Ксаныч

                                           (  история   одного   удачливого  картежника )

                                                                                                              Юрию Александровичу Алентьеву

  Ты помнишь,  как мы однажды в      маршруте  попали  с  тобой    в    сильнейшую грозу.  Ты   матюгами    согнал  тогда меня  с хребта … И  из   чепуры, мокрые,  но  живые, мы с тридцати    метров    наблюдали  с  тобой за  молниями,  лупившими     по  кварцевым   жилам, у которых   мы  только  что ковырялись…   

                                            1 1

Большую  часть своей жизни  Ксаныч  прожил  на  Новокузнецкой, недалеко от старого метро,  совсем  рядом с домом,   где   размещалось радио. Оказался  же он в  самом центре Москвы,  пусть  в коммунальной,    но очень  просторной  квартире(  одни потолки под четыре  метра)  совершенно  случайно  -   по  прихоти   Хрущева. Да, именно Хрущева, хотя  какое-то  отношение  у этому  переселению  имел  и  Булганин,  бывший  тогда  главой правительства. Два  вождя   очень   любили  ездить  по свету (  в  те  времена   даже  загадка  такая существовала: титан,  тиран   и  два  туриста)  и как-то возвращались в   Москву под  самые  майские  праздники. Посадили  их почему-то  на  Центральном  аэродроме,  то  бишь на Ходынке.    День был  жаркий,  и,  выйдя  из  самолета,  Хрущев  возьми  да  скажи : « А  не  махнуть  ли  нам на  дачку. В  Москву   же  - утром, прямо  на   демонстрацию».Булганин  возражать не  стал, и  картеж их   направился   не  к  центру,  а  к  Соколу,  свернул на  Новопесчаную  и  далее­— на  Хорошевку. Проезжая  по  Песчаным  и    увидев  неподалеку от  новенькой  с  иголочки  144-ой школы рядом  с  величественными   семиэтажками  две  деревенских  избы,    Хрущев взял  да  фыркнул: «А  эти  халупы здесь  откуда?»…

В  одной   из   халуп и жил  Ксаныч.    Ксанычем  его тогда никто  еще не  называл  -  молодой  и красивый,  он  учился  на  втором  курсе Геологоразведочного  института и  подавал очень большие  надежды.

Хрущев   сказал свою  фразу 30 апреля.  А  уже   1 мая  к  ним с матерью явились  из райисполкома - с  ордером  и предложением  осмотреть комнату  в  доме  на  Новокузнецкой. Сегодня  же,  сразу,  как  окончится   демонстрация  и  откроют  метро   в  Центре.

     Переезжать они  вообще-то  не  собирались. У них   был   пусть  старый, но  просторный   дом,  срубленный  еще   дедом.  Дед, хотя  и  преподавал словесность в  гимназии ( существовала  такая  во  Всехсвятском,   и   переулок даже имелся Гимназический,  переименованный  потом  в  Чапаевский ), был  мастером  на  все  руки. Ксаныч    родился  здесь, отсюда  ушел на  войну его отец.     Именно здесь  Ксаныч, двухлетний мальчишка,  перекидал  когда-то с   верхней ступеньки  входной   лестницы целую тарелку  макарон, подгоняя  их воинственным  кличем «Акамоны,  вперед!» (Рядом  с  домом   находилась площадка, где  тренировали  собак,  и, наслушавшись  команд,  юный Ксаныч поспешил проверить их  силу   на  макаронах). Здесь  мать учила  его  музыке на  старинном   дореволюционном рояле­—  строивший  дом  дед сначала  инструмент  для  дочери  поставил,  а  уж потом    начал  возводить  стены вокруг   него.  Мать обучали нанятые  дедом мастера, и играла  она  прекрасно.  И  Ксаныча  выучила — «Лунную  сонату» он,  во  всяком  случае,  играл  в  школе – сначала  на  всех  сборах, а  затем  и  на  вечерах.

   Все здесь  было  своим.   Даже громадина  из  трех корпусов,  соединенных арками,  что  нависла  над  их  домом,стала  родной. Ксаныч   любил заходить в этот двор,  и  его считали  там своим  -  в том  числе и такие   авторитеты тамошней  шпаны,как  Крыла и  Ваха.  И  уж  на что противен был   низкорослый  Кольдян  по  кличке Мозга ( его,  мелкого  и  гнусавого всегда  высылали  вперед,  если  возникала   нужда  спровоцировать драку  или начистить  клюв кому-нибудь из  чужаков,  появившихся  на катке),  но  и тот  не  смел сказать Ксанычу   ни слова,  хотя  глядел  на  него  люто,  волчонком.  А били на  этом  катке  всех  залетных,  и    из  гастрономовского  двора,  и из  двора   по  другую  сторону  от  144-ой.  Почему-то  лед  зимой    в  те  времена  охранялся  от  посторонних  во  дворах с  особым усердием.  Но  Ксаныча никто  не  трогал,  ему   разрешали кататься,  как  своему.  И  скорей  всего  - за  его  прекрасный дриблинг.  Пожалуй,  именно  за  это  и   Крыла, и  Ваха, который, как  выяснилось  на приписной  комиссии, не  очень  твердо  и     азбуку-то знал, прощали Ксанычу   все, даже то, что он отлично учился.

Так виртуозно  во всей  округе  играл в футбол  только  он.   Был  правда  там  еще один претендент   —  Борька из  двора, где  булочная,  но  тот  был  из  следующего  поколения.  Он  только  начинал  тогда и  реальной опасности  для  славы  Ксаныча,  конечно,  не  представлял.  К  тому  же  Борька  рос обычным  дворовым футболистом—   учебу   бесконечно  презирал, а четверку в  дневнике  воспринимал  как личное  оскорбление.  Ксаныч  же был стихийным  отличником.  Он   претендовал  даже на золотую  медаль в  первом, образца 1954 года   выпуске  свежеиспеченной 144-ой школы. Конечно,  ему было далеко  до  безусловных лидеров: очкарика  Стаса   и Яши   с   его неизменно саркастической   ухмылкой­ ­— те    шли  к  золотой как раскаленные  ножи  сквозь  толщу   масла.  Ксаныч же  и Витька Зуб  были как  бы  дублерами,  поскольку   все  понимали,  что больше  двух   золотых  на   школу   все равно  не  дадут, но  на  всякий   случай   и  резерв держали   наготове.   

Но  не  судьба.  Основной  состав не  сплоховал, и  Зубу  с  Ксанычем пришлось  довольствоваться  серебром. Не  помогло ни то, что  Ксанычу  активно  симпатизировал  преподаватель  английского,     двухметровый   красавец Владимир   Ильич,   ни  то, что его  боготворил  великий  и бессменный  физкультурник  144-ой Вениамин Алексеевич (Венсеич — сама Хакамада будет упоенно вспоминать, как он подстраховывал ее,  десятилетнюю, когда  она болталась, как  сосиска, на разновысоких    брусьях), ни то,  что    математик Бобров,  по  кличке  «квадратный трехчлен» публично  объявил в  учительской:   при  решении стереометрических  задач  на  построение Ксаныч    так  же  виртуозен, как  на  футбольном  поле. 

Да  мало  ли  чего  было  связано  с  этим  домом такого,  по  сравнению  с чем   и  газ,  и   отопление  и  горячая  вода  с  телефоном  не  представляли  для  них  с  матерью никакой   ценности. Но они тогда, первого мая    все-таки  съездили  на  Новокузнецкую. Мать Ксаныча   была  потрясена – им  предлагали  просторную  комнату,  во  второй проживала какая-то  тихонькая, очень улыбчивая  старушка.

 «Давай согласимся, Юра»,— сказала неожиданно  мать, - « дом наш  все равно  снесут, а вот  что предложат... Да  и  стареть  я стала.  Тяжело все это —   дрова, печка,  вода …».

 Ксаныч  перечить не стал.   Дом  ему  было жалко,  но теперь  ему  в  институт   можно было  бегать   пешком — одна  остановка  на  метро.

