О социальной инициативе Оптиной пустыни. Часть32. Евразийство В. Малявина и евразийство классическое
Евразийские взгляды А.Дугина вполне можно рассматривать в качестве достаточно вольного толкования классического евразийства. На эти интерпретационные вольности можно было и не обращать особого внимания, если бы они не перекликались с одним современным и сверхвольным толкованием евразийской идеи -с этого ее фундаментального пересмотра и придётся начать.
В. Малявин (http://www.intelros.ru/readroom/razvitie-i-ekonomika/r6-2013/20140-dlya-chego-evraziya.html ) ставит, судя по всему, перед собой задачу создать последовательно евразийскую концепцию евразийства. И потому на вопрос " для чего евразийство ?" отвечает уже не из узкой степной полосы, вытянувшейся вдоль 50 параллели от Карпат до Малого Хингана, а из Евразии в целом . Он исходит из того, что евразийская общность является общностью особого рода, и суть ее -" пустыня, все вмещающая и ничего не удерживающая, не имеющая самообраза и потому не перерабатывающая актуальные события в идеологические дискурсы". Ничто, конечно же, не мешает в качестве основы взять и такую особенность. Но вполне можно допустить и иное: это таинственное для европейца свойство Евразии является лишь свидетельством ранних стадий социального формирования. Да, мы имеем дело с чем-то специфическим, движущимся к своему, не похожему на европейское, но находящимся, в отличии от зрелого (стареющего) европейства, все-таки на стадии то ли позднего детства, то ли раннего отрочества. И следовательно, Евразия - это ареал не только иных, но и более юных, чем европейская, цивилизаций. Ведь та самая "пустыня", о которой ведёт речь В. Малявин, вполне может рассматриваться и как модель, причём довольно-таки точная, мировосприятия подростка. Пустынность, что возводится В.Малявиным в ранг сущностей, - нормальная особенность бытия, еще не раскристаллизовавшегося, которое еще только выклёвы-вается из хаоса и находится во власти культа иррациональности, интуиции и сладкоголосого экстатического говорения - шаманства. Поэтому малявинское жёсткое противопоставление "чистого зеркала" Востока и «зеркала разума» Запада вряд ли может претендовать на статус сущностного, поскольку два эти зеркала разделяет лишь уровень структурированности мышления, и граница между ними, скорее всего, возрастная. Целостностному восточному восприятию еще предстоит, под давлением реальности, пройти стадию дифференциации, без которой оно будет вырождаться и умаляться в каждой из очередных своих форм, оставляя о себе память лишь в представлениях о мистической "евразийской пустынности"... Она все-таки следствие, а не причина, результат, а не предпосылка.И восточной целостности еще предстоит( если сумеет) подняться - развиться, организоваться - до целостности иного качества, основанной не на неведении, а на глубоком знании.
В. Малявин старательно выстраивает и метафизику своего евразийства - целеустремленно, с опорой на представление об одновременной "нетождественности и нераздельности сознания и бытия", разворачивает свою концепцию в область сугубо азиатских религиозных практик. На идее нетождественности-неразделенности зиждется у него, надо полагать, целостность евразийского миросознания, из нее же следует и преемственность человеческого и небесного начал. Принцип недифференциированности распространяется и на пару истина-ложь с заменой европейского активного взаимодействия с реальностью на пассивное "следование изначально заданной реальности "... В таком же неопределённом, неоформившемся состоянии оказывается в малявинском евразийстве и политическое..."Творческая двусмысленность"... «свободно конвертируемые отношения»..." всевместительность самоотсутствия"... "управление, недоступное пониманию управляемых"... Чувствуете постмодернистское амбре?... И ничего удивительного - крайности сближаются. Слабо дифферен-цированное мировосприятие перекликается с восприятием предельно дифференцированным, индивидуализирован-ным...
Такая изысканная сущность, как евразийство, делает, видимо, неизбежным появление самых изысканных импро-визаций. И среди них версия В. Малявина выделяется прежде всего тем, что Россия как таковая в его экстраполяциях отсутствует полностью. Получается, что ей предстоит выбор между Азией( евразийством по А. Малявину ) и Европой. И ее спасение , надо полагать, только в последней.
