В  издательстве    "Ridero"  вышла   моя книга (брошюра) "Заметки  о Бахтине".

Просмотреть и скаяать ее  можно здесь:

Заметки о Бахтине - брошюра Валерия Сурикова

Несколько   фрагментов  из  этой  работы:

  - Заметки посвящены  эстетической системе Бахтина. В  основу их  положен  анализ двух его  ранних работ  и в первую очередь незавершенный, на полуслове оборванный и сохранившийся без начала текст,  известный под названием «К философии поступка»(ФП). Этот, казалось бы подготовительный, из разряда набросков текст считается  тем  не менее «концептуально-методологическим фундаментом  другой работы Бахтина "Автор и герой в эстетической деятельности"(АГ), оставшейся также неоконченной, но уже на эстетическую проблематику  сориентированной явно.  

 - В  рамках работы  над "Философией  поступка" Бахтин, несомненно,    начинал разработку собственной  философской системы   феноменологического  типа  -  она и подразумевалась, видимо, им под  первой  философией. Переход  к "Автору  и  герою"  был, возможно,  для Бахтина и переходом от  системы  феноменологии  к  феноменологическому  методу -  окончательным  выбором  в  пользу  метода..

 - В.  Махлин в  своих рассуждениях о кризисе философии  и той роли, которую в его разрешении сыграл Бахтин, исходит, судя по всему, из того, что Бахтин в своих исследованиях выстраивает именно систему.  Да,  перечеркивающую опыт построения метафизических систем,  да,  центрированную на единичном, но систему - качественно  новую  систему, опирающуюся на парадигму, принципиально  противостоящую всей  метафизике. Но такое исходное положение вряд ли можно считать адекватным той ситуации,  которая складывалась в философском мышлении после Гегеля. Для философской  системы  бахтинский  единичный слишком уж  конкретен -  я в единственном событии бытия. Гуссерль, казалось бы, тоже  центрирует свою систему на единичном, но "единичный"  феноменологии    Гуссерля  с  бахтинским единичным не имеет ничего  общего - гуссерлевская  система, несмотря  на заявку сокрушить метафизику, в  итоге лишь утверждает метафизику нового - феноменологического - типа.  И поэтому Бахтина есть смысл связывать  с гуссерлевской  феноменологией,  видимо,  только  в одном   отношении -   он, похоже, попытался   сделать  с системой феноменологии Гуссерля то же, что Маркс с системой Гегеля: попытался  вычленить из нее    феноменологический   метод  и   приложить  его к  исследованию конкретного   явления  -  к  художественному   моделированию  реальности.

   -  Эти   суждения Бахтина  о ритме  прежде  всего свидетельствуют о  том,  что данное  понятие является  у него по  преимуществу  риторическим -  позволяет ему  еще раз, да еще в экзотическом понятийном  облачении, высказаться  по важному  для него  вопросу о принципиально ограниченных возможностях самосовершенствования  у единичного. Именно  эта  мировоззренческая  установка   полностью  закрывает  для  него доступ к мощному  культурологическому  потенциалу  христианства. В  то время как, казалось бы,  достаточно  было только признать, что  человеческая  природа  в  единичном может все-таки находиться под влиянием  чего-то общего - под влиянием  хора других,  и   отказ  от процедур, практик  индивидуального совершенствования  на  основе саморефлексии лишался  бы всякий  логики.  Поскольку именно такие  практики, дарованные человечеству  христианством, и превращают саморефлексию из процедуры исключительно покаянной (так  у  Бахтина) в эффективнейшее  средство самостроительства…

     - Столь   жесткое   противопоставление классического  и романтического  подходов,  завершенное к  тому  же энергичным   жестом  в  адрес  другого ( несущий  элемент  бахтинской  эстетико-центрированной   концепции   художественного  обобщения), открывает прекрасную   возможность  для перехода к   расширительному толкованию понятия классического. К  тому, чтобы   привязать это понятие    к  самой  системе художественного обобщения   Бахтина - называть  классическим   такой    тип   художественного   моделирования,  при котором   эстетическое, этическое и  познавательное   разделены,  и  эстетическое  утверждено,  заявлено как  доминанта. Романтизм же тогда вполне можно  назвать  началом      неклассического  направления в  художественном   обобщении:  рефлексия   автора    над героем стала передаваться герою -   эстетическая  монополия   автора была разрушена. Именно   романтизм,  следовательно,   заложил  переход  от  художественного моделирования классического, сугубо эстетического ( условного ) -  к   моделированию,  максимально  приближенному  к  реальности.