Они  переехали  и даже  отстояли свой рояль –дом на Новопесчаной  ломали осторожно и  инструмент  небольшим краном   вытащили через  крышу.

                                                2 2

В  геологоразведочном  Ксаныч  учился  легко. Он  взял себе  за правило  активно   работать на  лекциях  и  семинарах,  ­и это обеспечивало  ему две   вещи:   постоянную повышенную  стипендию  и  массу свободного времени.   Он  учился  практически  лишь  в  те  часы, что отводились  по  расписанию. Ну, разумеется,  марш-бросок  во  время  сессии. Куда  он  тратил  свое  время   первые  три  года  студенчества,  он внятно, наверное,  и  не ответил  бы,  поскольку тратил его всегда  так, как  хотел.  И  потому  не   замечал   его. 

Но где то в середине   шестого  семестра,  даже  не в  середине, а  ближе  к  маю  месяцу,  его  свободное, бесстрастное  существование   закончилось. Нет, он не  влюбился. Подружка  у него уже  была,  она  жила  на  площади Коммуны,  он  ее  регулярно провожал  домой,  и  они  отчаянно  целовались  за  громадными  колоннами  театра  Советской   Армии.  Дело, как  потом  выяснилось,  оказалось  значительно более  серьезным ­— Ксаныч   совершенно   случайно   столкнулся  в  институте  с  компанией преферансистов.

   Несколько шалопаев слонялись по  институту в  поисках, где  расписать  пульку, и забрели в  аудиторию, в которой   сидел    Ксаныч. В это  время он был  очень увлечен только что  возвращенным Достоевским  и    с  удовольствием  доглатывал   очередной   шестой  том  (с  «Идиотом»).   Игроки, которых   только  что спугнули  в   соседней  аудитории, Ксаныча знали( его  футбольная  слава ничуть не  уменьшилась   и   в  институте ) и,  заперев  дверь  на  стул, продолжили свою  игру.  Минут  через десять Ксаныч, исключительно  из  любопытства,  подошел  к  ним.  И  это во  многом  определило  всю  его дальнейшую  судьбу. Скорей  всего,  она     все равно  бы пошла  так, как  пошла…Но поворот, возможно, состоялся  бы значительно  позже, и  в несколько  более  спокойных  формах.

Ксаныч  обладал математическим складом  ума и потому   за  полчаса,  которые  у  него  оказались  в  запасе,   успел,  не задавая  вопросов, понять  нехитрый  механизм  этой   игры. И она  его  заинтересовала.   Уже  на  следующий день  он  примкнул  к группе   шалопаев,  а    через  неделю  раздел под  чистую   всех своих   учителей.

— Ладно,  не хнычьте, —сказал  он,  возвращая им  выигранные деньги.—  Эта  моя  плата   за  учебу…

Деньги  вообще-то  ему  были  не  нужны. Он  не  пил в то  время, не  курил, подружку его  ничего  кроме  поцелуев и рассказов из  Эдгара  По –а  Ксаныч знал  все  его  рассказы  почти наизусть­— ничего  не интересовало.     А на  предложение  зайти  поужинать в  «Арагви» она смотрела  на  него  с  таким    презрением,  что даже  конь  под   Юрием  Долгоруким  начинал косо  водить  глазами;  а сам  Ксаныч  раньше, чем  через  три  месяца  приглашать ее очередной  раз    не  решался.

Но доступность   денег(   вот  так,  за  неделю, раз - и три  стипендии­ )-  произвела  все-таки сильное  впечатление.  Он  вдруг почувствовал   и  эту  форму  свободы.    До  сих пор   он    не  зависел  от  времени -  у  него  была тьма  его. Теперь он был свободен   и от  денег…

Преферанс,  правда,  ему быстро   надоел,  хотя  он,   познакомившись  с  истинными  профессионалами  этой  игры, и  среди  них    оказался  вполне   успешным  игроком. Не с абсолютным,  конечно,  результатом.   Профессионалы дело  свое   знали  отменно,   и  игра  с постоянным    выигрышем требовала  определенного   напряжения.  К  тому  же математический  склад -  математическим  складом, но Ксаныч  был  человеком  страстным,   и  все   эти  однообразные  преферансистские  считалки  его  утомляли  и   не  могли,   в  конце  концов,  не  надоесть.  Когда же   надоели,  он  уже   знал    о  покере  и имел  выход  на  самые  сильные   покерные   компании   Москвы.  Одна,  между прочим постоянно   собиралась на  его любимом Соколе  в огромном угловом доме  на  пересечении  Лениградского  и  Новопесчаной,  на  седьмом  этаже с окнами  на памятный для  Ксаныча   еще со  школьных  времен  уютный скверик  в  центре  тогдашней   площади Марины  Расковой.

   Покер с  его  возможностью  влиять  на  ход  игры   и  малой зависимостью от полученной  карты  был для  Ксаныча находкой.  Эта   игра   находилась в   таком  соответствии   с его  авантюрно-расчетливым  характером,  что   очень  быстро оттеснила  на  задний  план  все остальные   его увлечения. Но  он   сразу понял, что для  настоящей  покерной  игры  нужны   хорошие наличные  деньги.  Тогда-то и  родился    дерзкий план карточного симбиоза. Теперь     каждый  вечер  он расписывал  пульки   и  в   течение   месяца   жадно    копил  выигранное. Раз же  в  месяц   шел  в покерную   компанию.  Так  продолжалось  около  года,  весь  четвертый курс,  до  того   драматического  дня,  когда он  снял   банк  в две  тысячи  рублей.  Снял  на  тузовой  тройке, которую  так  искусно выдавал   за  каре,  что  заставил  бросить,  в  конце концов,  карты   игрока    с дамовским фулем.  У  третьего  оказались  лишь  три  короля.  

Две  тысячи  тогда  были  громадными  деньгами. Домой он нести  их  не  мог  —  мать  карточных  денег    и  под  пыткой    не приняла бы,  он  знал это.  Вот   и  оставалось устроить  банкет  для   своей институтской группы.  С  той  грандиозной студенческой  попойки на  14  этаже гостиницы  «Москва» и  начал  отсчитываться срок  растянувшегося  на четверть века  его   флирт  с  вином, водкой  и  прочим  алкогольным   материалом. Он  стал  профессионалом   -  он  знал  теперь, на  что  тратить  деньги. К тому же внезапно,  умерла   мать.

                                                3

        На  его  учебные  дела  в  институте  все эти  перемены никак не  повлияли.   Он  сделал  вполне приличный  диплом -  спроектировал  предварительную разведку  бериллиевого  рудопроявления,  обнаруженного  на  фланге  одного известного полиметаллического  месторождения  в  Забайкалье. Он  разобрался   с   его непростой  минералогией,  лихо  объяснил членам  госкомиссии, почему именно  фенакит  и  бертрандит образуются  в   монослюдистом  грейзене, получив  сначала  одобрительную  улыбку  великого  Михаила Федоровича  Стрелкина, а  потом  и очень  приличное, даже по  тем  временам,  распределение  в редкометальный  отдел ВИМСА. 

Этот  сверхзакрытый   институт в  Старомонетном  оставил  на  судьбе Ксаныча  три  отметины.  Во-первых,   именно из  ВИМСа   его  первый  раз  сводили  на  Беговую,  и  он, естественно, с  полуоборота  стал завсегдатаем  ипподрома.  На  время   двойные  ординары оттеснили   даже  покер -  весь   преферансовый  выйгрыш   шел  теперь исключительно  на  бега.  Как известно, новичкам, неофитам,  дилетантам  всегда  страшно  везет. Повезло и  Ксанычу- он выйграл   астрономическую  сумму ­—16  тысяч  рублей.  Это  было  событием  на  ипподроме.  Он  получал деньги  в  присутствии  двух  милиционеров,  они же   провожали  его до    такси …  А  потом…два месяца,  пока  не  кончились  деньги,  весь ВИМС  стоял  на  рогах -  пили  все,  кто  хотел   и кто  не  хотел.  Не проработав   в   институте  и  полгода,   Ксаныч  таким  образом  приобрел   популярность,  которая   не  снилась  и убеленным сединами завлабам.  Он  стал  героем  института  еще до  первого выезда в  поле.   Вернулся  же  он  с  полевых   работ из  далеких  Саян настоящим   триумфатором.

