений  художника  и  власти   является, видимо,  для  К. Райкина ,  тотальный   паразитизм: "государство должно исправно  платить деятелям культуры деньги  и  не  требовать  ничего  взамен,  даже  если  те  будут  отражать  жизнь  страны,  как   кривое зеркало ­  корчить  рожи,    показывать голые  задницы и втаптывать святое в грязь";что   проблема

взаимоотношений   художника  с  народом(  обществом)   решается  у  К. Райкина   во  все том  же   буйном  ключе: "не лезьте свиным рылом в калашный ряд" -  вы "должны  сидеть  и  молча  проглатывать  то,  чем  ...  кормят  жрецы от искусства" .

Несомненным  достоинством    работы  Э. Бирова   является  то, что,   увязав  манифест Райкина   с постулатами либерального  фундаментализма, он напомнил  не только о  том,  что  Россия     уже  четверть  века    пребывает   под  игом  либеральной  урлы ("при  номинальном  отсутствии  единой   идеологии  в  России  все  25  лет  господствовала культурная,  информационная  и  идеологическая  политика   «избранного  меньшинства»,навязанная  большинству  под  видом  демократии  (власти  «демократов»)  и  оплачиваемая из государственного бюджета), но и   о   ее(  России) попытках  сбросить  это   иго.  В   связи   с  этим  и упоминается  утвержденные  в конце  2014  года   "Основы  государственной  культурной  политики".  Понятно, что   одно  только  сближение этих  слов  в единой  фразе   представляет  для  либеральной  урлы   опасность страшную  .  Для  того же  К. Райкина   это,  видимо,  убийственная  комбинация    слов, поскольку манифест  его выстраивается   на  признании такого словосочетания безусловной  абракадаброй.   Но   именно государственная   культурная  политика  открывает   путь  к  решению  проблемы "   художник-народ- власть ", к  возвращению искусства и его деятелей  на службу народу", а значит, и  путь  к  полной   блокировке   либерального   фундаментализма  в культуре.

То,  что  отдельные  положения  "Основ", такие, как   "оказание  государственной  поддержки  только  здоровому  искусству,  идентичному цивилизационному коду"  , подобный   путь  действительно  открывают - очевидно.  Урлу  либеральную  такая возможность  не  может  не  пугать -  выкрик  К. Райкина от 24 октября   свидетельствует  и об этом.   Но  до  реального  движения   по этому   пути - очень  далеко, поскольку   такого рода  развороты, - увы, не  компетенция    Министерства   культуры.   И без   замены  сословно-олигархической      структуры    социума   на  что-нибудь по традиционным российским  меркам  более  приличное   они   вообще  маловероятны. К. Райкин, судя  по  всему, это   прекрасно  понимает   и  в своих  импровизациях  несомненно  учитывает.

  Диагноз Э.  Бирова адекватен предельно:  определенная  и  немалая   часть   гуманитарной   элиты    нашей (та, в  частности, часть, что  на  цирлах  гарцевала  пред Западом  все   постсоветское  время ) манифестом  К. Райкина объявляет  решительный бой   даже   тем   робким  попыткам  выстраивать  государственную  политику   в  области   культуры,  что делаются  сегодня.   К.  Райкин  -  это  лишь  увертюра.   Не исключено,  что   основные  сражения  могут  развернуться   в   связи  с     принятием   новой   редакции   закона   о  культуре.   Если   судить   по  недавней( за  неделю  до  Райкина)  публикации в "Накануне" (http://www.nakanune.ru/articles/112164/) , версия  закона о культуре, обсуждаемая  сейчас  в палате   для  общественности,  своими  идеями и установками    весьма  и  весьма  близка  к   манифесту   К.  Райкину  -  одни   и   те  же  лица, судя  по  всему, консультировали  и  авторов законопроекта  и   К. Райкина.  

Закон  о  культуре   находится  в  состоянии  обсуждения   аж  с  2011  года и  в  нынешней  редакции, если   судить  по   публикации  в "Накануне", находится в  полнейшем  несоответствии    с подписанными президентом  в 2014  году "Основами   государственной  культурной  политики ".   Ситуация в общем-то  для  современной России типичная:  реальные серо- либеральные   будни    плюс отвлекающий  от  грустных  мыслей  президентский   замах  на отдаленную  и  очень  неопределенную  перспективу...Возможно,   что  палата, в которую  имеет  допуск общественность,  сумеет  привести  закон о культуре  в  соответствие   с  президентскими "Основами".  Но  есть ведь еще  и  Дума.  А  в ней "Единая  Россия"    со  своим    конституционным   большинством... И далеко   не  очевидно,  чье   влияние  на  последнюю  больше -   администрации президента  или   российского  олигархата...

  И  тем  не  менее   высказаться  по   ряду   вопросов,  связанных  с  проблемой"   художник-народ- власть "     смысл  все  же  есть,  поскольку  нельзя полностью   исключать,  что  начавшаяся  дискуссия     может   выплеснуться за   рамки  общественной палаты.

                                        П Р И Л О Ж Е Н И Я

Приложения   -  это  три  моих статьи  в слегка  отредактированном и  сокращенном  варианте.

1. "В  ожидании эстетического   бунта  ­ г. Туминас   и  русская классика".  Статья 2010 года .  Тема -    интерпретация     классики. К.  Райкин  коснулся   и  этой   темы  -  судя  по  всему,    он  считает, что  и  в этом   вопросе    права   субъекта,   назвавшего    себя   художником,    безусловны. Главная  идея  статьи: не  только  архитектурная,  но  и   любая классика  должна   охраняться   государством.

2." Элита, следовательно, цензура".

Статья   с  этим   названием  писалась где-то  в 2003-2004  году,  во  времена, когда  даже   Живой   журнал     не  пустил   еще  корни  на российской  почве ,   в    отечественной  сети  царствовали  форумы  "Русского  журнала",   а   тексты  длинной   более   100  слов   еще  не  приводили в ужас  обитающую в  сети    публику. Серьезное  было  время  -  доЕГЭвское...

В  статье, в  частности,  речь об   экспертной, настраивающей цензуре. Практически это может выглядеть , например,  так.  Театр  "Сатирикон"... Афиша спектакля  " Все  оттенки   голубого "... В нижней  ее  части крупным  шрифтом: экспертная оценка  спектакля по  20-бальной  шкале   -  минус 8... 

  3. "Новое  должно  обновлять, но  не  господствовать".

Статья   написана в  2011 году.  Тема-   модернизация  и  традиция, авангард  и  классика.   Полемика   с И.Б. Роднянской  и  сторонниками   инволюционной модели   искусства.

                      1.   В  ожидании  эстетического   бунта  ­ г. Туминас   и  русская классика" 

      " ( http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=2010/2010l0703tumin.htm).

 Кто  усомнится  в допустимости  и    необходимости  режиссерских  интерпретаций классических  текстов?  Никто. Но  текст  потому   и   становится классическим, что  обнаруживает   некое  особое  измерение,  определенную  глубину  ­  временнУю   инвариантность смыслов.  И серьезная  интерпретация    поэтому может   преследовать  только  одну  цель  ­ настроить публику на   погружение  в    эту  глубину.   К  сожалению,  уже  давно (  с  легкой  ноги  В. Мейерхольда)   получила  распространение  и противоположная  практика   работы  с классической  глубиной  ­   бесцеремонное вытягивание  ее  на поверхность, подстраивание ее под  современные  вкусы    и  текущие  ценности. А  то и того хуже  - под особенности  индивидуального миросозерцания  интерпретатора и  даже  под  нюансы  его  текущего  настроения.