     -  Бахтинскую эстетико-центрированную - классическую! -  систему   художественного  обобщения  нельзя  и нет  смысла  относить  к  числу  безусловных, универсальных. Она, возможно,  даже     безупречна -  но  лишь  строго в  определенных   пределах, за которыми неизбежен  отказ от  автономии    эстетического, этического,  познавательного и переход,  соответственно,  к   новым,  - неклассическим ! - представлениям о   целом, герое, авторе.

      Формально  эстетическое, этическое   и  познавательное , как  и  координаты обычного пространства, можно, конечно, считать независимыми. Но  их зависимость,   при внешней, видимой  автономии, на самом деле фундаментальна: каждая из них  существует лишь потому, что   существуют  две другие. Эстетики нет  без познания  и этики, так же  как  нет познания  без этики и эстетики, а  этики без  эстетики  и познания.

       - До определенного  момента вполне адекватными   были   классические  представления    о  целостности   художественного  произведения, основанные  на определенной автономии  познавательного,  этического и  эстетического - на независимости эстетики, этики, познания.  Их  кажущаяся  независимость друг от друга  открывала  возможность (  подталкивала к этому)  для   выделения любой из них в качестве доминанты художественного  пространства.  Эстетическое  же было просто  обречено  на   такую  доминантность,  поскольку  в этическом,  а   тем  более    в  познавательном  не  представлялось   возможным  допустить   реально  значимое  влияние   частной  позиции -  позиции  единичного.   А    доминантность эстетического  именно    с   возможностью  индивидуализации    и  была  связана.   

"Симметрия"   этого   - классического -   художественного пространства, несмотря на очевидную  его неоднородность  в  эстетическом  направлении,    все  еще остается     высокой,  и "три   числа" ,"вектор"  ( представления  об чисто этическом,  чисто эстетическом  и  чисто  познавательном )   все еще   могут  считаться   вполне  адекватной   характеристикой  реальности.

     -  Система Бахтина  -  классическая  система -    разрабатывалась именно для   такого  художественного   пространства - пространства,  в котором до определенного момента   времени( до определенного уровня  интенсивности  информационных потоков  в  обществе) еще  возможны были вполне адекватные реальности классические художественные  модели.  Но Бахтин  сам фактически  ее   и  начинает  разрушать, когда,  обращаясь  к  творчеству   Достоевского, вводит  и развивает представление  о  диалогичности. Точнее обнаруживает   у  Достоевского  очевидные  признаки этой диалогичности  и  воспринимает  ее  не как покушение  на  классические  устои  в  поэтике, а как признаки  рождения поэтики нового типа.  Эта  особенность художественного стиля не была, конечно,  редкостью и до Достоевского,   но лишь   у  него  она  проявилась как особенность  не только  художественной  формы, но и   бытия,  на статус   модели которого   эта  форма претендует. Достоевский, возможно, особенно остро почувствовал (пробуждавшаяся  после  начавшихся, наконец-то,  реформ Россия тому несомненно  способствовала) ,  что    интенсификация  информационных  потоков (разрастание множества  позиций, суждений ,  мнений) неизбежна, и что художественного обобщения  требуют   теперь не отдельные суждения–позиции ,  а именно  это  множество.

    Разрушение классической системы  начинается потому, что используемый  в качестве художественного  приема диалог    существенно   понижает  симметрию  художественного  пространства -  он   с  неизбежностью  делает   неоднородными,  терпимыми   к  единичному  мнению   не  только эстетическое, но и  два  других   направления:    роль  объективного  понижается  теперь не  только   в  эстетическом, но и в этическом и  даже познавательном. Усиливающаяся   субъективизация   независимо   взятых эстетического, этического  и познавательного не  может  не  активировать объективность в перекрестных     компонентах,  связанных с  взаимовлияниями  в   треугольнике  эстетическое-этическое-познавательное. Если чья-то  этическая , к  примеру, позиция в диалоге, полиалоге   остается подчеркнуто  индивидуальной,  то  объективное  в  ней  не  исчезает ,  а  может концентрироваться или в эстетико-познавательной ,или  в познавательно-эстетической    мотивации данной  этической  позиции.   Бахтин несомненно  чувствует   это,  связанное  с  диалогом , понижение   симметрии( нарастание  неоднородности) художественного  пространства. О чем  свидетельствует  не только  его   отчаянный  разворот  к   другому,  но  и очевидная  неоднородность   самой  его   концепции -    все его    реверансы  в адрес  этического  и  познавательного,  все  его  попытки  выявить  неединичную  основу  в позиции  единичного.  