Туристы,  геологи  и  прочие  любители  попеть  у костра  времен    шестидесятых  знают,  конечно, эту  песню:

Мы  в  московском кабаке  сидели,

Фраер  Лавренев  туда  попал,

И  когда   порядком окосели,

 Он нас   на  Саян  завербовал.  

В края  далекие, гольцы  высокие,

На  тропы  те, где  дохнут  ишаки

Без  вин,без курева,  житья  культурного,

Зачем  забрал  начальник— отпусти

  Так  вот, эту  песню  сочинил  Ксаныч, и  в  основу  ее  был положен реальный  эпизод. За  два  дня  до  отъезда  в  поле  они  с  легендарным  вимсовским  Юрбаром  зашли  на  прощание  в  Арагви.  За  соседним столиком  сидели  какие-то студенты,  и  двух   из  них  они  наняли  в  маршрутные  рабочие.   Ксаныч  в  поле  с  этими  ребятами  очень  сблизился -  от  их  имени  и  написал  песню. Ее   пели весь  сезон, осенью  она  за неделю завоевала  ВИМС,  перекочевала  в стоящий  рядом  и более  открытый ИГЕМ,  оттуда  естественно   в   МГУ, МГРИ, Цветмет и  Нефтяной (у  нефтенюшек  пользовалась  почему-то  особой  популярностью ),  и к  весне ее   пела вся  геологическая,  географическая  и  туристская  Москва.   Пела часто   на свой  лад.  В  припеве,  например, вместо ишаков  появлялись  коробившие Ксаныча   рысаки.  Но  больше  всего  его возмущала  бездарная   редакция  последнего   куплета:

«Итак  шестерками,  хиляли  бодро мы, 

По  тропам тем,  где дохнут ишаки.

 Хиляли  пьяные,  искали  рьяно  мы.

  Но  ничего,конечно  не  нашли».  

У  Ксаныча же  в  первоисточнике  было  «и так  с  шестерками»—  имелись  в виду  Р П Г­-  6 (радиометры  полевые  геологические ),  которые  в  те  времена  под  угрозой  самых беспощадных   репрессий  обязан   был нести  с  собой   в  маршрут   каждый  геолог.  Страна  искала  уран.   И, как геолога,  кончившего  мгришное  РМРЭ, Ксаныча   эта  неточность, эта  неряшливо опущенная «с» не  могла  не  раздражать.

                                                4.4.

        Третий   след  ВИМСа  на  Ксаныче  оказался более  жестоким.   Он    в  институте   не  затерялся  и  как сотрудник.  Но  сотрудник,увы - без  блеска. Все очень  быстро  схватывал, четко  делал, но инициативы  никакой и  никогда  не  проявлял. Возможно,  что  для запросов    самолюбия ему было   вполне  достаточно   его  великих   непроизводственных  успехов, и   нужно  было  просто подождать,  когда проснется в нем  и  интерес  к  делу  …Но    шеф был  нетерпелив  -  он  видел способности  и   какое-то  нездоровое,  как  ему  казалось,  равнодушие.    Потому  однажды  за картами сказал, заметив, как   Ксаныч сверкнул  глазами,  удачно сыграв на  мизере, :  «Вот,  оказывается,  когда  у  тебя  глаза-то  блестят…».

  Ксаныч же  взял   и    почему-то  обиделся. И  настолько,  что,  воспользовался  открывшейся  вакансией и  перешел   через  месяц   в  другой  отдел  —  на  урановые  дела. И    уже через две недели  был    в прикаспийских  песках.

В  урановых  же  геологических делах тогда   шла целая  революция.  Еще несколько лет назад  существовал  единственный промышленный  тип урановых месторождений – Рудные горы, так  называемая  пятиэлементная формация: никель, кобальт, висмут, мышьяк,  уран.  Под микроскопом  в  полированных  шлифах  эта  руда  выглядела  фантастически:  среди     блестящих серебром арсенатов никеля  и  кобальта  дендритобразные,  похожие на  морских  звезд кристаллы  самородного  висмута,  на кончиках иголках  которых и  располагались  мелкие  почки  урановой  смолки.  В  СССР  эту  формацию   искали ожесточенно,  но найти  не могли. Два известных  профессора  из Цветметзолота  рискнули    даже заявить,  что  на  территории Союза   ее  в  принципе   быть  не  может    и  поэтому  надо  в  корне   менять  идеологию поиска  -  ориентироваться на  новые    генетические  типы  месторождений. Это  прогноз  был  сделан  еще  до  марта  1953 года,  а тогда подобный  пессимизм,  даже  если  он  был  обоснован,  очень строго  наказывался— ­  оба профессора, евреи  к  тому же,  тут  же оказались на  Колыме.

 В  те   же времена,  когда Ксаныч  оказался в  прикаспийских песках,  о  пятиэлементной  формации  уже никто  и  не  вспоминал.  Генетических  типов урановых  месторождений    к  тому  времени нарыли  столько,  что не вся  профессура в  них хорошо  ориентировалась.  Вот  и  Ксаныч  оказался на  совершенно  фантастическом  месторождении,  открытом,  между  прочим, с  помощью  тех  самых  шестерок, которые  он  совсем  недавно   воспел. Совсем близко  к поверхности  канавами  и шурфами  оконтурили  какую-то  странную  линзу,  представляющую  из  себя   спрессованные   рыбьи  кости  и  буквально  насыщенную ураном.  Содержания  были    приличные, да  и      сидел уран в  самих   костях и  легко  с  помощью самой простой технологии переводился  в  раствор. Месторождение  собирались  разбуривать,  чтобы оценить  размеры  этих  линз  на  глубину.  Вимсовская  группа,  с  которой  приехал Ксаныч,  должна  была  разобраться  с минералогией    и  понять   откуда  появилось  это  чудо.  Так  вот  Ксаныч в  Москву не   вернулся -  остался   около  этих  костей и  нанялся геологом  на  буровые работы.  Он  проработал  там  остаток  лета,  осень  и  зиму.  Но  уже  ранней весной вернулся   в  Москву. Правда, без  единого  зуба.   Они  попадали  у  него   за  неделю, причем,  только  у  него  одного.   Как  раз  в  то  время  страна  во  всю распевала    пахмутовскую песню:

«Звездопад, звездопад,  это к  счастью, друзья, говорят…». «Про  меня  поют», -  подбадривал  себя  на  людях  никогда  не  терявший  присутствия  духа  Ксаныч.

Врачей там, естественно,  не   было,   но и  в  Москве   никаких  следов  облучения   не  обнаружили.  Волосы  были  целы,  иные  признаки   лучевой  болезни  также  отсутствовали.  Врачи  развели  руками.  Позже  Ксаныч сам  себе все  объяснил,- свалил    на   воду.  Он  был единственным,  кто позволял     вольности  с  водой, используемой  для  бурения.    Питьевая   была  страшным дефицитом,  а  иногда  так  хотелось  ополоснуться…

 Он   еще некоторое  время   подождал,  с  тайной  надеждой,  что  это  у  него   с  большим  опозданием   выпали зубы молочные или  какие-нибудь  промежуточные  между молочными  и  коренными.  Но  новые зубы  не  росли,  и он  быстренько  заказал     челюсти.   А  торопиться  нужно было, поскольку   из  песков  он  вернулся  не  один, а  с  невестой,    и  предстояла свадьба.

