С А Й Т         В А Л Е Р И Я     С У Р И К О В А 

                                     ( "П О Д      М У З Ы К У     В И В А Л Ь Д И")

                                    ЛИТЕРАТУРА , ФИЛОСОФИЯ, ПОЛИТИКА


                                                                    В. Розанов и христианство.




 

                                             ГЛАВНАЯ
                         ПОЛИТИКА - СТАТЬИ, КОММЕНТАРИИ
                                     ЛИТЕРАТУРА: СТАТЬИ И ЗАМЕТКИ
                                  ФИЛОСОФИЯ - ЗАМЕТКИ, СТАТЬИ
                         МОЙ БЛОГ В ЖИВОМ ЖУРНАЛЕ

 


                В. Розанов   и  христианство.

(Из  заметок  двадцатилетней давности)

 Начинать эту  тему надо, естественно, с христианства – с Христа.

Намерения Иисуса, действительно, можно рассматривать как стремление развить в людях «индивидуальную ответственность перед Богом»   -  так  их определил К. Юнг. На это, по существу, направлены и Его покушения на закон: вся совокупность законов , заповедей, регулирующих взаимоотношения людей, видится Ему лишенной  подобной  ответственности перед Богом – взятой каждым  на  себя  лично, добровольно  . Поэтому и выделяет Он две главнейшие заповеди - о любви к Богу и любви к ближнему. Соединив их в одну, Он указывает на скрытое верховенство любви  в каждой из остальных заповедей. И тем самым призывает постичь глубину закона - выделить то  в нем, что выражает любовь к ближнему, освященную высшей ответственностью перед Богом - любовью к Нему.

Снижая ценность формального подчинения закону, Иисус как бы свидетельствует, что закон всегда привязан ко злу: он  может удерживать от зла, но к добродетели не ведет - она не подзаконна; что регулируя отношения людей, закон ограничивает лишь в деяниях зла; что, сближая людей, он дает им возможность сосуществовать, но  не соединяет в одно - соединить их способна лишь любовь.

Восходя к идее самопожертвования  Сам, Иисус преодолевает в Себе и искушение подчинить людскую свободу. Своей жертвой Он отвергает идею спасения  как идею чудесного действа - как внешнего освобождения человека от неустроенности и хаоса жизни. И превращает спасение в дело жизни человека, совершить которое каждому предстоит самому. Иисус  не   освобождает    людей  от  несовершенств  мира,  а    ставит   каждого   перед  необходимостью принять  часть  этих   несовершенствна  себя   и   в  себе   преодолеть . Спасение, которое несет Он не в ясности и в тишине, а в заботах и муках самосовершенствования 

Лишь в жертве Своей увидел Он реальную   возможность воздействовать на мир: отверг спасение мира идеей, учением - выбрал спасение жертвенным поступком . И выбором  тем  обособил Себя.  Себя  -  среди всех остальных врачевателей мира, как прошлых, так и грядущих. Евангельскую идею - среди всех остальных идей совершенствования мира.

Освященная  личным     выбором Сына Божиего, евангельская идея остается идеей совершенствования мира лишь в частном, индивидуальном   применении. Поэтому – она предельно свободна. Поэтому - она так легко  деформируется при попытке управлять с ее помощью и вырождается в фарисейство. Это - идея, с помощью которой вести можно  только    самого   себя . Лишь последнему и        дОлжно    учить, пытаясь вести других с ее помощью

И здесь, видимо, источник претензий к христианству. Здесь - в нежелании, в отказе   признать единичного опорой евангельской идеи. Это нежелание еще при жизни Иисуса выказали Его соплеменники, жаждавшие вождя, дарующего лучшую жизнь. Не был свободен их интерес к Нему – силой Его чудесной  определялся. Рабским же стал и бунт ( «распни Его») , когда иная внешняя сила решительно проявила себя…

На подобном же отказе строит свое опровержение евангельской идеи и Великий Инквизитор у Достоевского. К такому же отказу восходит, в конце концов, и конфликт с христианством Льва Толстого. Во власти все того же нежелания постоянно оказывается в своих исследованиях «метафизики христианства» и В. Розанов.