         -  Достоевский, можно сказать, заложил основу    особого  типа неклассического художественного    обобщения - обобщения с  особым не расстающимся  со  своим  творением творцом, который   продолжает, благодаря полифонии,  диалогичности,  творить  и после,  казалось бы, завершения  работы. Художественное обобщение, где  завершенность достигалась через принципиальную     незавершенность.

      Бахтин эту неклассичность   поэтики   Достоевского     и  описал в  терминах  полифонии,  диалогичности . Но  в  его  эстетико-центрированной системе   художественного  обобщения революция   в  поэтике,  осуществленная  Достоевским,   полного, адекватного   отражения  все-таки   не  нашла. Хотя и  оказалась  переполненной предощущениями необходимости переопределения  сложившихся  классических   представлений  о поэтике. Это  и поставило Бахтина, как  интерпретатора  Достоевского  в  особое  положение.

   -   Бахтинское   понимание  эстетического  не  является, скорее всего,  особенностью  его  индивидуального мировосприятия,   а отражает,  наверное,      лишь нечто очевидное: ни этическое, ни познавательное  восприятие,  пусть по  разным  причинам,    в  качестве    последовательно  индивидуальных      лишены какого-либо смысла. Эстетическое  проще  всего    индивидуализировать,  и  индивидуализация его, опирающегося  не на понятия, а преимущественно  на  образы,  на  то,  что несет и не может  не нести отблеск    единичного, наиболее естественна. Эта   специфика  эстетического  и провоцирует   на  гуссерлианские    эксперименты  с   ним.

    -  Нельзя не принимать  во внимание и то,  что  на  бахтинское стремление  усилить  философическую  нагрузку  на эстетическое могли  оказывать  влияние   и  некоторые популярные в  те  времена  идеи.  Он   сам  говорит ,например, о «великом соблазне  для  мышления»  -  о  стремлении максимально  сблизить «единую большую дорогу науки философии»  и « изолированные острова индивидуальных  художественно-философских интуиций».  Такое  сближение  не  кажется  странным. Да,  в одном  случае  речь идет о  моделировании  действительности  в  единичных образах, а  в другом – в отвлеченных  понятиях. Но  в  случае философии   это - понятия  наивысшей  степени  отвлеченности  (4-ый  уровень абстрагирования ).  Такая отвлеченность создает  иллюзию ( соблазн  именно  в этом )их полной  автономности от  реальности,  настолько  большой,  что и  вольные фантазии    на  их основе        становятся доступными  и естественными. Именно  это  сближает  художественное  и   метафизическое:  и  там   и  там   максимально освобождается    фантазия. В  случае   выстраивания художественных  моделей потому , что средство обобщения  - предельно единично,  в  случае  метафизики  потому, что средство это  - предельно абстрактно.

      - Выглядит    бахтинское  рассуждение о невозможности   чистого  самоотчета, об  исключительно  просительном обращении   вовне себя, к Богу  очень убедительным.  Но    таковым  оно  остается  лишь  до   тех  пор,  пока  речь   идет   о  Боге  ветхозаветном, иудейском. О том  Боге, который     запределен  безысходно  - лишен  тех двух  своих  ипостасей, что в христианстве  связывают  Бога  с миром   и  делают  Его ответственным  за  мир  - показывают,  что  Он  реально   несет   такую  ответственность.    У  Бахтина  и ведется речь о  таком -  ветхозаветном  - самосознании,   всецело    Богом определяемом. Христианство   же с  его  идеей Боговоплощения    открыло   возможность   самосознания, опосредованного  связанностью  с  Богом,  самосознания, способного  на    завершающую    индивидуальную    самооценку. Без ссылок на  другого  -  с  единственной  и  абсолютной  ссылкой  на   Христа. И  хотя   сам вывод  Бахтина      " чистое самоосознание жизни есть осознание веры"    содержательной  верности  своей    не  теряет  и   в  рамках  христианства, особенности христианского Другого( три единосущных   ипостаси   Его ) несомненно  освобождают    единичного  от тотальной внешней  зависимости -  открывают перед ним возможность превращения внешних абсолютных запретов  в   сугубо внутренние  индивидуальные ограничения,  а  значит,  и  возможность  самосовершенствования  на основе  саморефлексии.       Априорная  установка  о  доминантности  эстетического   в художественном  обобщении  и     та   исключительная  роль, которая в  системе  Бахтина   возложена  на другого,    полностью  исключают  саму  возможность   подобных,  апеллирующих к   саморефлексии   суждений.