     Из-за  этой невесты,  узбечки  с  зелеными  глазами в  пол  лица и  грациозностью  серны, он  собственно  и  тормознулся  тогда  в  песках.  И  нужно  отдать  должное  серне  -  ее  нисколько  не  напугал падеж зубов: она спокойно  посверкивала  своим  жемчужным  набором. Ее  вообще, казалось,  ничто не  могло   не  только  напугать, но  даже  удивить.  На все увещевания отца,  целого взвода  дядьев  и  братьев она смирено улыбалась и тихо покачивала головой­,  мол,  все  равно еду. Родственники пытались  давить на  Ксаныча. Он  их  выслушал и  сказал  только одну  фразу: « У  меня  нет  зубов  и  у  вас  не  будет».  И  демонстративно  уселся разбирать  и  чистить   свой карабин (геологические службы  в те времена   вооружали, поскольку слухи о  басмачах все еще  были  живы). Эта  спокойная  решимость  Ксаныча  произвела  на  родню серны  сильное  впечатления,  и  родня  сразу  же  перевела  проблему  в  деловую плоскость —  стала обсуждать  размер  калыма.

                                               5 5 5

Женитьба,  можно сказать, никак не  повлияла на Ксаныча,   и хотя женой своей он  был  увлечен не на шутку, ни  одна  из   его прежних  страстей (карты, бега,  выпивка) не   осталась   без  внимания.  Какие-то  изменения, конечно  же,   произошли.  Но,  они  никак  не  были  связаны  с  появлением  в    доме  серны и  носили,  скорей, возрастной  характер. Он   взрослел,   у  него  появлялись  какие-то  обязанности, и страсти,  которые еще  вчера были   стимулом   и  истоком намерений,      вдруг  резко  понижались  в   статусе  и  превращались  в  сильно  проявленные, но  хорошо  управляемые  особенности характера. Они  перестали верховодить,  хотя по-прежнему   были важны, значительны, желанны.

   Был  даже  конкретный  повод,  с которого  и  началось у  Ксаныча  это «вдруг».  Он   ехал с  работы.  Два  стакана портвейна –это  все,  что  он  позволил  себе в  тот   вечер.  И  все равно чем-то  не понравился  стоявшим  на  выходе  из  метро милиционерам.   Они потребовали  документы -  их  с  собой, естественно, не было - и потому предложили  пройти. Ксаныч    без  сопротивления пошел    и по  дороге  мирно  с  ними  разговаривал. Но  едва    вошли  в  участок,  как те  двое  навалились  и    поволокли. Ксаныч начал  вырываться,  стряхнул с  себя  одного  и  заломил руку  второму. Тот  взвыл,  а  первый  тут  же съездил Ксанычу по  физиономии.

 На  Песчаных  - во  дворе  корпусов  19-го, 20-го и 21-го,  на  задворках 144-школы,  в  таракановском парке,  на  кариках  - Ксаныч  прошел  хорошую  выучку  и никогда не  оставлял без ответа нанесенный  ему  удар. Никогда.  Выпустив все  еще визжащего милиционера,  он  развернулся  и  врезал  обидчику.  Тот отлетел к  стене,  стукнулся башкой о нее  и  медленно  осел...  На  Ксаныча навалились  всем  участком -  смяли,  надели  смирительную  рубашку(ноги  загнуты  и  за  спиной  привязаны  к  рукам),  отволокли  в  кпз  и  бросили  там  на  пол.  Били  его  потом.   В  отдельной комнате.  Простым  утюгом,  завернутым в мокрое   полотенце.  Побили  и  выбросили,  даже протокола  не составили. 

 Он слег  на  месяц.  Следов  побоев на  нем не было, но  малейшее движение очень  долго причиняло нестерпимую  боль. Постепенно     оклемался, но  внутри что-то надломилось. «Видимо,  молодость  кончилась»   -  успокаивал  он  себя.

      Утюг,  завернутый   в   мокрое   полотенце,  сделал   то,  что  было  не  под  силу  вимсовскому  шефу  Ксаныча -   вернувшись  с  больничного  он  обнаружил  у  себя   совершенно  ненормальный  интерес  к  работе.  Даже   невозмутимая   серна  глядела  теперь  на  Ксаныча, возвращавшегося  поздно  вечером  из  ГПНТБ,    с  сочувствием и  с  беспокойством : «  Уж,  не    ударили  его   этим  утюгом  и  по  голове  одновременно…»

Но с  головой у  Ксаныча   было  все  нормально,    просто  пришли  другие  времена.  Да,  они   следовали  после  ментовского  утюга,  только  следствием   его не  были …  

  В  те  дни  Ксаныч  служил  в  Центральной  геохимической  экспедиции. Она  квартировалась  у  метро  «Филевский  парк»  и входила в  состав   треста,   что  возглавлял,  можно сказать,  лучший  в  Союзе   специалист  по вторичным  ореолам,  которого  почему  все  сотрудники  треста,  до  последнего  коллектора  в  последней  партии,  за глаза  называли  на  польский  манер  -  Янек  Шевский. Там  у « Филевского  Парка»  в «Бородино»,  уютном  кафе  со стойкой  (  большая  редкость  по  тем  временам)  Ксаныч  и  принял   те   два  стакана  портвейна,  которые  через  утюг  так  круто  изменили его  судьбу.

   В главных инженерах  у  Янека  ходил  тоже  не  простой  человек  -    тоже   доктор  наук,  но  искренне презиравший  все вторичное  и  называвший четвертичку ( отложения  четвертичного  периода,  почва,  одним  словом)  кладбищем  (  это в  заочном  споре  с   Янеком ).  Тот:

 «  Четвертичка   -  это  сейф,  в  котором  закрыта   информация  о  всех возможных  местрождениях,  и наша   задача  -  взломать  этот  сейф,  подобрать  к  нему  отмычки».

 Главный  инженер,  где-нибудь  на  другом  совещании  через  несколько  дней: 

 «  Мы  тратим  колоссальные  деньги  на  спектральный  анализ   почвенных  проб.  Чтобы,  нарисовав  ореолы,  ломать затем башку,  отыскивая  их источники.    В  то  время,  как  тысячи  геологов    идут  в  маршруты,  лупят  молотками  по  коренным  обнажениям... Так  что  мешает им брать геохимические пробы  на каждой  точке  наблюдения.  И  что  мешает  нам   средства,  которые     так бездарно  тратятся  на  спектральный  анализ,   вложить  в анализ  коренных пород.  Что  мешает  нам  превратить    традиционное  картирование, которым  занимается  вся  геологическая  служба страны  в  картирование  геохимическое…»

 Вот  на  одном  из  таких  совещаний   вполне  случайно   и оказался  Ксаныч. Он  еще  не  лучшим образом  себя чувствовал, он  еще  подволакивал  левую  ногу, но  идейку  о    геохимическом  картировании схватил  на  лету  -  заглотнул  до  кишок,  как он  потом  говорил.  Это  было в  мае  месяце    -  через   две  недели  они выезжали  в  Забайкалье,  где  им  предстояло  провести  металлометрическую  съемку,  то  есть  то  самое  янек-шевское  картирование, в  районе  Студеновского танталового  месторождения.  

Серегу,   начальника  своей  партии, Ксаныч  перевербовал  за  три  часа  -  два  коленвала    под   жареху  из  заваленного накануне  гурана. И    тот  признал,  что  металлометрия  -  геохимический  кретинизм чистейшей  воды.  И  согласился  на  великий  план Ксаныча. А  план  состоял  в  том,  чтобы изъять  90  проб (всего  лишь!)  из числа  металлометрических  и  вместо  них  подложить  пробы  с  коренных  пород.

       - Мы  их  отберем  с тобой  втихаря.  Тридцать  с    самого  студеновского  массива, тридцать  из  десятиметровой  зоны  вокруг  него  и  тридцать  из  следующей стометровой  зоны…

       - Но  почему   тридцать -, подслеповато  щурился  сквозь очки  Серега.