Иисус принимает мир таким, каков он есть, и его преображение переносит в далекую - апокалиптическую - перспективу Своего второго прихода .Так, во всяком случае, у синоптиков - у Иоанна идея гибели мира развития не получает, а второй приход может быть понят и как приход в Духе Святом. Иоанн, возможно, даже преднамеренно выносит за пределы повествования о жизни Иисуса (в свое «Откровение «) все, что связано с ужасами суда над миром, со страхом перед этим  судом, оставляя в своем Евангелии лишь истинно Христово - Его идеальное.

Свидетельствует Иисус и о том, что мир после Его гибели еще больше погрузится во зло - обещает «нечто вроде кажущейся неудачи евангельской проповеди на земном шаре"(К.Леонтьев).И неудача эта далеко не кажущаяся - каждое из четырех Евангелии несет свидетельство о фатальной несовместимости идей Иисуса и мира. Его идеи совершенных межчеловеческих отношений – недостижимый предел . Но именно в недостижимости их сила –в  совершенной идеальности   заключено их влияние на реальность.

Великий Инквизитор отказывается прежде всего именно от недостижимого предела. И дело здесь вовсе не в «понижении небесного учения до  земного   понимания"(В.Розанов), а в  характере    понижения.

Понижает Свое небесное учение до земного понимания и Сам Иисус. Когда, пытаясь преодолеть глухоту учеников, стремится выразить Свои идеи в доступных образах и простейших ситуациях. Или когда, как у Иоанна, зовет их не к жертве, а к любви... Самоотречение в жертве несомненно выше самоотречения в любви. Но любовь принадлежит области идеального - понижение же Великого Инквизитора разрывает с идеальным. . .

Вне же идеального утрачивает смысл самоограничение - существование   и  для других. И единичный - перестает быть таковым: лишается возможности самоосуществления. Потому что  как невозможно перевести теплоту в работу, не передав часть этой теплоты внешней среде,  так нельзя и любовь к себе перевести в самоосуществление, не передав часть ее - через самоограничение - внешнему, ближнему из внешних. Погруженный в себя, в свое личное существование единичный - законченная бессмыслица. Масса таких «единичных» - безлика . В ней для евангельской идеи не оказывается попросту точки приложения. . .

Кроме того идеология Великого Инквизитора принципиально не различает любви к человеку и любви к человечеству – смешивает их. Для Иисуса  же  необходимость их разделения несомненна. Дьявол, соблазнявший Иисуса в пустыне, не покинул Его а, действительно, лишь на время отошел. Чтобы возвращаться и искушать Его захватывающей перспективой - осчастливить Царством Божьим на земле немедленно и каждого, чтобы искушать дарением любви каждому.

История земного пути Иисуса есть история преодоления этого искушения - восхождения к идее не дарованного, а приобретенного счастья. Не дарить, а указать путь, на котором ясен лишь первый шаг -уверовать в Него. Все остальное остается неопределенным.  

Говоря об отказе Иисуса немедленно откликнуться на весть о болезни Лазаря ,  Мережковский восклицает: «Никакое сердце. . . так не  любит».Любовью ближней, любовью к человеку, действительно, не любит. Но именно так сердце обязано любить любовью дальней . . . Отложенная любовь к близкому другу - это и есть окончательный выбор Иисуса в пользу любви к человечеству.