     Подобная утилизация  классики  приобрела  уже  масштабы  эпидемии, а  это создало, в  свою   очередь, исключительно   благоприятные условия   и  для  развеселых пройдох,   и  для  злобных, упертых  проходимцев.   И  даже для   одержимых, подсевших на  какую­ нибудь  разрушительную   идейку. Соседи по побережью какой­то там памятник недавно завалили,  осквернили   захоронение  времен какой­то там  войны…  Мельчим, братцы, мельчим…   А  вот  если  по  их  культуре,  по  художественным  их 

ценностям      и святыням,     по  их  второй, считай,    религии гвоздануть…  Да еще  с оттягом  ­  силами  их  же  элитных коллективов,  трупп, авторов… Заставить  их  похабно  ржать  над  тем,  чему  их отцы­деды   трепетно  поклонялись. Тут и   сам  господин  Бжезинский   слюной  изойдет    ­ от  зависти  и  умиления...  

   Грань  между эстетическими  поисками(  с  целью  постижения  классической 

глубины) и трактовкой, нацеленной  на   пахабное  глумление,   конечно  же,   зыбка,  условна,  индивидуальна.  И  даже  самая  квалифицированная,   беспристрастная  экспертиза    не поможет  зафиксировать эту  грань   для   массового   восприятия.  

    Но  делать  что­то  тем  не  менее  все­таки надо.  И  делать,   опираясь на вещи простые,  оставив  эстетические изыски  сотне­другой  квалифицированных  профессионалов,  в  компетенции которых  эти  изыски,  если разобраться,   только  и  находятся.

     Есть  представления  о  национальных  художественных ценностях,   о  памятниках национальной  культуры.  И никому    в  голову  не  придет,    ссылаясь  на собственное  видение, на  абсолютное  право  творца  творить( вытворять)  все,  что ему  здумается,  интерпретировать (перестраивать, скажем,  в   татлинском стиле)

Покровский собор  на  Красной  площади  или  храм  на Нерли. Да  и  народ,   скорее  всего,   при  подобной  попытке  безмолвствовать  и  хихикать  не  будет –  может  и к кольям   потянуться.{  Дырка в  башке  Маннергейма  на  мемориальной  доске  в Ленинграде   показала, что  может }. 

 Таким   же  должен  быть  и  статус  классических художественных  произведений:  охраняется  государством.  И  точка  - их  постановка,  экранизация  должна    вестись   только по  лицензиям,  выдаваемым  авторитетной   общественной   организацией.  Для  разработки  же эстетических    новаций  вообще лучше  (методически  грамотнее)  использовать новые, только  что сбацанные  тексты .   Ведь   у классических  есть своя  достаточно устойчивая,  обкатанная  временем   

эстетика,  и  новатору    всегда основные  усилия      приходится   тратить  вовсе  не на   эксперимент,  не  на  созидание,    а   на  разрушение   сопротивляющейся  классической  эстетики. 

Вот и  начинают   вытворять    то, что   вытворяет господин  от   Прибалтии на  Чистых   прудах  и   на  Арбате  или воплотившийся    в Косте  Богомоловом  дух  незабвенного  Ставрогина...  Это,  если   допустить ,  что   мотивы  их  деяний   чисто  эстетические  и  ежедневно  на  ночь Бжезинского   они не  читают…

     Конечно,  можно  не  торопиться  с    административными,  культуртрегерскими 

мероприятиями  и,  безмолвствуя,  хихикая,  позволять   нерастворимому, видимо,  даже  в царской водке (смесь  азотной и соляной  кислот)   господину  Швыдкому,  его   единомышленникам   и дальше  потихоньку    высасывать   кровь из   русской культуры и заменять  ее   постмодернистским  самогонным варевом  ­  на   выставках, экранах, подмостках,  галереях   и  пр.   И   надеяться   на  то,   что       актеры   все­таки прозреют, взметнутся    и  начнут    еще  на  репетициях   бить    морды    особо  ретивым  постановщикам….  Или,  в  крайнем  случае,  публика начнет  кидаться  на  сцены   и  гонять   актеров по  кулисам   и артистическим уборным …

2.   Элита, следовательно, цензура.

(http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=2005/Elita.htm)

  Общество, небезразличное   к  своему будущему,  не   может  не  задумываться о необходимости   своей  защиты   от произвола  муз. Но такую защиту  вряд ли  удастся  выстроить на внешнем подавлении  потребности    в   самовыражении. Она, похоже,  возможна  лишь  в  рамках  такой    формы реализации  личности,   как самоограничение...  

  «Человек не господин  сущего. Человек пастух   бытия».  В этих   с виду очень простых    словах Хайдеггера,  как представляется,  и заключена  идея самоорганизации человечества — идея   самоосуществления  через самоограничение. Хайдеггер, озабоченный  намерением  вывести  человека из состояния гордого предстояния бытию, понижает статус человека, помещая его на скромное  место   при    бытие (не    над,  но    при !  ).  Но оценивает это  понижение,  как высочайшее  приобретение: как   право  быть  заботливым хранителем,   бдительным стражем,  неутомимым   блюстителем  истины  бытия.   Бытие  объективно.   Но оно и таково,  каким сумеет сохранить  его человек  -   осторожно   оберегая истину  бытия.   

       Но можно ли   в принципе    создать и затем поддерживать  благоприятную  для  самовоспитания общественную среду,  которая хотя бы  в какой- то степени сочеталась с представлением об   осторожности? То есть,  с одной стороны, например,  локализовала бы     все   выходки  взбалмошных муз, а  с другой —  не   лишала  бы их   желания   резвиться  в свое    удовольствие.   

      В качестве положительного  ответа на данный вопрос   можно  предложить  одну  из     публикаций  «Русского журнала» —  М.Ремизов «Цензура, следовательно, элита" (http://www.russ.ru/politics/20020811-rem.html).   Ответ   целиком    в заголовке  статьи —  если  подправить несколько    его смысл:    элита, следовательно, цензура... 

      Необходимость цензуры   вычислена    М. Ремизовым на кончике пера .  Вот  ход  его рассуждений. Поскольку,   если уж заходит речь о регламентации в этике и эстетике,  каждое произведение надо   ограничивать отдельно,   то регламентация   практически невозможна как процедура   чисто бюрократическая.  А это является  запросом на вмешательство в регламентацию элиты—   эстетической аристократии.     Формой  « объективизации …национальной системы  нравов»  может быть только государство,  но   представлять  целое  вполне  может  и  господствующее  в нем меньшинство. Речь здесь идет, естественно, об эстетическом и этическом господстве,  и  именно  отсюда следует возможность специфической   — аристократической— цензуры.  

       Мысль,  вынесенная  М. Ремизовым  в заголовок,   высказана  им в  статье вроде бы  совершенно определенно:  «Пока народ жив, он хочет той или иной цензуры. Цензуры, следовательно, элиты…Глубокая и здоровая потребность общества в символических репрессиях формирует запрос на некую аристократию как субъект и полномочный символический гарант этих репрессий». Но с другой  стороны,    указана  и   точка,  в которой   инверсия   смысла   этой  мысли  становится  просто необходимой:   «Быть компетентным интерпретатором национальной нравственности, стиля, национального чувства границ возможного … может только человек элиты. В вопросе «что допустимо?» он не может свериться с эталоном, но сам им является.» То есть раз   элита, то, следовательно, и  цензура.