     -  Не  исключено, что именно  подчиненное  положение  этического    не позволяет    Бахтину  дать адекватного  объяснения  и «противопоставлению»   у Достоевского истины и Христа. Отнюдь  не  от "безличной  объективной  истины" (175)  отказывается  Достоевский  в  пользу  Христа -  он истину   вне  этического не  принимает.     По  тем же,  по существу,   причинам ограниченным,  частным  оказывается  у Бахтина   и  толкование коллизии Христос -великий  инквизитор.   Он  видит   у Достоевского  "отрицание (непонимание) сферы необходимости, через которую должна пройти свобода (как в историческом, так и в индивидуально-личном плане)" -  " той промежуточной сферы, которая лежит между великим инквизитором (с его государственностью, риторикой, властью) и Христом (с его молчанием и поцелуем)" .  Но  для   Достоевского  никакой    промежуточной  сферы  между  Христом  и  великим инквизитором  не  существует  и   существовать  не  может. Христос  и великий  инквизитор  для него -  это   два  несовместимых    качества,   воплощения  двух (  новозаветной   и ветхозаветной)  версий  монотеизма.  Воплотившийся  в  человеке христианский  Бог,  Бог,  стесняющий Себя,  ограничивающий Свою  волю (  приносящий  в  жертву  человечеству  Своего  Сына)  вводит в обиход человечества  принцип "Делай, как Я   -   сам,  по  собственной  воле  ограничивай  себя" .  И   таким   образом  открывает  для   единичного возможность принять необходимость   запредельную,    заданную  и   всегда задаваемую   извне,  -  как  свое  внутренне, свободное   желание.   Этическое   наполнение   этого Самостеснения  Бога   - беспредельно,    красота  этого Его поступка -  абсолютна. Таким   же можно   признать  и  то знание о  бытие,  которое   заключено в  идее Божественного    Самостеснения.  Раскрывшийся  в  христианстве  монотеизм обнаруживает  в себе, таким  образом, не  только  единство  этического, эстетического  и познавательного,  но    и    фундаментальное  изменение представлений о   свободе  и необходимости.  То,  что в ветхозаветном  монотеизме  существовало  как  возможность, реализовалось  как  данность в христианстве  -   в  православном     изводе его. И реализовалось не эволюционно,  а  в форме   скачкообразного  перехода  - здесь не  было   ничего  промежуточного. Признаки  эволюции можно обнаружить в  процесс  становления  христианства  в  эпоху вселенских соборов, когда  постепенно,  с центром  то на  Западе ,  то  на  Востоке   выкристаллизовывалось  православие   -  сложнейший   многовековой  процесс,  результатом которого  было  не  только  закрепившееся в Византии  православие, но  и  такие  мутации  христианства, как  монфизитство  и  католицизм. Католицизм -  это  побочная   мутация       христианства при  становлении  его  в  форме  православия. Это, увы,  всего   лишь  упрощенная   альтернатива   православию -   снижающая  роль личной свободы и усиливающая  фактор внешней необходимости  и  в  этом  смысле   тяготеющее  к дохристианскому монотеизму. В  "Великом  инквизиторе" Достоевским в  едином  сюжете   и  сведены   две  альтернативы:  генеральная православная ( Христос )   и  побочная   мутационная ( великий  инквизитор).

ЧИСЛО            ПОСЕЩЕНИЙ		ПОИСК  ПО САЙТУ на сайте  в интернете
НАПИСАТЬ        АДМИНИСТРАТОРУ                   САЙТА	Рассылки Subscribe.Ru Советую прочитать	©ВалерийСуриков