При всех претензиях на законченность провозглашаемой им истины христианство легко все-таки уживается со значительной неопределенностью. В той, по крайней мере, части, где допускает свободный выбор - веру, определяемую внутренней потребностью человека. И  Ф. М.Достоевский   ничего принципиально нового о христианстве в «Великом Инквизиторе» не сказал. Он лишь резко развел по полюсам то, что заложено в евангельской истории; религию неопределенности и религию окончательно разрешенных вопросов, абсолютных рекомендаций; религию продирающегося к Богу человека и религию снисходительно взирающего на человека «божества»; религию Иисуса и религию фарисеев, инквизиторов; идею идеала  осуществляемого    и   «идеала»  осуществленного. . .

 Полемизируя с Л. Толстым и защищая Русскую Церковь от  его  упреков в ничтожности влияния церкви на улучшение нравов, В. Розанов как раз и обращает внимание на эту уникальную особенность Русской Церкви: всю свою историю она ориентировалась, по существу, на единичного - трудилась над выработкой святого человека, над выработкой «самого типа святости , стиля святости, и - благочестивой жизни". То есть принимала евангельскую идею в ее первозданном виде: если Царство Божие отложено на неопределенный срок, если человек  сам  должен совершенствовать себя по образу Иисуса, то необходимо земное подобие Этого образа - святой человек. . .

В. Розанов говорит, что в своих претензиях к Православию Л. Толстой не заметил вот этой      большой   правды христианства. Но, углубляясь в исследование этой правды, сам, увы, становится добычей того же заблуждения:

«Христианство . . . есть полная безнадежность о всем земном  .  Оно все зиждется на не-реальном, сверх-реальном в человеке: отнимите его - и христианства нет!»

«Христианство и созрело только в монастыре. Здесь его беcспорная вершина, острие: семья  ли, общество  ли, государство и его учреждения - все это просто явления языческого порядка, к которым Евангелие никак не пристало, и они никак не пристали,  не подошли к      Евангелию".

«Вот Царство Христово :разодрание уз  между людьми     и с   землею».

Дают ли евангельские тексты основание для этих, и подобных им, заключений  В. Розанова? Отдельные эпизоды, изречения, проповеди - несомненно. Но это и есть правда  малая  - вырванная из контекста евангельской идеи.

Во-первых,  нельзя забывать, что представление о противоположности христианства миру во многом является недоразумением, связанным с особенностями христианской терминологии: слово «мир» имеет здесь не два, а четыре значения: сотворенная Богом вселенная, благодатный покой в душе человека, отсутствия вражды, царство греха на земле - четкое разделение первого и четвертого смыслов можно обнаружить не только в святоотеческой литературе, но и в новозаветных текстах(М.Дунаев).И слова Иисуса «Я победил мир», являющиеся едва ли не главной опорой у В. Розанова, скорей всего , следует относить к «миру» не в первом, а именно в четвертом смысле.

Смешение первого и четвертого смыслов оценивается вообще как весьма распространенное – «в результате евангельские призывы отвергнуть мир (т. е. мир зла, греха) нередко стали восприниматься как призывы изолировать себя от окружающего мира,а уход из мира в уединенные места христианских подвижников - как их отрешенность от мира, сотворенного Богом, как забвение ими этого мира и безразличие к нему»(М.Дунаев)). Но значительно важнее - и здесь заключена большая  правда, следующая из Евангелия как целого - то, что христианство не принуждает к отречению от мира - оно понуждает   лишь к  свободному   отказу от   себя   во имя Иисуса Христа. Благие намерения остаются благими   лишь являясь намерениями в отношении  самого  себ   - разве не об этом свидетельствует евангельская история?.. И отказ от себя, покуда он остается личным выбором, - это путь к евангельскому идеалу, путь к святости, путь избранных, страстным усилием которых и удерживается след Иисуса на земле.  Это - та крайность, в которой христианство и выживает в евангельской чистоте своей...