         Различие между прямым и обратным  смыслом ,  конечно  же,  не носит принципиальный характер,   и оба смысла  по-своему важны.  В прямом   смысле  присутствует акцент на то,  что если цензура есть или востребована,  то она  должна осуществляться не бюрократией,  а элитой.  Обратный  смысл  представляется  более значительным:  элита сама   должна  востребовать цензуру.  Осуществление именно этико-эстетической  цензуры является   определяющим   признаком  элиты,  и, если она  такой цензуры в обществе   не осуществляет,  она — не элита…

М. Ремизов  прямо об этом не говорит,  но  осторожно подводит к такой  мысли. Хотя  бы  вот здесь:  «само слово «цензура» вызывает наибольшую идиосинкразию именно у той богемной чандалы, которая гнездится на пустующем пьедестале  «авторитета», т.е. паразитирует на отсутствии этически и эстетически компетентной власти». И уж совершенно точно здесь: « Место эстета, обретающего свою миссию в эпатирующей профанов феноменологии дерьма, без сомнения, - «у параши»». 

М.  Ремизов  определенно  предлагает противопоставить насилие одной системы ценностей  и норм  насилию другой .    И   высказывается   в  конце  концов по  этому  поводу   с  предельной   ясностью:   «Одна из тем русской государственной реконструкции - объективация нравственности через цензуру и, шире, через налаживание механизма символических репрессий. То, что публично отправляемый ритуал символических репрессий необходим, что нравственность без него невозможна, что без него ничто в обществе не имеет смысла, - пережевыванием этих очевидностей я не буду здесь утомлять читателя». 

        Независимо от того,  как понимается символическое насилие (как насилие с помощью  символов  или насилие над символами),  цензура   является формой   такого  насилия.  Символическим  насилием оказывается  и   всякое    новое течение в  искусстве,  и     насилие  со стороны  социума     должно  оберегать  от  слишком уж агрессивных форм   индивидуального символического насилия,   не лишая   в то же  время новые  формы     возможности возникать  и развиваться.   

  Что  же  касается   сферы  этической, то   здесь необходимо  прежде  всего  согласиться  с  тем, что юридические законы   вполне можно рассматривать  в качестве той  части  этических  норм,  которую  общество    нашло возможным  и целесообразным  формализовать на данном этапе своего существования .  То есть  этические нормы   питают  юридические законы, действуют и через них,    превращаясь из  индивидуальных внутренних запретов (ими частное лицо  защищает других от своего  личного произвола )  в  безусловные внешние нормы,  которыми уже общество ограждает своих членов от произвола   частных лиц.   Этические нормы    — это сгустки   многотысячелетнего опыта человеческого сосуществования. Но  это такой глубокий  уровень обобщения, отстранения от конкретного,  что использовать  их  можно исключительно  индивидуально  — как частное   внутренне  ограничение.

     С  этих  позиций мораль   вполне   можно  было бы  оценивать   как некий  «набор консервативных норм». И,  отталкиваясь от  такой  оценки,  рассматривать, как это  делает, например, Э. Надточий,      литературу( искусство)  как  средство, фиксирующее через язык  « неосознанные еще сдвиги в нормах морали".  Ничего не скажешь - отделение  этики от  искусства выполнено  здесь  очень даже   изысканно. 

Но этика,  мораль вовсе не консервативны  —они  инерционны.     И являются  таковыми  именно потому,  что  лежат     в   основе      межчеловеческих  отношений  — за нравственные правила  сосуществования   человечество заплатило  самой большой  кровью ,   в них сконцентрирован   опыт, настолько   адекватный   реальности, что  для его использования   не требуется юридического оформления.   Это зерна практически       абсолютной   истины,  это  —фундаментальное  основание социальных отношений.    И  они настолько   фундаментальны, что жить непосредственно по ним невозможно,  да и никто  не живет. Но   каждый в большей или меньшей  степени  с этими  нормами   свою жизнь соизмеряет — как   с эталоном.

         Что же касается художника ,  то он, скорее  всего,    ничего нового в этику    внести   не может    в принципе. Да, с помощью созданных им образов,  с помощью найденных и вскрытых им  языковых  кладовых  он примеривается к  сути,  смыслу  вещей   и явлений.  И хотя   воздействие  художника  на  истину    сводится лишь к влиянию на ее   оформление,   возникает  иллюзия,  что  это   влияние  носит  определяющий  характер.   Но  в  этом   влиянии  нет по существу  ничего, кроме попытки  переформулировать  известные   этические  нормы на новом   жизненном  материале.

Вывод из этих простых рассуждений   очевиден: поскольку этические нормы ,  являясь   сугубо  индивидуальным средством самоограничения,    тем не менее    лежат в основе человеческого сосуществования,  они    не могут  оставаться  в стороне от процедур  управления  обществом.

                   Конечно,   можно исходить из того,  что  эти нормы  должны реализовываться  самопроизвольно – как , например,   реализуются    рыночные  законы. В  сознании  людей через религию, культуру, воспитание  формируются   представления  об определенных этических нормах. Одновременно  из отдельных частных сознаний (от лиц,  скажем,    художественно одаренных    и способных    выгодно подать   любую идею,  любой  принцип )  вбрасываются  всякие красиво упакованные   мерзости.    Поскольку  за первым -  многовековой  человеческий  опыт , то за ним  и  победа в честной ,  свободной   конкурентной    борьбе.  Эта схема    мила сердцу   любого либерала .   И она  может оставаться эффективной  до тех пор,  пока  мощность  информационных потоков невелика.

             Но интенсификация  этих потоков    такую схему  методично   дискредитирует, а   начиная с некоторого  момента   от нее  остается  одна только иллюзия   свободного, произвольного выбора:    не хочешь читать — не покупай,  не хочешь смотреть –жми на другую кнопку и т.д.  На самом же деле управление    переходит к   информационным корпорациям,    они  и  становятся     основными  конструкторами   норм.

       Представитель госчиновничества, принявший  участие   в  дискуссии,      несомненно прав,  когда говорит,  что «государственные структуры  не могут определять морально-этические нормы, по которым должна осуществляться свобода слова и свобода печати».   Он   прав и   далее:   «определять этические нормативы должны только профессионалы - филологи, литературоведы и т.д. - и только в каждом конкретном случае.»  Но он был бы совсем близок  к истине,  если бы попытался   соединить два эти тезиса  и ввести идею  управления через  экспертные  оценки. Скажем,   таким   вот   образом:  
         государственные структуры  через экспертные оценки  профессионалов (филологов, литературоведов,   писателей,  художников и т. д ) воздействуют на морально-этические ориентиры,   по  которым  отдельные граждане   осуществляют свое право на свободу слова, свободу печати.

        Это,  действительно, вариант  управления —     управления деликатного, которое  может быть и эффективным, и  приемлемым  даже для самых ортодоксальных  сторонников  самого  рафинированного либерализма. Это  действительно  может стать формой  цивилизованной   цензуры    — цензуры, осуществляемой элитой.

        Не       запрет   ,  но   рекомендации  людей  авторитетных в области  культуры и литературы.  Рекомендации,  организованные с помощью  государства   в устойчивую и доступную для  большинства  систему.   