        - Ты  в  это дело    не  вникай.  Тридцать   -  это  для  статистической  достоверности.  Я во  всем  этом уже разобрался  и  обработаю  все    сам… 

    Честно  говоря,  Серега  не  очень  четко  понимал,  зачем  Ксанычу нужно  усложнять  свою  и его  жизнь. Но  он  в  то  же время  чувствовал,  что  тот  все  равно    на  месте  не  усидит,    а  сорвется  дело  с геохимическим  картированием   - придумает   еще  что-нибудь,  похлеще.  И  он решился помочь  Ксанычу  отобрать эти  пробы  и…  не  заметить   подлога.   Оставалась,  правда,  проблема  измельчения.    Но    90    полукилограммовых проб  -  не весть  что. А у  Сереги,  еще  от  старшего  брата, работавшего  когда-то  начальником самой  Сосновки, были  отличнейшие  связи  в  ЧГУ.  С самим  Бабкиным,  главным    инженером  Читинского геологического  управления  он  пивал  водку  и  неоднократно….

  Они  осуществили свой  план  и уже  в  марте  следующего года  построили  три   схематических  карты.   И   по  литию,  и  по иттрию,  и   даже по цинку   Студеновский  танталоносный  массив  гранитов  торчком  торчал  над  толщей  сланцев.  Выделялась и околорудная  зона  массива.  В  самой  же  толще  нельзя  было не  заметить  явную   литиевую  аномалию.   Это  была  победа.

    Ксаныч  с  Серегой  ринулись  к  главному инженеру.  И  когда  тот  понял, что   проделали эти  двое, уже  далеко  не молодых  специалистов,    он….   расхохотался.  Как    безумный.

     -  Я  верил, конечно, что  в какой-то  комбинации  элементов   любое  месторождение   непременно  проявится.  Но  чтобы  вот так,  одним  ударом   похоронить  металлометрию  -  даже  я  этого  не  допускал.

                                    6

      Однако  до  похорон   было еще  далеко. И  хотя  в  нарушение  всех   существующих    порядков  Сереге  было позволено  написать  проект  и    уже   в начале  лета  начать  пятидесятитысячную  геохимическую   съемку  в  районе Студеновки,  Янек  Шевский   сдаваться   не  собирался  и  интенсивно  интриговал. Даже  после  того,  как  Серега  на  следующий  год  с  блеском защитил  отчет.   В толще  сланцев было выявлено  восемь аномалий.  Одну  из  них, еще  по снегу,  с  пожёгом  расканавили   - Ксаныч,  специально  на неделю  летал  в  Забайкалье организовывать  проходку этих  исторических  канав  -      и  наткнулись  на  те  же  самые   граниты  с  крупными   кристаллами  амазонита - голубоватого  полевого шпата.   По расположению  остальных  аномалий  получалось, что   сам  студеновский шток  это  лишь  верхушка   громаднейшего  массива  и  что,  возможно,   у  Студеновского  рудопроявления  есть   реальный  шанс  превратиться    в  крупное   промышленное  месторождение.  

           В те   дни популярность  Ксаныча  в  экспедиции    и  тресте приблизилось  к  той,  что  была  у  него    в  ВИМС е, когда    он  снял    16 тысяч  на  бегах.  И это  было естественно,  поскольку  Серега     оказался  нормальным мужиком, то  есть   с  блеском  прошел  испытание  на  вшивость   и  не  стал скрывать  роль  Ксаныча  в  открытии,  как  он  выражался,  «нового  месторождении,  за  которое   коллектив  нашей  РТП-42,   помяните мое слово,  глядишь  и  Ленинскую   отхватит – тантал, это  вам  не  алюминий  какой-нибудь».  Так  вот  Серега  ничего  не  скрывал и всюду  рассказывал,  как  гениальный  Ксаныч   вычислил  это   месторождение   буквально  на  кончике   пера, как  они начали  открывать его  под  жареху   из косули, которую   за  день  до  открытия   сняли  на  солонце  (  про  водку  он при этом умалчивал,  так как  не переносил  многословия  и  разжевывания  очевидного  -  не карымским же  чаем   на  манер  бурятов запивать   мясо)… 

       Слава   на Ксаныча  практически   никак    не    повлияла. Он        легко  переступил  через     свою победу    и,  как  ни  странно, предложил   развивать   достигнутый  успех. Но  уже  на стратегическом   направлении. Он убеждал  и  убеждал  Серегу  отказаться  от работ на подхвате  при  предварительной  разведки  Студеновки:

         - Все равно там все  будет  вершить   ЧГУ (им  же бурить ),  а  с документацией   керна и канав  они   и  без  нас  справятся.   Нам  же  лучше,  пока перка,  пока   карта  идет,  пощупать  эту  идею  на  больших пространствах.  Студенка  -  на  Агинской  глыбе?..  Так  вот  западное  ее  обрамлениие,  крупный  меридиональный  разлома   и   нужно отснять   полосой.    Три сочлененных двухсоттысчных листа, понимаешь…Наш  От  Дарасуна  до  Дульдурги, и  далее  до   самой Хапчеранги  и монгольской  границы….

         Серега  хотел  было заикнуться,  что   месторождение  никак нельзя  выпускать  из  рук – ЧГУ-ушники   уведут  ленинку  и  не  заметишь  как.  Но  удержал  себя.  Он  был,  повторяем,  нормальным   мужиком  из геологии и потому  в  любой  ситуации, выбирая из  вариантов,  всегда  отдавал  предпочтение   тому,  в  котором  авантюры  было  чуть  больше,  чем  здравого  смысла.  К тому  же    стоило ему  только  представить, что  целых  пять  лет   он  будет тухнуть  на  керне  и  канавах,  как   у  него мгновенно пропадал  всякий  интерес  к  жизни  и  его  предательски  начинало тянуть  в  магазин…

                                          7

        Они  продавили этот  космический  проект  и  уже  на следующий  год  носились по  Саханайскому  листу  -  от  Дульдурги  до  Курорта  Дарасун -.  А  когда  осенью  вернулись  с  полевых,  то узнали,  что   лишились  поддержки  -  главный  геолог  треста  слинял  на  три  года   в ООН,  экспертом  по  геохимии. Ни  Ксаныч,  ни тем  более Серега   его  не  осуждали.  Устоять  от     предложения,  когда  тебе  в  неделю, да еще  в  валюте,  платят  столько,  сколько  здесь  за  год, может   разве  что какой-нибудь  псих,  дерганувшийся  на  песнях-  кострах  и    готовый  до  конца  жизни  своей  ездить  исключительно  за  туманом.  Главный  геолог  таким  не  был, и  они  это  знали. 

        - Ну  вот и все, перка,  кажется,  кончилась.  Хорошо  хоть  лист  до  конца  отсняли,    - сказал  тогда  Ксаныч.

   Серега  лишь облегченно вздохнул. У  него ведь   тоже  вытанцовывалась загранка.  Не  в Нью- Йорк, правда, а  всего лишь под  Ханой...   

Побег  главного инженера  в  ООН   и  в самом  деле  оказался  началом  черной  полосы. После его  отъезда   Янек Шевский    начал  копать  под  геохимическое  картирование  с  такой  силой, что  уже  через   два  месяца появился результат,  правда,  не  совсем   тот, на который   он   рассчитывал.    Он  так  замучил  своим  скулежом   высокопоставленных   мужиков    из  министерства  геологии, что они  однажды  собрали  спецсовещание  по  этому  поводу.

   -  Чего  он  хочет?

    -  А  черт   его  знает…

    - Может  быть,  возрастное,  на покой  пора

    -  И  не  только  ему -  всему  тресту,

    -  И  в  правду,  вся    геология  стонет от  этих     ореолов

     -  Разогнать  их  к  чертовой   матери, а  экспедиции

        раздать территориальным  управлениям

      -  А  центральную…

      -  Да  сунем ее  в  ИМГРЭ.