Высокохудожественная апология по-детски простого, нераскристаллизованного, до-индивидуального мировоз-зрения - таким предстаёт система евразийства, предложенная В. Малявиным. И если к почитаемому у евразийцев человеку с длинной волей добавить еще и человека с длинным воображением, способного евразийскую идею по А. Малявину перевести в последовательность политических действий, то Европе - конец, как западной, так и русской. России, если она, изгнав правителей из числа средних европейцев и обзаведясь лидерами-подвижниками, вознамерится выбраться из глобалистских лабиринтов 21-го века, придётся, видимо, закрываться на двух направлениях. С одной сторон, чтобы уберечь себя от гнилостных испарений разлагающегося Запада, с другой- чтобы не позволить наивной сложности Востока раскристаллизовываться и расти, паразитируя на европейских достижениях...
Трудно даже представить, в каких формах реализуется развитие на Востоке ( самопроизвольное, нерегулируемое и идущее в поле технических достижений Запада), какой будет зрелость Востока - во что выльется вся эта "полнота типового существования"," пред-бытийная нераздельность сущего и несущего, трансцендентного и имманентного, божественного и человеческого"... Итог реального усложнения этой возвышенной, плохо структурированной "сложности", которая подаётся как высшая сложность, может оказаться еще более ужасающим, чем западноевропейский.
Евразийская идея у В. Малявина показана через оптику Востока, усиливающую, увы, всё неструктурированное, хаотичное, до-понятийное . Здесь парадоксальным образом сближаются язычество, припудренные феноменологией восточные учения и европейский постмодернизм - в изящных, вполне европейских выражениях, на вполне метафизической основе. Россию здесь не просто уводят из Европы, ее - старательно заталкивают под Восток. И делается это по существу через осторожное, вкрадчивое выстраивание некоторой " альтернативы" православному христианству.
Но искусственность этой альтернативы очевидна. Жизненная философия православного христианина может быть описана приблизительно так: иди и живи; стесняй себя - готовь к вечной жизни; но стесняй ради других. Восток также требует стеснения: отрешись от мира, погрузись в себя - в самом себе найди совершенство. И очевидно, что самостеснение здесь совершенно иного качества: оно - "само-опустошение, само-оставление", оно - ради себя. Обращай рефлексию " не на себя, а на преодоление себя, следовательно на свое отношение к миру"... Но, чтобы это на самом деле следовало , в обра-щение рефлексии на себя надо заложить внешнюю мотивацию - ради других. В христианстве это и закладывается через любовь, через высшее ее проявление: через жертву Бога своим Сыном. Восточный же тип самостеснения с его"любовью как бдением",с этой "пустотой любящего, в уединении бдящего сердца, которое сотворило, созиждило себя тем, что опусто-шилось, разделалось с собой", крайне ,похоже, неустойчив – не может не выродиться в примитивное презрение к миру. Оно может быть демонстративным или скрытым, но оно неизбежно.
Что же касается евразийства классического , то нельзя не напомнить,что в вышедшей в 1926 году в Париже работе "Евразийство - опыт систематического изложения" (Н.С Трубецкой, Л.П. Карсавин, Н.Н. Алексеев при участии П.Н. Савицкого) евразийская идея была представлена именно как реальная политическая теория - альтернативная и жёстко противопоставленная коммунистической идее. И прежде всего потому, что выводилась эта идея( идеология) из религии - из русского Православия ("раскрыть нашу идеологию, из него исходя и на него опираясь" - задача ставится именно так ).Важнейшим элементом этого вывода можно считать высказанное в систематическом изложении представление о присущем Православию намерении: "Православие хочет, чтобы весь мир сам из себя стал православным и чтобы иные симфонически-личные аспекты Православия в союзе христианской любви и свободы соединились соборно, или симфонически, с русским, греческим и славянским".И это говорится не из стремления подсластить исторически сложившиеся в России порядки, подчеркнуть государствообразующий характер русского народа и исповедуемой им религии. Это положение заложено в основу евразийской идеологии, и опирается оно на признание принципиальной возможности иных религий развиваться под воздействием русского Православия в православном направлении. Именно в качестве "потенциального Православия" рассматривается творцами евразийской идеологии религиозно-культурный мир, "тяготеющий к русскому Православию как к своему центру"... И называется он "потенциально православным" отнюдь не в качестве объекта принудительного обращения в Православие , а в качестве реального субъекта "свободного саморазвития"к Православию-в"новых, специфи-ческих его формах".Историческая же задача русского народа, по мысли евразийцев- классиков сводится к тому, чтобы через своё собственное самораскрытие "создать возмож-ность самораскрытия в Православии и для "неплодящей языческой церкви", и для мира, отпавшего в ересь."