       Мы все, как известно,   всегда обращаем  внимание  на  фирму,  на  производителя    при покупке еды,  одежды   и не видим в этой подсказке никакого  покушения на  свою свободу.    Даже при «покупке»  такого  товара,  как  политическая или бытовая   информация,  мы  всегда   предварительно   оцениваем ее по тем же  направляющим  нас подсказкам  — по   репутации  изданий.   Так почему же  эстетическая  информация  вдруг оказалась в таком  ущербном  положении…Именно   в ущербном,  а не привилегированном, поскольку   без эталонов,  без подсказок по эталонам   классики  эта информация,  попадая  в зону  тотального  влияния  случайностей, оказывается в самом бесправном  положении…

Не проще   ли  все-таки  решиться  и начать   постепенно,   не торопясь и с оглядкой  выстраивать  систему  мягкого ,  рекомендательного  общественного   контроля  за эстетической  информацией на основе   экспертных  оценок   эстетической  элиты. Ее нужно   попытаться  создать,  эту  систему.   Только  она   открывает путь хоть к какому-то разрешению     этого,  действительно, тяжкого противоречия  между  «частным злом во многих проявлениях»,   и «коллективным и узаконенным злом».

  3. Новое  должно  обновлять, но  не  господствовать.

( http://vsurikov.ru/clicks/clicks.php?uri=2011/2011l0620ibr.htm  )

                                                     1.

   В  одной из  своих  работ (http://www.gazetaprotestant.ru/index.php/creative_force/12296), посвященых   теме   « искусство  и   христианство»,  И. Б.  Роднянская  утверждает,  что  «вера и художественное творчество — не губят друг друга при условии известного обособления».        Это    положение   она   никак  не  обосновывает - оно  подается,  видимо,    как  вывод,  следующий  из  многовековой  практики   сосуществования    Церкви  и    искусства.  Подкрепляется   же  этот   вывод   ссылкой  на  авторитет   Сергея   Булгакова:  искусство   “должно быть свободно и от религии (конечно, это не значит — от Бога) и от этики (хотя и не от Добра)”.

 Присутствует  у    И.Б.  Роднянской  и  ссылка  на  Жака Маритена: “...по природе своей Искусство и Мораль (имеется в виду религиозная мораль. — И. Р.) образуют два автономных мира, не имеющих по отношению друг к другу непосредственной и внутренней субординации”.

И.Б.  Роднянская,  таким  образом,    присоединяется  к  двум  этим   авторитетным  суждениям,  подчеркивая,  что  «… художник как творец … идет в на этический и религиозный риск …, но как человек, как неразрушенное человеческое существо он не свободен ни от Бога, ни от Добра, и это-то сказывается на непроизвольно рожденном его душой первичном замысле.»

Что   прежде  всего  настораживает   в  предложенной  модели  координации    искусства  и   религии,   так  это появление   в  этическом некой  особой   зоны  под  названием   «религиозная   мораль». Если  речь   здесь идет,  например, о    корпоративной  морали    служителей   церкви и    влиянии этой   морали  на  паству,  то  это  -такая  же     жестко   привязанная  к  конкретному   времени  частность  как,  скажем,  корпоративная   мораль  работников   ТВ…  И как  у  всякой   частности,      у нее  весьма  и    весьма необязательные    отношения  с     искусством.

 Если  же   речь  идет   о  религиозной   основе   нравственного,  то  выделение какой-то  части   в   этой  основе  представляется   процедурой   крайне    непоследовательной,  поскольку   религиозное    -   сама   суть  нравственного.  Для  европейской   цивилизации    это, естественно,  христианство  в  его  евангельском  изводе,  это   Нагорная  проповедь  Иисуса  Христа …  С   которой,  собственно,  и  началось  формирование  из  человека   разумного,  но  всего лишь  законопослушного    -  человека  нравственного,   послушного  своим  собственным   - внутренним  -  ограничениям.

Попытка    же   объяснить    появление   и устойчивое  существование  такого человека  с  необходимостью    приводит  к  представлению   об  едином  информационно-этико-эстетическом  пространстве .   В  нем  для    человека  существует   окружающий   мир, в  нем   же    художник  моделирует  этот  мир.  Да,  он  в  праве   облегчить    свою   задачу  и  ограничиться     любой  из   трех  возможных   проекций  этого  мира:  этико-эстетической, информационно-эстетической,  информационно-этической.  Да, никто  и  ничто  не  помешает ему  сконцентрировать  свои  творческие   усилия  на   любом  из     двух направлений  каждой  из    проекций.  Но  двигаясь  подобным  образом,   он    будет     неизбежно редуцировать  мир  до  тех  или  иных (информационных,  эстетических, этических )   своих  представлений  о  мире. Усложняя же  свою  задачу  и возвращаясь  к  плоскости¸ а  затем  к  объему, он   будет  восходить от  представлений  сугубо  индивидуальных,  к  общим, а  может  быть  и  всеобщим.

   В   той задаче,  о  которой  ведет  речь  И.Б. Роднянская  и  которую  она считает, кажется, главнейшей   для  художника -    « уравновесить духовные обязательства верующего художника автономными началами свободного искусства»  -    содержится   определенная  неточность…  Из  числа   тех, что  связаны не  с   недостатком  знаний, не  с  нарушением  логики  суждений,  а  исключительно с   некоторой  начальной   установкой.

   Допусти   трехмерность   художественного  произведения  (имманентную,   сущностную ),  и    задача  уравновешивания   снимается -  вытесняется    другой,  куда более  важной; отступает   на  второй   план   и  конфликт  " творчество -  вера". И  все  потому, что   обнаружится   другое  -  напряжения   гигантских    деформаций   бытия   и  искусства,  которых  осатаневшая  от  самодовольства   цивилизация  насильно   вдавливает  в   плоскость.     Бытие  -    в   загон  без  идеального  или  с подавленным  идеальным.  Искусство  - в  зону без   этики  или  с подавленной  этикой.

Бетономешалка   потребления,   набравшая   после  второй  мировой   войны  невиданные  прежде  обороты, безжалостно   крушит  сегодня  всё:  и  мир,  и   человеческую  душу,  и   искусство.     За  прошедшие  двадцать  лет   триумфальной погони,   с    гамбургером  и   айфоном  наперевес,    за  несущейся  в   бездну     Западной Европой      кризис собственно искусства, литературы  превратился   в общем-то  в   частность,  а кризис  бытия   все  более  и  более  четко  предстает,    как   кризис   идеального. 

    Представление  о  трехмерности  пространства    искусства     позволяет     понять  истоки  и   суть    и    таких    изобретений  нынешнего   века,  как  инволюционные      модели   культуры,  основанных  на  убежденности,  что "крупнейшая качественная трансформация  культуры"     неизбежна. Появление    концепции  такой  трансформации  становится  возможным   лишь  потому,  что трехмерное  пространство  культуры   проецируется  в  инфомационно-эстетическую плоскость... Созидатели     инволюционных   моделей       работают   именно   с      такой проекцией -  поэтому  удаются  и  кажутся  столь  убедительными   их   логические   кунштюки.

                                               2.

 Мы  можем  исходить   из  того, есть     объективный  процесс  усекновения  третьего (  этического )  измерения    культуры,   серьезно  пока  обществом    не  воспринимаемый,    а  потому  им   фактически  не регулируемый.  Однако,   нельзя  исключать  полностью   и   другое:  такое  усекновение  есть  запущенная,  но  пока  еще  излечимая,  болезнь…  Попытка    же  выбора    из  двух   этих   возможностей  неизбежно  приводит     к   проблеме  "традиция- модерн-постмодерн" ,   к   описанию ее      в  рамках    некоторой  схемы эволюции   социума. 