Долго, очень  долго  хихихали тогда  в  экспедиции.  Рассказывали  и  о  том,  что   трест, мол,  сам  себя   порешил  -  повесился  на  ореоле,  и  о  том,  что   на  похоронах   из гроба  торчала  ромашка…  с повышенным  содержанием свинца...  Но  смешки  эти  быстро  кончились,  поскольку  первым  делом  новая  власть  зарубила  суперпроект  по  картированию.  Серега не  лучшим  образом   доложился   директору  института, и  тот узрел  в   идее    только  необычность.  А  поскольку  проглядел  глубину,  то  назвал  работу безадресной.     И   приказал  свернуть.  Похороны, таким  образом, состоялись по  высшему  разряду.  Четверка разгневанных  чиновников министерства   закопали   трест. Член  же корреспондент  АН СССР  Овчинников  -  одну  из перспективнейших  идей: геохимическое  картирование.

       Серега   распутался со  всем  этим очень  легко  -  как раз  в  эти  дни  подоспела   заявка, и   через  три месяца  он  уже  был  под  Ханоем.  И вполголоса напевал  песенку,  которую  Ксаныч написал   ему на  посошок :

  «Спокойно,  Серега,  спокойно –у   нас  еще    все  впереди. Пусть   в  дельте  тревожной  Меконга  ждет  встречи  с тобой  мадам  Ки…»

                                            8

  Все  работы   по  геохимическому   картированию  были  прикрыты  с  такой  решительностью,как   будто  директор    института   приходился Янеку  Шевскому    если  не  братом, то,  по  крайней  мере,  свояком.   Для   Ксаныча  же  случившееся стало  катастрофой:  он  был  отравлен  этой  идеей. Он  понимал,  что  ему    нужно  как-то  извернуться  и   попытаться продолжить  работу.  Пусть  по  минимуму,   но  что-то  сделать…  Хотя бы  обсчитать   анализы  по  Саханаю…  Но как?   Когда количество чисел,ждавших  обработки,  приближается к    десяти миллионам,  а  ты    один- одинешенек  и  заниматься    этим  можешь только в  свободное   от работы время… А  из  технических  средств  у  тебя  один  Феликс  -  механический арифмометр,  на котором  два  трехзначных  числа   ты умножаешь  целую   минуту…

В   те  времена  об  электронно-вычислительных  машинах,  конечно,  знали,  но  все  это было  далеко  от  мирной жизни.  Вот  оборона,  космос  -  там,  да.       Поэтому,  поняв  свою главную задачу(сократить    минуту  хотя  бы  до  секунды), Ксаныч начал  энергично икать выходы  в  оборонно-космический  комплекс.. А  поскольку  в  карты,  и  в  том  числе  в  покер,  играют  всюду,  то  он  довольно-таки  быстро   по  прежним     связям   вышел  на  нужного   человека.  Позвонил    и  встретился  с ним на Песчаных,  прямо  под его  окнами  в  маленьком  скверике на  площади  Марины  Расковой.

Володька, который  после  МАИ     занимался,  как  и  хотел,     машинными  расчетами, уже  носил  майорские  погоны,  но  спесью  пока  не  обзавелся   и    выслушал    Ксаныча очень внимательно …

  -  Программа  здесь  детская.  Дай  мне   формулы,  и  я  тебе  напишу  ее  за   полчаса.  Вся  эта масса  будет  считаться  минут   десять,  а  если  на   шестерке,  то  меньше  минуты. Основное  время  уйдет на печать.    Но    лучше  результаты  писать   на  ленту,  а  потом по  частям  печатать. Много  времени  займет  подготовка,  всю  цифирь  надо  будет  набить  на  перфокарты. Ее    тоже лучше  записать  на  ленту. 

Когда  же    Ксаныч  понял,что  с ленты    пробы  можно  будет   группировать автоматически,  он    на  время  потерял дар речи.

     -Так  что, я  смогу  сам задавать группы  и  проверять  различные варианты….

- Конечно. Ты   прономеруй   все свои  пробы и  потом  группами их  обсчитывай.  Взял  пять   групп

- Комплексов, -поправил  Ксаныч.

 - Ну  пусть  комплексов. Какая  разница. Задал  номера. Просчитал,  проанализировал.    Чуть  сдвинул  границу     своего комплекса,    задал   другой  набор  номеров  и  снова посчитал…

  - И  где же  я все это  смогу  делать.

  - А вот здесь на  меня  не  рассчитывай.  Программу    напишу  и отлажу,  а  вот  считать  -  не получится.  Я   ведь  вон,  где  работаю   -  Володька  указал  рукой в сторону    двухглавой  махины,  возвышавшейся  у  развилки  Ленинградского  и Волоколамского.

    -В  береевском

    - Да.   А  там  при  входе-выходе   всех  раздевают  до  трусов -  ничего  не  внесешь,  ничего  не  вынесешь. Да,  тут  и   не наносишься.  Самому  надо   все  осваивать. 

    -  Но как, где?...

    -  Попытайся    сунуться  на  ВЦ   Академии наук.  Там   вход  свободный.  Если  повезет,  можешь  и на  шестерку  попасть,  хотя  тебе  и  четверки  хватит.  Двадцать  тысяч  операций  в  секунду  -  зачем   тебе  больше.  И  вообще, если   у  тебя эта  работа подпольная  и  платить   нечем,  тебе   лучше  найти там  какого-нибудь    худенького аспирантика   в  дырявых  носках.  Там   много   таких   ходит -   с  75-рублевой  стипендией.     Заплатить  ему,  и  он  все  тебе   посчитает   под  своим  шифром     А  если    вести  себя  осторожно, поменьше  самому  там  торчать....  Задача  твоя много времени  брать  не  будет  -  никто   ничего       не  заметит…    

 Здорово, видно,     сверканул    глазами Ксаныч  в  этот  момент …     Володька   зыркнул на  этого  странного,  уже заматеревшего  мужика, который  когда-то безжалостно раздевал  за  карточным  столом  всех  подряд,  без  скидок  на  положение,  возраст  и  проникся  к  нему  вдруг,  совершенно  неожиданно  для  себя,  таким  сочувствием, что  и  там, на  ВЦ, предложил  свое  покровительство:

   -  Ты,  может  быть,  помнишь  Борьку - футболиста  со  Второй   Песчаной

   -  Конечно,    мы  с ним  в  одной  школе  учились.   

   - А  мы  с ним   в  приятелях   до  сих  пор - вместе  заканчивали  3-ью  школу на   Чапаевском.    Так вот  он  постоянно  считает  на  ВЦ.  Запиши   его   телефон,  привет  от  меня     и  все    расскажи. Доверять  ему  можешь  как мне.  Он  тебе  и  программу  составит  и самого тебя  обучит  и  аспирантика  подберет,  да  еще  из  своих  знакомых.

                                                 9 9

Борьке   Ксаныч     позонил    тут  же,  и  они  договорились  встретиться  через  полчаса в « Ихтинозавре» - так  в  узком  кругу на  Песчаных    звали кафе  «Комета» за  его  прихотливую  форму.   В  нем  никогда не  было  ни кофе,  ни  чая,  но всегда  - вино,  коньяк в разлив.  Причем  наливали  почти  круглые  сутки -     в  конце 70-х, начале 80-х  в  эту  «Комету»  по  ночам ездило  пол- Москвы. С собственными    бутылками, в которые  и  заливался портвейн – только  в  свою  посуду.  Днем  же   здесь  было   тихо  и  даже  уютно.

   Борька   Ксаныча  узнал,  выслушал  и сказал,  что  для  него  сделает  все.

    - Как  же  я завидовал  тебе в  те времена,  когда  вы  бились  на  таракановском  поле,  а  нам  разрешалась  только  мячи  подавать.

    -Но   и  у  тебя   потом      на  том  поле  была  слава будь  здоров.

     - Да,  но  она  мне   уже   была не   нужна,    -  вздохнул печально  Борька.. Устрою я  все  и   аспиранта   покажу.  Только  ты  его  особо  не  балуй...