( «Вступившими в эсхатологическое существование» именует святых Р. Бультман, характеризуя его как «радикальную самоотдачу Богу»: «освобождение  от   всего   доступного распоряжению   в  мире, т. е размирщение,  свобода» . И это в понимании Р. Бультмана вовсе не аскеза, а  всего лишь «соблюдение дистанции по отношению к   миру  . То есть предельно идеализированное  существование, для которого ( в полном соответствии с Евангелием от Иоанна ) «суд над миром - не предстоящее космическое событие, он состоит в том, что Иисус пришел в мир и призвал к вере». )

Именно это В. В. Розанов собственно и разъясняет Льву Толстому. Но в то же время что-то он в христианстве все-таки принять категорически отказывается, и потому издержки реализации евангельской идеи предстают пред ним, в конце концов,    как выражение  сути ее.

Принять же В. В. Розанов не может, похоже, естественности - то есть близости к человеческому естеству,  -  архетипичности, если угодно, запредельных требований Евангелия к человеку. Того, что последние - отнюдь не чуждое человечеству, а всего лишь забытое, утерянное им.

Иисус лишь  напомнил    миру    об   его    идеале . И, действительно, «с рождением Христа, с  воссиянием Евангелия все плоды земные вдруг стали горьки»(Розанов) . Но горьким мир стал не в какой-то сладчайшей абстракции, как, видимо, полагает В. Розанов, а   в   идеале   - естественном , внутренне присущем миру.

Христианство не идеализирует жизнь, а лишь стремится развить вкус   к   жизни  по идеалу - его идеализм не   сущностен, а служебен. Сущностен же лишь идеализм Иисуса. Да еще, может быть, тех избранных, кто вступает на путь святости -путь жизни  по идеалу. И существует, кажется, некоторое «золотое» соотношение двух этих акцентов - пересыщенность  идеализмом так же опасна, как и тенденция к его исчезновению. И в том и в другом случае мир по-своему становится «горек, плоск, скучен»(Розанов). И теряет христианство: в первом случае - своих сторонников, во втором - свой стержень.

  Для  В. В. Розанова идеализм христианства несомненно сущностен. Именно поэтому претензии к христианству и завершаются у него полным отрицанием последнего... Когда в «Апокалипсисе нашего времени» приходится рассматривать христианский идеализм уже не в приложении к относительно спокойным будням, а на фоне жесточайшего катаклизма. Парадокс, но, не признав утилитарность идеализма в христианстве, В.В. Розанов в условиях, когда ввергнутая в кризис реальность внешне почти полностью обесценила идеализм, оказался отброшенным в наи-утилитарнейшую крайность : оставил далеко за собой не только Толстого, но и Великого  Инквизитора - слился с той иерусалимской толпой, что когда-то  неистовствовала перед дворцом Пилата.

 «Образ Христа, начертанный в Евангелиях,… не являет ничего, однако, кроме немощи, изнеможения" (Розанов)… Разве не слышен этот же упрек в реве толпы: «Распни Его»? И разве не эта «немощь» Иисуса - Его отказ устраивать, организовывать идеальную жизнь  - открыла путь к спасению?

«Христос, занявшись «делами духа» - занялся чем-то в мире побочным, второстепенным, дробным, частным. Он взял себе «обстоятельства образа действия, а не самый образ действия»(Розанов)…Все именно так - взгляд В. В. Розанова здесь воистину бесстрашен. Но ведь именно поэтому Иисус и стал Тем, Кем стал. Взял бы «самый образ действия " - оказался бы Великим Инквизитором.

«Странная стонущая цивилизация .Уже зло пришествия Христа выразилось в том, что получилась цивилизация со стоном»(Розанов)... Но ведь не стонущая, то есть лишенная рефлексии, цивилизация - это уже и не цивилизация вовсе.  А нечто, для чего и пристойного слова жалко.



 

 
              ЧИСЛО 
          ПОСЕЩЕНИЙ 
    
        
         ПОИСК  ПО САЙТУ
Яndex
 
               НАПИСАТЬ        АДМИНИСТРАТОРУ 
                 САЙТА
Рассылки Subscribe.Ru
Советую прочитать
©ВалерийСуриков