    Вот  самая   общая схема (  рабочая,  предварительная     без    конкретных  детализаций     и  с   использованием  минимального набора  понятий:   система,  ее  структура, ее  элементы,  связи  между  элементами… ) Рассматриваем  какой-нибудь  временной  срез  социума  - громадного,  многоукладного, тем  или  иным  образом    структурированного, то  есть с набором  элементов  разного качества,    разного  уровня   сложности  и  развитости  и   определенным  набором  связей   между  этими  элементами.    Среди  этих связей  имеются  и  обратные  отрицательные    -  компенсационные, регулирующие,  обеспечивающие    устойчивость   структуры.  Назовем  эту  систему  - традиционно   устойчивой.

    Далее. В  системе   идет  непрерывный  процесс  обновления  - рождаются   новые  элементы,  образуются  новые  связи, насыщаются  новым  содержанием  связи  прежние.   Обновление,  модернизацию,  модерн   вполне  допустимо,  таким  образом,  понимать не  как  состояние, противостоящее  традиционному  и  уничтожающее   его,  а   как непрерывный   и  естественный  процесс  в   традиционном. Ясно,  что он   идет  неравномерно  и    в  разных  частях  системы  по-разному.  Но  идет   и  шел  всегда.  Так, к примеру, и в какой-нибудь  еще первобытно-  общинной (  по главному  своему  укладу ) системе в  отдельных  ее  частях   начинались    авангардистские  процессы:    прорастало   светлое  будущее  этой  системы   рабовладение -   начиналась  рабовладельческая   модернизация.

 Очевидно,   что  главная проблема  здесь -  это      взаимодействие  традиционной   структуры  и процессов   модернизации.   Или   традиции   и  новизны.  И  именно  в  связи  с  этим   могут    появиться   варианты.

 Вариант   первый   -  идеальный.  Традиционная  структура  совершенна  настолько,  что способна    не  только  компенсировать  разрушающие  воздействия   модернизации  (  а  они  всегда  разрушающие),  но    и принимать  эти  импульсы  как   сигналы  к аккуратному,  умному   перестраиванию  структуры  -  прежде  всего  к  совершенствованию обратных  связей. В  этом  идеальном  варианте  мы  имеем  непрерывно  обновляющуюся  и    устойчивую традиционность.  Этот  вариант,  действительно,    идеальный, поскольку     для   своей   реализации  он  требует  нереального  в  принципе:  элиты,  способной   ставить  под  сомнения   собственную   элитарность, то  есть  рефлексирующей   элиты.

  Такое  в    современном  элитарие  и   допустить  невозможно. Вы  можете,  себе      представить, чтобы,  положим, г-н  Фурсенко  отрефлексировал  свою  деятельность в качестве  министра  просвещения,  признал    в  себе  носителя   тьмы,  покаялся  на  исповеди  перед  каким-нибудь  сельским  батюшкой,  подал заявление  об  отставке   и     постригся   в  самый    отдаленный   российский   монастырь…Да  еще  г-на   Калину   забрал  с собой  в  качестве  трудника…

Второй   вариант,   ходовой.  Элита,  как обычно,   по  качеству  -  так  себе,   и    от   всех     модернизационных сигналов   отмахивается,   как  от  надоедливых   мух…  Структура  постепенно   становится  неадекватной,  ветшает  и  в  один  прекрасный  момент  с  той  или  иной  жестокостью   происходит  ее  самопроизвольное обновление (    подробности –   в разработках  синергетики,    в  теории  нелинейных  процессов) -    очищающая, модернизирующая  революция.  Или, в  лучшем  случае,  мощный  локальный  бунт, заставляющий   элиту очнуться  и  делать   то,  к  чему  она призвана – заниматься  не  собою,   а  социумом.  Естественно,  что  такие  коллизии  могут  охватить  лишь  часть  системы. А  уроками  их,  усилив при этом свою   устойчивость, может  воспользоваться   другая   часть.  Так,  к  примеру,   отрефлексировав уроки     русской  революции,  в  меру  социализировалась  и обрела   новое  дыхание  мировая  капиталистическая система…   

  Однако,  есть  еще  и  вариант  третий,  формально  благополучный,    обходящийся   без   видимых  потрясений,  но  являющийся  особо   опасным,  поскольку    относится  к   числу     патологических.    Это  вариант,  когда адекватной   реакции   со  стороны   системы на  модернизирующее импульсы  нет,  запас    же   ее устойчивости  велик.  То  есть    структура   и  не   разрушается  и   не  перестраивается    -  она  заболевает, она  опрокидывается  в постмодернистское  состояние. 

  Чисто   функционально   это   напоминает   онкологическое  заболевание.   Там: какие-то  новообразования,  вопреки  и  в крест существующей  здоровой,   жизнеспособной, традиционной  структуре,  начинают  выстраивать  параллельную структуру,  которая  в  конце   концов   традиционную разрушает,  а  систему  хоронит. Здесь  что-то  похожее:  тоже  новообразования,      не  получающие  адекватного  отклика  со  стороны  системы,  кичащейся  своей  стабильностью,  помешанной  на  этой   стабильности,   легкомысленно(  или  по  причине   слишком  уж  тупой   организации)    игнорирующая новообразования .

  Накапливающаяся  новизна без  реакции  со  стороны  традиционного….  Это -   сердцевина   главной   опасности.    Новизна,  начинающая    выстраивать  свою  параллельную   структуру…..  Новизна,  не  обновляющая  традиционное,  а  уничтожающая   -  вытесняющая -  его.  Это,  если  разобраться,  и  есть   суть     любой постмодернизации.  В  самом   широком  понимании  ее  с  толкованием     постмодернизма  опять-таки  не  в качестве   состояния,  а в качестве  процесса  патологической  модернизации... Злокачественная  параллельная   структура, возникающая   в результате   такого  процесса,   может  взять  под  свой   контроль  всю  систему,  и,  если не   видеть   в  ней   болезни,   принимать   ее, как  результат естественного    развития, то     бессильны   тогда любые,   самые  изощренные    заклинания  и  призывы:  новая  эстетика, двоемыслие, этика, очищенная  от  ненавистного  традиционного,     амбициозные  корпорации, вбок - к  гностицизму!,  назад - к   язычеству!,   вперед  - к «новому  средневековью»!..

     Конечно,  можно  попытаться    признать   болезнь  естественным  состоянием,      соответствующей  времени   формой   здоровья (мол,  времена   такие,  а  по  временам  и  здоровье).  Но   для  осуществления  этого   психологического   фокуса   необходимы   такие   титаны,   как  господа   Фурсенко    Эрнст, Кулистиков  с  их  уникальными  программами  методичной, поэтапной    идиотизации   граждан  и  превращения   их в   зацикленное   исключительно  на  потребление   население.