       Встреча  в «Ихтинозавре»      стала   началом    подпольной  научно  исследовательской  лаборатории  Ксаныча.  Конечно,    в  подполье   и  до  него   занимались  различными   исследованиями,  но  он   впервые   организовал  за  свой счет  работы    фундаментального характера.  В  том  смысле,  что  они  были  принципиально  убыточными -  не приносили    прибыли,  но  требовали  исключительного  напряжения  сил  и  ресурсов.   Через  полгода  в  его  лаборатории  работало  уже   6  человек.  На  основной своей  службе  он   переустроился  так,  что     теперь   отпускал себя в   библиотеку сам    и  потому мог   регулярно         принимать    дома   своих  подпольщиков:  программиста, расчетчиков, консультанта-геохимика,  картографов, операторов.    Месячный бюджет  его  лаборатории  составлял   около  500  рублей -   зарплата  завлаба, доктора  наук.   И  эту  колоссальную   для   тех  времен  сумму  Ксаныч  теперь  регулярно  наигрывал  в  карты. Он  восстановил  свою  прежнюю  схему :  каждый  день – преферанес,  раз  в месяц  на  накопленные средства -  покер.  Его серна  некоторое  время терпела  ежедневные  отсутствия по  вечерам,  но  однажды все-таки резко высказала свое  неудовольствие -  оставила  Ксаныча  без ужина.  Для   тех  отношений, которые сложились  между  ними, это была очень  дерзкая форма  протеста -  у  Ксаныча  аж  сердце  защемило.  И  он   тут  же, не  откладывая,  рассказал  серне все. Он даже предложил  ей  бросить  работу и  помогать  ему -  сказал, что  с  удовольствием  передаст  ей  все  финансовые  дела своей  лаборатории…

  Серна  не  любила  улыбаться, но у  нее    всегда  от  радости поразительно  нежнел  взгляд.    И на  этот   раз   Ксаныч  попал  в  такой  сноп  нежности, что   он  тут же   дал  обещание освобождать  от  карт   хотя  бы     один  вечер  в  неделю…

      За  пять  лет  непрерывной  картежной  игры,пересчетов  и  составлений  геохимических карт  Ксаныч  перепробовал,  наверное,  все возможные  варианты. Какой - либо   ясной  картины,  типа  той,  что    случилась  когда-то на  Студенке, когда  можно было сразу  и уверенно сказать « ройте   здесь!», не складывалось. Было много  интересного,  но  везде   требовались  полевые  работы.  Однако  никакой   возможности   организовать   их  даже  не предвиделось,  и  оставалось    делать  то,  на   что      была  способна  его  лаборатория  -  изобретать   очередной  вариант  обработки. 

За  время  существования его  лаборатории   умер Брежнев,  следом  ушли  еще   два  генсека,  и  уже  начал  свои    опасные  эксперименты    с   властью  генсек последний.   Ксаныч  при нем,  нельзя не  сказать  об этом,  задышал по-новому. Большой  книгочей,   он   с  полуоборота   завелся от  горбачевских   новшеств    и   учредил  даже  специальную  статью  расхода  в  бюджете  своей  лаборатории  -  подписывался  теперь  на  все   литературные журналы. Он  подписался  даже  на «Вопросы философии»,  на  приложение  к  журналу,  и с нескрываемым  удовольствием    барахтался  в  открывшемся  перед  ним потоке  необычных  текстов.  Ксаныч стал  даже      охладевать  к  своей  подпольной  деятельности.  И,  наверное,   охладел  бы.  Но горбачевский   флирт с   либеральными  идеями имел  и еще  одно  последствие…

К  концу  горбачевского  срока  ручейки  свободы  настолько   подмыли   власть,  что  всесильные   и вездесущие   первые  отделы  начали  терять  свой  контроль  над массами  трудящихся.  И  выразилось  это  прежде всего   в   том,  что   люди стали…  рассказывать  о  своих  строго засекреченных  работах…

Так  вот  однажды на перекуре  в ГПНТБ  Ксаныч    разговорился    с  одним     молодым  мужиком.  Слово  за  словом  -  мужик  оказался  дипломированным  геологом  из  Забайкалья (гуран  в    четвертом поколении),  работавшим  в  Сосновке, а  в  настоящий момент пребывавшим  на  аспирантских  харчах  в  ВИМСЕ.  Естественно,  тут  же   обнаружилась  масса  знакомых,  как  за  Байкалом,  так  и  на  Старомонетном.  А когда Ксаныч намекнул,  что  он  и  есть  тот  молодой специалист,  что  когда-то очень  удачно  сыграл  на бегах  (выяснилось,что и  спустя четверть  века в  институте  об  этом  не  забыли ),  молодой  мужик  расплылся в  такой  обожающей   улыбке,  что  они  тут же  посдавали свои книги  и  журналы    и     рысью помчались   в  подвал  на  углу  Пушкинской и Столешникова.

Ночевал   Коля  Вагин,конечно  же,  у  Ксаныча.  Тогда- то  ночью  на  ксанычевой   кухне  и  выяснилось,  что  Сосновка   уже   пять  лет  рыщет  по Саханайскому  листу.   А  один  участок  отработала  даже  в   10-тысячном  масштабе с  совершенно  фантастическим  объемом  канав  и расчисток.

   -  Это  не к востоку  от  Алханая,  к  северо-востоку даже,  широкая  такая долина  вкрест  бетонке   и  километрах  в   7  от  нее?

    -  А   ты  откуда  знаешь? -  вылупил  на  него  глаза  Вагин.

      Ксаныч  лишь ядовито ухмыльнулся в  ответ и  пошел  в  комнату. Вернулся он  минут  через  пять  с громадным   рулоном,  долго  ковырялся  в  нем и  затем («Ага,  вот  он» )  вытащил  лист,  развернул и ткнул  пальцем в  точку,  рядом с  которой  стояли  значки  двух химических  элементов.

    -    Самая  большая  иттрий-иттербиевая  аномалия на   этом  листе.  Я   знаю  о  ней     уже  12  лет.  И  знаю,  что  там надо  копать.  И   только  сегодня  тебе  первому  из  тех,  кто  хоть  что-то  понимает   в  этом  деле,  говорю  о ней...

Ксаныч  очень   хорошо помнил  эту  точку.  Они  уже  закончили тогда  машруты  и приводили  в порядок  пикетажки,  тихо  пьянствуя  в  аккуратных  домиках  пионер-лагеря,  расположенного    около  трассы   и  прямо  напротив  Алханая. 

   Редчайший  снимок  с  участием  Ксаныча (  слева  в  берете).Год  1966. Забайкалье.  Подножье  горы  Алханай.   ИТР     -  против коллекторов  и шоферов. Защита  ИТР  взломана, и  Саша  Крылов  уже  нанес  решающий  удар.  Я  и Ксаныч   в последней попытке  остановить   прорыв.  Снимок  из  архивов  ЦРУ.  Сделан  с  американского  спутника-шпиона.

  Конец  дождливого  в  тот  год  сентября. Тогда  и  обнаружили  эту  дыру  на  карте  фактического    материала.    Очень  широкая   долина   и ближе  к  северному борту  ее  мелкий такой штырек-  узелок горизонталей.  Могли  придраться  при  приемке  полевых.  К  тому  же   кончилась водка.  Вот  и  родилась  благодатная  мысль   рвануть  в  Дарасун, отовариться, забрать  почту,  а  на  обратном  пути    подскочить,   если  удастся   прорваться,  до  штырька. Саня  Крылов свой  шарабан  домчал  тогда до  Дарасуна  очень быстро. На  обратной дороге  на  трассе   их, правда,  тормознули  -  на  обочине  чуть  вкривь   стояла   пустая «Колхида», какой-то мужик отчаянно махал  руками.  Их Газ - 69   пролетел  метров   сто -  Саня  по трассе  всегда  шел  на  предельной, -  и они не без  любопытства  вслушивались  в топот бегущего к  ним   мужика.  В   открытом  окне  дверцы   появилась сначала крупная лапа    с  татуировкой, а  потом заросшая  щетиной опухшая  физиономия:

    - Братцы,  иде  я?...