Авторами евразийской концепции в полной, видимо, мере осознаются все сложности, связанные с их попыткой вывести новою идеологию из Православия. С пониманием этих сложностей связан, наверное, и выбор названия "субъекта культуры, географически определяемой границами русского государства", а следовательно, и новой идеологии. Имя России отклонено - надо было исключить саму возможность "какого-то принудительного подведения всех под русские формы Православия "... Отвергнуто и имя Российской империи - за которым "лишь внешнее ... государственное единство" ... Выбор делается в пользу Евразии, чем и подчёркивается, что "религиозно-культурное единство, объемлемое и выражаемое русским государством, шире, чем русская в узком смысле этого слова культура" .
Сегодня, почти через век после появления систематического изложения евразийской концепции уже нельзя, видимо, с тем же оптимизмом и в тех же словах вести речь о "самораскрытии в Православии ... "неплодящей языческой церкви"и "мира, отпавшего в ересь".Поскольку и само-раскрытие русских пошло совсем не тем путём, который грезился классическим евразийцам, да и язычество во всех его формах время зря не теряло… Но задача, сформулиро-ванная классическими евразийцами, не утратила свою актуальность - она лишь усложнилась. К тому же проблема самораскрытия в Православии не сводилась ими к чисто религиозной задаче - суть евразийской идеи передавалась ими и в таких словах: "Религиозное единство России-Евразии ...должно выразиться и как единая симфоническая культура, в коей руководящее положение принадлежит опять-таки культуре собственно русской".
Нельзя не заметить очевидную индифферентность классических евразийцев в отношении географического... Которое будет так взнуздано в евразийстве Л. Гумилевым, и в которое, как в ярмо, впрягутся современные апологеты евразийской идеи. Позиция же классических евразийцев предельно ясна: утверждать можно "только органическую, а вовсе не причинную связь культуры, этнографии и географии, их так называемую "конвергентность" ("сообращенность")». Столь важная для современных евразийцев сообращенность в связке культура- этнос-география помещена, как видим, во вполне ироничные кавычки. Особую значимость эти кавычки приобретают у классических евразийцев еще и потому, что они не скрывают, а даже выделяют исторический факт лёгкого, органического расширения России в Азию. Лёгкость эта связывается им со специфичностью культуры России, которая, по их мнению, не является ни чисто европейской, ни чисто азиатской, а особой, самоценной евразийской культурой. При этом "первенствующее значение в ней" русского народа не только не отрицается, но и усиливается. Что и находит своё выражение в следующем утверждении, парадоксальном и способным лишить дара речи любого ортодокса из числа русских националистов: "Мы должны осознать себя евразийцами, чтобы осознать себя русскими. Сбросив татарское иго, мы должны сбросить и европейское иго".Как видим, реверансы в адрес Азии и у классических евразийцев существуют, но они не в коей мере не покушаются ( во всяком случае в рамках, основного своего идеологического документа ) на системную- государствообразующую - роль в России Православия, русского народа, русской культуры. Не покушаются даже тогда, когда вспоминают про империю Чингисхана. Да, признается, что в ней " впервые евразийский культурный мир предстал как целое". Да, допускается , что "монголы сформулировали историческую задачу Евразии, положив начало ее политическому единству и основам ее политического строя";более того, утверждается, что они "ориентировали к этой задаче евразийские национальные государства, прежде всего и более всего – Московский улус"... Но только ориентировали,только подталкивали. Ибо, как подчеркивается в документе , выраставшее из Северо-Восточной Руси Московское государство в лице Александра Невского предпочло надвигавшемуся с запада окатоли-чиванию верность исконному Православию... Москва всего лишь "заступила на место монголов и приняла на себя их культурно-политическое наследие"- стала"новой объедини-тельницей евразийского мира." И " направила его силы к его истинному центру, к которому он бессознательно тянулся и который нашёл в ней ясное идеологическое выражение и несомненное, т. е. религиозное, оправдание. "