     Но   можно  попытаться  сделать   и  нечто  другое -    серьезно задуматься, наконец,  над  этой  простой   мыслью: главным  источником  и  всех    социальных кризисов, и    всех  кризисов  культуры  является  стихийно  накапливающаяся  новизна,  не опосредованная  -  не отрефлексированная( ! )-   традицией. То есть   допустить,  что  новизна   находится  в  постоянном  и естественном взаимодействии  с  традицией и,  таким образом, является  попыткой   конструктивного  преодоления  традиции  в  каких-то отдельных   позициях… Только  попыткой,  только локальным  преодолением,  локальной  мутацией,  но  не  переделыванием  всего   кода …      В  этом  случае  остается единственный  вопрос:   как   управиться  с  этой  непоседливой  новизной…

Подобные  или   близкие   вопросы   уже  носятся  в  воздухе,  можно  сказать,  целыми   стаями.  Во  всяком  случае, представления  о  некой   второй   модерности,    обладающей   свойством      рефлексии -   о  рефлексивной, а  лучше   сказать   рефлексирующей   модерности (  см. ,    например,   Гарри  Леманн,   Логос 2011, 4  ),  похоже,  уже никого  не    пугают.  Конечно,  эта  концепция  продвигается   в жизнь  слишком  уж осторожно.  Но  два    момента  в  ней заслуживают  всяческой  поддержки,    поскольку   сулят   при   развитии    обнадеживающие  перспективы.    Во-первых,  рефлексивная   модерность  рассматривается    как своего  рода  альтернатива   постмодерну.  Но  главное -  признается,  принимается,   что  « модерность лежит в основании всякого нашего опыта»   ….  То  есть   с  ней   связывается  не  какой –то   отдельный   этап,  а  сама  сущность     социального  существования.  Понятно,  что  от  этого   признания  -  полшага   до    признания  непрерывности   взаимодействия   традиции  и   модерна.

                                                              3.

 Предложенная  выше     смысловая   схема   сосуществования  Т-М-ПМ      может  претендовать  на   адекватность  только в трехмерной   модели   социума  -  она   следует  из  такой    модели. Если вы, например,  допускаете,  что  этическое    есть нечто  независимое  от    информационного  и   эстетического (   исходите  из  этого  предположения   как  из  первого  принципа ), то  новизна тут  же  получает полную  свободу:  кристаллизуется   сначала  во  вполне   самостоятельный модерн,  вытесняющий     традицию  напрочь,  а  потом   и    в  постмодерн…

Хорошие   возможности    открывает   эта   схема   и    для   оценки инволюционной   концепции.   Вот  скажем,     « другой  способ  существования   человечества»  -   этот    самый  колоритный   плод   инволюционного  опрокидывания...   Ну,  конечно  же, получив   полный   контроль   над  социумом,   бес-традиционная    самодостаточная  новизна,   неминуемо   загонит  человечество    в    иное  существование.  Но  это  будет  состояние  болезни,  и оно,   в  ощущениях, будет   оставаться   таковым  до  тех  пор  пока   не    будет   законодательно    признано нормой.

   С  тем,  что   сама   идея  инволюции,  или,    будем  называть  вещи  своими    именами, дегенерации   культуры,    держится  на    признании автономии       традиции, модерна  и  постмодерна, согласиться,  наверное,  можно.  Тот  же   модерн  еще  нетрудно   представить   в  качестве       обновленной традиции  -    обновленной  в  условиях  неоспоримого   духовного  господства  христианства,  обеспечившего  устойчивое  перестраивание традиционного.   И новизна  была  конструктивна,   пока  она, благодаря   сильной  -  господствующей -  вертикали,   удерживалась под  контролем  и  была  лишь  средством    совершенствования   традиционного.  Пока  влияние    вертикали  -  идеального, возвышенного  - еще  не  отрицалось   и  не  умалялось,   и  они      по-прежнему  оставались   важнейшая  составляющая  той   среды,  в  которой   шло  обновление.    Началом  же   самоуправства  новизны        как  раз  и  становится  усекновение  вертикали  -  этической  составляющей    бытия...

    И   здесь логика   инволюционеров,  как   современных,  так  и  из  прошлого,   нужно признать  это,  практически   безупречна.  Светское  методично вытесняет религиозное,  но   этической    вертикали   соответствующего  уровня не   создает  -  неспособно  создать   в  принципе.  Следовательно,  поскольку  естественное  эволюционное  смещение  в  пользу   светского  неизбежно,  неизбежно и   инволюционное  вырожднение  культуры.  Приговор   звучит  как  окончательный. Но  одна   принципиальная   возможность  все-таки  остается:  вертикаль,    конструируемая   светским.  А  точнее,   светским  в     тесном сотрудничестве   с   религиозным…

   Чтобы   оценить   эту   возможность,   придется   остановиться   еще  на   одном     набирающем  силу   социальном   процессе, который     условно можно   назвать   коллективизация   интеллектуального.       Речь     идет  о    том,  что каждое конкретное  интеллектуальное   достижение   ныне  требует    значительного  коллективного  усилия. С  этим,   похоже,   уже  давно  согласилась  наука  -  никакие  прорывы  ныне  практически   невозможны,    без  усилий   крупной  лаборатории,  или  крупного  института.

   Прошла  критическую  точку  и    философия,  хотя     в  полной  мере  это не  осознано,  несмотря    на   катастрофическое  понижение  уровня    индивидуально   сконструированных   философских   систем.   Развитие  естественных  и  социальных обобщений     сделал   практически   невозможными   индивидуальные  философские  обобщения.  В  том  смысле,   что потребовал  от  философа    специальных     естественно-научных    и  социальных знаний     высокопрофессионального   уровня.     Развитием  и  усложнением  естественных  наук   философ     был   просто  обречен  стать   главой  некоторого    творческого  коллектива,  состоящего  из  ведущих  специалистов  в  области  физики,  химии,   биологии, социальных  наук,  но  не  «индуктивных  ослов»,  а  с  выраженной   способностью  к  отвлеченному    мышлению…Был  обречен, но   пока  не    стал.

  Собственно,  системой  Гегеля,   можно  считать,  и  завершилось  время самодостаточных   философских  систем.  Логическое  совершенство ее   было   настолько   значительным, а  оторванность  от естествознания  - настолько  очевидной,  что  склонным  к   философическому  мышлению  индивидуальностям    ничего  не  оставалось,  кроме  того, как    разрушать  эту  систему   в   той  или  иной  форме.   Ее  и разрушали.   И  с  целью  просто  разрушить.  И  с   целью извлечь   из нее  рациональное   зерно  и трансформировать   систему    в метод  исследования...  Но   главное  наступление  на нее   началось  сосем  на  ином  направлении.   Ужас,  который     испытывал   индивидуум,  наделенный   склонностью   к   отвлеченному    мышлению   и коснувшийся      давильни   гегелевской   объективизации,    был   настолько   велик,  что  безудержное,  паническое   бегство (  опять-таки  в  той   или  иной   форме)  к     субъекту   мышления   было  просто   неизбежно.  Безоговорочному, абсолютному  объективизму   Гегеля,    его  доведенному   до  совершенства классическому  рационализму     был  в  конце  концов  противопоставлен     новый  -  неклассический -   рационализм.   И  первым  в более  или  менее  законченной   форме   это  сделал   гениальный   Гуссерль  в  своем  выдающемся   феноменологическом   гимне   индивидуальному   мышлению.  

   Но     идея  коллективности    прошла  мимо   философии  -  нет   даже  признаков   признания  ее  необходимости.  Господа же  из  Булонского   леса,  что  захватили     инициативу  в  отвлеченном      мышлении,  потому  и  захватили  ее,  что    стиль  французского     мышления (  если    верблюда  нет  в  Булонском   лесу, то  следовательно,   он  не  существует  вообще )  как  раз      и уводил  в  сторону      от  объединения    интеллектуальных    усилий    ученых  естественников  и  философов.  И  создавал,  иллюзию  того,   что занудство перманентного   вопрошания   и  должно  стать   истинным  философствованием. 