   Мужик   искал  Читу, но  ехал в противоположную  сторону, к  монголам…И  объяснить ему  это было  совершенно невозможно. Он крепко держался   за дверцу,    и,   если бы  Саня не  включил двигатель и  не  подбавил  газку, вырваться бы им так и  не  удалось.

 Они  прорвались   все-таки  к  этому  штырю,  хотя     в пяти  километрах   от  трассы их  путь  преградила обширная бучажина,  в которой,  видимо,  навечно,  застыл  увязший по оси « Беларусь».  Саня  вышел  тогда из  своего  шарабана,  прошелся туда –сюда,   потоптался  в нескольких  местах,  вернулся в машину, отъехал  от  бучажины  метров  на  тридцать  для  разгона, отдал  сидевшему  рядом  Ксанычу  команду «Второй  пилот !..» - Ксаныч  тут  же  уперся  в  рукоятку пониженной  передачи,  которую  обычно  выбивало  во  время  всех  этих  Саниных  единоборств  с  забайкальской  грязью -  и  максимально   отжал   газ.  Шарабан   встрепенулся и пошел  через  бучажину  как   на  воздушной  подушке.

  Штырь  представлял  собой  безлесный,  заросший  пожухлой  травой    взгорок.  Ничего  коренного на  нем  не  обнаружили. Но поскольку прорвались  и  лопаты  были, поскольку  народу  в шарабане   было  много,  и  одну  уже  успели  раздавить, решили  сделать небольшую расчистку.  До   собственно  коренных  тогда  не докопались,  но до каких в  крошку   истертых то ли  временем,  то  ли тектоникой сланцев ли, гранитов -  было  непонятно, -  добрались. Обратили  внимание  на обилие кварцевых  жилок,  красновато –зеленоватый   цвет разрушенной  породы.  Посовещались. Единогласно,  включая   Саню, решили,  что отложения  все -  таки не  наносные,  а  коренные.     И  взяли  пробу.  Это  была  знаменитая  точка 1107 -бис, которая по иттрию  и иттербию  потом плясала, бесновалась  даже,  на  всех  без  исключения картах,   построенных Ксанычем.

        -  Да…   А сейчас   ты  этих  мест  не  узнаешь  -  поселок  домов  двадцать уже,  буровые -  договора на геологические изыскания  потоком  идут,   ствол  на  300  метров  собираются   в   следующем  году   закладывать…   И обнаружил  все  это  я.  Так  больше   из любопытства  вылез я  на  этот  взгорок.  Я бы  на него  и  внимания   не  обратил.  Спустился  как  раз  с северного борта   той  долины.  Гляжу   Беларусь  -  одна  крыша   из  грязи  торчит. Присел  покурить  на  нее  и  уперся  взглядом  в  этот бугорок.   Влез, смотрю   -  копались… Четыре  пустых бутылки  из-под водки. Взял  да и  включил     свою  шестерку.   И  она  заверещала.  Да    так,  что  я   кубарем  покатился. 

  -  А  теперь  смотри,  -прервал  воспоминания   Вагина  Ксаныч,  тыча  в  свою  карту. 1107-бис  это  самая  крупная  аномалия.  А  вот  еще,  вот,  вот,  вот… Как  видишь   в  классическую   тектоническую структурку  они  складываются. И  вы  подсекли лишь    фланг   месторождения,а центр,  как  ты   понимаешь,  скорей  всего  здесь( он  показал   пальцем куда-то  в  район  Оленгуя),    в  этом  тектоническом  клине,  который  так  хорошо  поймали    на  моей  карте  иттрий с  иттербием….

  Через   неделю  Ксаныч  выступал   на  семинаре  в ВИМСе, на который  несмотря  на  лето  и  перестройку     собралась   почти  вся   урановая   Москва. Даже  главный геолог  первого   главка   Мингеологии   подъехал.  Решение  о  крупномасштабной  геохимической  съемке   в  районе  Оленгуйского  клина  было  принято  прямо  на  этом  семинаре.  Ксанычу  было предписано  немедленно проехаться  по  аномалиям  и  готовить   проект  для  работ  на  следующий  год.    На    календаре, однако,    в  день  этого  семинара   значилось  число  16. Август.  1991  год.  Пятница…

                                 1010

       Уже  через  месяц  уникальное  месторождение    никого    не   интересовало.    А  через  полгода  стало  понятно,  что   нужно  что-то  предпринимать,  чтобы       просто  выжить,  прокормить  себя   и  серну.  А  когда  ближе  к  концу  1992  Ксаныч,наконец,  понял,  что  на  прокорм  не   хватает  и  его  карточных   выигрышей,пришлось   ему  расстаться   с  последней  памятью  о  матери – тем  самым   инструментом, который  купил  еще  до  революции  его  дед,  который  Ксаныч  извлекал   через  крышу  на  Ново-песчаной     и  затем  с    семью  своим однокашниками  из  МГРИ    на  четырех ремнях волок   сюда  на   пятый   этаж.  То, что  у  него инструмент  уникальный  Ксаныч  чувствовал.  И  решил  не    лезть  в комиссионки  -  надуют. А  отправился на Герцена,  на  концерт своего  любимого пианиста. Потащился  к  сцене  с  букетом. Вручая  прокричал:  « Нужна    консультация,    старинный  рояль».  Пианист ответил  жестом -  поднял   две  руки  с  растопыренными  пальцами - и  ровно  через  десять  минут  спустился  в  фойе.   Ксаныч  назвал  марку  инструмента, пианист пожелал  немедленно посмотреть его.     А  сыграв   одну  из  мазурок  Шопена,  погрузился  в  молчание…  

   -  Этому    инструменту  нет  цены.  Не  вздумайте  кому-нибудь  продавать.     Я      не  потяну,  но – найду   Вам покупателя, который понимает, что  наживаться на  таких вещах  нельзя  - руки  оторвет…

Через  месяц  Ксаныч  стал  обладателем  кругленькой   валютной суммы.    И  очень  странно    распорядился  ею.  Снял  трехкомнатную  квартиру,  купил  лицензию  и  дал  объявление в  газету,  что  частное сыскное  бюро «Эдгар По»  открыто  и    круглосуточно принимает   заявки  на  расследования.

Почему  он  так  поступил ?..  Увы, но  это   уже  совсем  другая история  и,  кто  знает, мы  к  ней,  может  быть,  когда-нибудь  и   вернемся. Рассказав  о   первом  деле,  расследованном   Ксанычем.

                                              МНЕНИЯ  ЧИТАТЕЛЕЙ

                                                           Иллюстрации    

  Так   выглядел  Таракановский  парк  и  уже  заключенная  в  трубу  р.Таракановка,  в   те  времена, когда  Ксаныч   переехал  с  Сокола  на  Новокузнецкую

Кафе "Комета" ,  или "Ихтиозавр".  Его   только  что   открыли.  Здесь  состоялась  историческая  встреча  Ксаныча  и  Борьки.

  Редчайший  снимок  с  участием  Ксаныча (  слева  в  берете).Год  1966. Забайкалье.  Подножье  горы  Алханай.   ИТР     -  против коллекторов  и шоферов. Защита  ИТР  взломана  ,и  Саша  Крылов  уже  нанес  решающий  удар.  Я  и Ксаныч   в последней попытке  остановить   прорыв.  Снимок  из  архивов  ЦРУ.  Сделан  с  американского  спутника-шпиона.

ЧИСЛО            ПОСЕЩЕНИЙ		ПОИСК  ПО САЙТУ на сайте  в интернете
НАПИСАТЬ  АДМИНИСТРАТОРУ                САЙТА	Рассылки Subscribe.Ru Советую прочитать	©ВалерийСуриков