  Системы   ушли  в прошлое,  возликуем  в  безбрежном  океане  чтойности,  обнажимся -  сдернем  с  себя  ненавистные  хламиды     естественных  наук   и,    пребывая  в первозданной,  абсолютной   чистоте   мысли  своей,  объявим  философию  ....  искусством   задавать  вопросы…     Философия,  фактически,   и   ушла  по   пути  вырождения  -    в парафилософию,  где     склонные  к  философствованию     субъекты   вооружившись  сачками, гоняются  за свободно      парящими  концептами.    Где     суетливое  движение -  все,  а  конечная   цель  -  ничто.  

     Вплотную   к  идее  коллективности   подошло  и    искусство.     Это   вовсе  не   означает,  что   в   среде   писателей,   художников   утвердилось    представление   о  том,   что   перед  оркестром  должны    мелькать  несколько  дирижерских  палочек,   а  «Утро    стрелецкой   казни»  или    тот  же «Черный  квадрат»  должна   мастырить   целая   бригада.    Речь    здесь    может  идти  исключительно      о  коллективной, общественной   поддержке   художника,  о  системе  мягкой,  не  посягающей  на его  творческую  свободу    ориентации   художника  с  себя  на   Другого - на  других...

   Христианский по  сути    своей   подход.  Тот, что      постепенно   создал   когда-то  европейскую  цивилизацию,   тот,  что способен   сегодня     вывести   искусство-литературу  из     инволюционного   лабиринта. Очевидно,   что   на  этом   пути  вновь, но  в особой   форме  должна   заработать   вертикальная - этическая   компонента. 

   Для сторонников инволюционной  концепции  этот  путь,  судя  по  всему,  закрыт,  что    следует     из   господствующих  в   их  среде  представлений  о   соотношении    новизны    и  традиции   (  в   изложении  И.Роднянской):    «новое ощущается таковым лишь по контрасту со старым, живя за счет энергии отталкивания от него, так что “каждая новация истощает или расходует потенциал “архетипической модели””, пока новизна, потеряв-растратив свой тыловой плацдарм, не упрется в пустоту.» Этой  короткой    фразой       все и объяснено   -   предельно  обнажен     главный   источник     заблуждений   инволюционера -новизна,  взятая  не  как  прилагательное, а  как  сущность. Новизна  чего?.. Новизна  традиционного,  и  все   сразу   становится  на  свои  места: новизна  не  сама  по  себе,  а  обслуживающая   традицию,  и  нет  никакой  нужды  в   инволюционных   обрушениях.

И.  Б.   Роднянская  совершенно  права:  поперек вольным  полетам  инволюционных  идей  встает   христианство.  И  понятно  почему:   оно   выстраивает (  обнажает в  бытие)   мощную     этическую   вертикаль,  учет  которой   немедленно  обесценивает    все      инволюционные   откровения.  Так  что драму   инволюционеров  вполне   можно  свести   к  простой  констатации: двумерные    существа  в  пространстве  классической   культуры …   И  вести  дискуссию  с ними   следует   не  в  той   двумерной   модели,  которую  они  навязывают,  а    в  трехмерной.

  Ничто  не  мешает   допускать,  что    третья  координата     человеческого  существования  появляется  вместе  с первым   словом  и   первой  мыслью.  Но     реально  значимой    она  становится    с   рождением   христианства.  До    Христа    человеческое    было   фактически двумерным  -  информационно-эстетическим.    Иисус  Христос    вернул     человеческому    третье   -  нравственное -    измерение: властно  напомнил  о  его  наличии. Оно    существовало,  конечно,       и    раньше,   но    исключительно,  как эксклюзивная    возможность.    В  христианстве   соединилось,  наконец,  сугубо   индивидуальное,   и  последовательно  коллективное.  Иудаизм       через  идею  единого   Бога    также    пытался  соединить    два эти начала  в  форме принципов-заповедей, заданных извне  безусловным  авторитетом.   Христианство  сумело    возбудить     в   человеке   внутренний   интерес  к    принципам  коллективного  бытия  -  сумело   понудить   принимать   их, как  свое  личное  начало. Достигнуто это  колоссальное  по  последствиям соединение  было  через  жертву  Бога,   через  дар   Бога,    через Его  спасительную   прививку    человечеству. Жертва  Сыном   Своим    явилась   такой     прививкой. 

                                                   4

Двухмерность  «пространства»,  в  котором   сторонники  инволюционной  концепции   силятся анализировать  процессы  в  литературе-искусстве в  общем-то  определяет  все,  в  том  числе,  и  их тягу   к  разделению   светского  и  религиозного,  проводить  границу  между  которыми  при  анализе  в   трехмерном пространстве нет   никакой   нужды. Поскольку  в  этом  случае   религиозное   выражалось  бы  в  светском -  формируя  его.  Так,  собственно,  и было   всегда.  До  тех пор  пока  светское не  развилось( не  было  стремительно  модернизировано) настолько,  что  возомнило  себя  автономным  и  самостоятельным.  И  потребовало  свободы.   И получило  ее.  И  через  два-три  поколения    - оскотинилось…

Потеря   третьего  измерения   в   художественной практике  или  в     искусствоведческих   построениях,  переход  от  модели   взаимодействия  нового  и  старого (     модернистская  кайма  и   традиционная,  классическая   сердцевина ),  в  котором  в  той  или  иной   форме  как  раз    и       срабатывает    коллективное,   к  вольному,  свободному    выпасу  новизны  и  является  главным источником   заблуждений    и  самообмана.    

Сильным  и  принципиальным  аргументом  против  инволюционных  схем  является советский  опыт .   При  советской  власти,  которая    сама  была  результатом   грандиозного  выхода новизны из-под  контроля   традиции,   как раз  и  была предпринята  попытка  управления     новизной.    Да, она  была  жуткой,  она   была  фактически  сведена  к  культуртрегерству, что,  вне  всякого     сомнения,   ее    дискредитирует,  но отнюдь не  отменяет  саму   идею    общественного  возделывания   культуры,  как  формы      управления   рвущейся  на  простор  новизной.  Да,    советский  период   был  периодом   управления   новизной  - с  безусловным,  безмерным,  неестественным (  похабным )  переносом    смыслового центра   на собственно управление.  И   один   только  переход к   управлению   новизной,   реализующему  мягкое   и  умное   влияние    социума  на  культуру,  вполне  может,  коренным  образом изменить ситуацию. Нужно   только   вычленить   и       усилить  рациональное  в  советском  опыте, безжалостно отрефлексировать  его  -превратить советскую  культуртрегерскую  плеть     в  тонкий  высокоинтеллектуальный  общественный  регулятор.

  Пока   это  не  произошло  -  не  осуществлено   в  форме  реализованной  социальной   концепции  -  идея общественного  управления   музами,  влияния   на  них   будет,  конечно , и  с  непременными  ссылками  на   социалистический  реализм,   рассматриваться как   пугало. Но    социум,  если  он   осознает      всю  меру   опасности,  исходящей   от  новизны   не  обновляющей,  а  самовластно   господствующей, обязан  позаботиться  о    появлении    государственной  культурной   политики,  построенной  на  традиции  и  искусно  управляющей  взаимодействием новой каймы  и   традиционной сердцевины. 

   Однако,   чтобы   подобное  состоялось,    деньги  должны  быть   изгнаны   из  власти.   Сейчас это  главный    социально-политический  вопрос.  По  значимости     такой  же,   как    200  лет    тому  назад    отмена      рабства, крепостничества, как  100   лет   назад -  8-ми  часовой  рабочий  день.

  Деньги  -  из  власти!..   Победит общество,    которое  возьмет  это  на вооружение  первым.   

Можно    легко   показать   на  многих   конкретных  примерах  современного   творчества,  что  сводятся  они,  увы, к     безблагодатным, натужным      импровизациям   именно в   информационно-  эстетичекой    плоскости.   Причем    установочное  отключение  нравственного(  редукция    пространства  человеческого  бытия   до      плоскости) и   делает  возможным  столь  популярные   ныне   игры. Более     того,    эта  редукция      есть    источник    абсолютно  всей  исключительно   многообразной  по  формам  мерзости,  которую  принято  почему-то  называть  постмодернизмом.   И  игроки эти   (  те  из  них   хотя  бы,  что случайно   сохранили  вкус   к  отвлеченному    мышлению)  должны   молиться на    теоретиков   инволюционных    парадигм,  добывающих   в   их     играх пусть  ничтожный,  но  смысл .   Да  и  смысл   их   существования   за  одно.

И  их   не  отнесешь  к  числу  счастливых.  Особенно,  когда  это  не примитивные     мастырщики,  упивающиеся  бесконечной    свободой, обретенной  в  плоскости ,  а  люди,    одаренные от  природы    слухом  (музыкальным,  литературным,   сценическим),  но  вынужденные,  чтобы  соответствовать    духу  времени    и  вкусам публики,        в  своих  текстах,   мизансценах    приплясывать,    с   прихлопами  и  притопами,    под   самую  дешевую  «попсу»...   И  им-то,  действительно,  ничего  не  остается,  кроме  как   благодарить   инволюционеров  за  подаренный   смысл   своего   существования.   Благодарить  и   где-нибудь  в    уголке,  в каком-то небольшом  эпизоде  своих    «мастерски  скомпонованных    бесконечно  вариативных инсценировок»  все-таки, назло    всем  и    себе,   прокричать  и   об  «инварианте»    -   торопливо    и      по  возможности   незаметно для  приученного времени   и  «дрессированной»публики   … И.Б.  Роднянская    прекрасно    выделила   в  одном  из     премиальных   романов    последних    лет   это   трагическое   для  автора       противостояние    плотного   массива мастеровитой     прозы  и … одного  эпизода,   исполненного    настоящим,   а  не  условным   мастером….

 Пытаясь  найти   выходы   из  тупика,  И.  Роднянская  обращает,  естественно,  свой  взор   к  христианству.   И  записывает  следующее:   «неустранимость христианства из мира в качестве сакрального центра человеческой истории - такой же факт, как и его пошаговый уход из этого мира и этой истории.»     Эти  мысли  об  уходе    можно  понять.   Новизна,   наглая,  структурированная,  автономная -  это,  конечно,  страшная   сила,  и  она  способна   исказить  любое   самое  устойчивое   восприятие.    Но   пока,  к   счастью,    она   только  царствует,  но  не  правит   -   не   затрагивает   заложенных  христианством   нравственных  основ.  Человечество  из  каждых  восьми предъявленных   ему     одинаковых    фасолин,  пока   упрямо    пять   из  них      относит   к   хорошим,  и  лишь   три   - к   плохим.  Эту   золотую  основу   восприятия   мира      20  век   не  уничтожил   - она  устояла.   И  проблема  заключается  в  коллективном,     умно  организованном   социальном   усилии, которое     помогло  бы  ему    устоять  в   веке   21-ом.

Пытаясь объяснить  усилившиеся   «наклонные»   тенденции  в    искусстве-культуре, инволюционеры  замалчивают   одно     важнейшее  обстоятельство, на  которое  обращает  внимание  И.Б. Роднянская:  «христианство, высвободив из подзаконности человеческую совесть, ввергло творчество культуры в неслыханную зону риска»…  То есть  именно  провозглашенный    христианством  переход  к   человеку   нравственному  ( или  высвобождение   совести  из  под  власти  закона)  переводит  творчество   в  зону   риска…  Формально  в  этом  положении  господствует  мысль  о  принципиальной   разделенности      эстетического  и    нравственного,   но  по  существу   здесь  же  содержится   и    идея   их  нераздельности:   не  оставляйте   муз     на  свободе,  поместите  их  в  поле  общей     заботы,  соедините в  этой  заботе ваши   личные, свободные  от  опеки  закона   нравственные усилия и    помогите   музам   обрести   то же  освобождение,  которым   вас  одарило  христианство...

  И.  Б.  Роднянская,   поддерживающая   идею разделенности  этического и эстетического,   вроде  бы  соглашается,  что   « поражение культуры на путях риска было предопределено».  Поскольку    человек   вообще   не  в  состоянии позитивно  употребить дарованную  ему   свободу  -  у   Достоевского   великий   инквизитор     высказался    на  эту    тему    с   исчерпывающей  полнотой.    Но   ведь  Христос в  «поэме»    Достоевского,   как   известно,  безмолствует    -  опровергать    апологета  приземленной, безыдеальной    социальности  не  желает.  Он  только   целует    великого инквизитора.    То  ли  жалеет   его,  безнадежно приземленного, то  ли ...   благословляет …    На     поиски,  на  возращение, на вос-стание  из      плоскости:  держись,   не  отчаивайся,    пройдет  и  это  -  все  еще  у  тебя   получится…

      Да  и  сама   И. Роднянская  подобную   неизбежность  поражения   принимать   не  желает.   Ведь  считает  же  она  необходимым    напомнить,  что    именно    христианский   персонализм     открыл  возможность   своеобразного    «понимания инновационных  шагов в культуре»,  позволяющего,   в  конце  концов,      выводить   «всякий новый почин»   за  пределы   примитивной  оппозиции “послушание - произвол”,  в   которые  его   обреченно   и заталкивают  инволюционеры.   Суть    же  этого  понимания,  по И. Роднянской, заключается  в  том, что  «новация может быть (и в течение многих веков была) следствием не отталкивания от канона (в свернутом виде содержащего соборную истину), а стремления к личным путям воплощения этой истины».

Это  -  важнейшая   констатация,  способная    существенно  ослабить   опоры  инволюционной   парадигмы.  Более  того,   она(  констатация),  способна  даже   разрушить  эти  опоры,  если  ее усилить   небольшим  расширением:  новация  может  быть  не  только  стремлением к   индивидуальному   постижению  канона,  но  и   выражением понимания (  а   лучше  чувствования)   возможности   развития    его.   Наделите   канон   возможностью эволюционного   совершенствования,  зафиксируйте такую возможность   в  своем   анализе… И  вы  оставите     инволюционеров    без  средств     существования….

Но   обрести   такую  возможность  канон  может лишь   в   единственном  случае  -    если  он   будет  выведен  из   информационно-  эстетической   плоскости  и       возвращен     в  свое  естественное    трехмерное   состояние.     Развивающийся   же   канон,  то  есть   вступающий   в  реакцию  с  новизной   и  выборочно,  со  временем   ее   канонизирующий,       и  есть  та  самая    спасительная   и  для   культуры,   и для   всего  человечества  процедура   коллективного  (  скрытого)   управления  новизной.