НЕЗАБЫВАЕМЫЙ   1992-ОЙ

 ( ТАНЦЫ    ПОЛОВЕЦКИХ    ПЛЕМЯННИКОВ)

   Верить   сейчас  нельзя  ничему.  Ни приватизации, ни либерализации  Вон они,  у каждого метро  сегодня  стоят— пиво по пятнадцать рэ за бутылку гонят, топчут наши завоевания...   И  Тимурычу  веры   больше нет, а тем  более   их  литовцу,  этому дважды бурому лису прибалтийскому...   Вот, Ельцину еще верить  можно— его время пока не пришло. Он,  ведь,  так, для виду больше за капитализм,  а молчит-то, будьте уверены, за него,  за родимого  нашего. Денно и нощно мозгует, как бы исхитриться, да  назад повернуть, оставив всех коммунистов в капитализме...

 Сейчас  многие  и повсюду твердят: мы, мол,    там  были  и  сами  видели, как  у них там … Но  и этому верить  нельзя.  Одно дело туда прокатиться, поглазеть на витрины да пива попить из кружки, а не из молочного пакета. А другое, совсем другое, при этом капитализме жить и тем более вкалывать. Я, вот, четыре месяца, никуда не выезжая, при нем отышачил и собственной шкурой все  испробовал. И не буду скрывать: пробудилось во мне классовое сознание; да так прорвалось, что хоть сейчас готов идти грабить награбленное— бескозырку на голову, ленточки в зубы и под яблочко к Семен Михалычу с Климом Ефремычем, И — шрапнелью их, шрапнелью....

Сижу я, значит, прошлой глубокой осенью дома  у   себя -  в  песках  на  Соколе. Без работы, поскольку  из  вохра  меня турнули.   Раздрай в стране  настал такой, что  и на  деньгах  начали  экономить —  старые  купюры  жечь перестали, а  всех  нас, кто вагоны   с  забракованными деньгами к месту   надругательства  сопровождал,  списали.  Так,  вот, осень, слякоть, Горбачев из последних сил за союзный договор бьется, Кравчук  по своей самостийной носится, да на  наш Черноморский Краснознаменный косяка давит, талоны на водку и табак все отоварены, в магазинах  же уже и морскую капусту подъели, витрины растаскивать начали...В общем положение аховое - октябрь, одним словом, наступил, и не сегодня, так завтра жди "Аврору" возле Москворецкого моста: и низы и верхи— ничего не хотят и  ничего не могут....

Звонит такой же, как  я,  вохр  в  отставке,   с  которым мы весь  Союз   исколесили, лежа на   мешках  с траченной  валютой, и зовет на работу, вроде как контору какую-то  сторожить. Сутки через трое, но только в галстуке и в белой рубашке. И называется все это  с вывертом    —дежурный администратор. Соглашаюсь. О деньгах и не  спрашиваю - меньше двухсот, думаю, не положат. Да и не впервой  мне:   до вохра я  лет семь, наверное, отчитал в сторожах и истопниках — сдюжу и при галстуке.

Поехали мы на смотрины. В конторе - все наши, люди, как люди, только одеты так, как у нас раньше на октябрьские и майские одевались. Да обращаются  друг к другу с  присвистом: "Гос-с-с-подин Салями сказал","Гос-с-с-подин Салями велел",'Гос-с-с-подин Салями обещал подумать..."      Господин Салями - это, значит, их начальник  или по-нынешнему  хозяин. Сам я его видел лишь издалека — ничего особенного. Есть, конечно, в нем что-то  от узбека или  от азербайджанца - но в ком из нас этого нет...Он  меня тоже успел оценить: минут  через пять ко мне подходят и говорят: "Гос-о-с-подин Салями вас берет,    но  с испытательным сроком, платить будет тысячу,  но только немедленно приведите свою голову в порядок, гос-с-с-подин..."

На ногах я тогда   устоял, но в глазах, скажу честно,   поплыло.   И  не  только от тысячи. Очень  уж меня озадачило  это  « приведите в порядок голову»...   Неужто  мысли мои заветные вскрыл…  О стрижке  я  тогда даже  и не подумал.

Сторожить нам пришлось не ту контору, где нанимали, а другую, видимо, страшно секретную - ее даже между собой велено было называть не конторой, а офисом. Раз в четыре дня, утром, подъезжал к «Ленинграду» автомобиль типа нашего воронка, но без окон. Садился я  туда— рядом два здоровых лба, — и везли  меня куда-то минут сорок. Затем лбы надевали на глаза повязку и заводили в помещение без окон…Через сутки таким же макаром   назад.  Четыре месяца оттрубил, но так и не знаю, куда возили...

Заведение их называлось странно - Шварк труппа. Вопросы там задавать было не принято и разгадать эту загадку мне со сменщиками так и не  удалось. Сошлись на том, что, видимо, — артисты и, скорей всего, циркачи — либо канатоходцы, либо фокусники. Но почему секретность, так и не поняли. Один из нашей бригады все причитал: "Гэбисты, гэбисты, в августе их прижали, вот они под видом иностранной фирмы новый путч и готовят". Но поддержки эта идея не нашла - с какой стати, рассуждали мы, будет гэбист платить тебе тысячу, если он прекрасно знает, что достаточно двухсот. Тысячу может положить либо артист, либо мафия, либо  какой-нибудь залетный и не знающий местных условий половец...

Одним словом, мы работали – стерегли огромное помещение и отвечали на телефонные звонки. Снимешь трубку и скажешь: "Шварктруп, добрый день".Тебе ответят, к примеру. '"Добрый день, через двадцать минут откройте дверь и примите олифу или, скажем, ковролит" — хозяин  полностью перестраивал   помещение, и потому стройматериал шел потоком. Перестройка  была  варварской — уничтожалась вся  наша запечатленная  на  стенах  история и биография. Сдирались великолепные пано — одна фреска "Леонид Ильич пожимает руку Константину Устиновичу перед отправкой на Малую землю" чего стоила... Срубались грандиозные лепнины — мосфильмовского рабочего с колхозницей и того не пощадили. Хотя скульптура та  в   настенном варианте и  была  странной —ребята были так переплетены   друг с другом,   что узнавались лишь  по серпу и молоту, — душа  все равно   обливалась   слезами... А как надругались над отечественной гордостью —мореного дуба паркетом...На него стлали   германский ковролит бесстыдно канареечного цвета.. И начальник охраны — шварктрупенфюрером называли мы его – при этом  все время нашептывал: "Сохраняйте  бдительность: каждый квадрат этой штуковины стоил хозяину …» И  называл  такую цифру в долларах, что  тошнило.

Работа в целом была, несмотря на ремонт, не такая уж и пыльная.  Сиди, посматривай по сторонам и строй планы, куда  обещанные тысячи употребить. А тысячи, и  вправду, пошли косяком. Хозяин, хоть  и кровосос по  своей  сущности (ему, что  человека продать,  что купить бильярдный стол  -  все  одно ), но за конъюнктурой  следил  внимательно. Не забывал, нехристь, и про наши  праздники: то к   рождеству подкинет премию, то к  встречной. А когда Тимурыч, все-таки решился и сказал: "Пора", то есть отменил все ценники в магазинах и разрешил их каждому писать  по своему усмотрению, нас  тут же  проиндексировали и вместо одной тысячи  положили каждому по две.

Газеты, правда, Тимурыча  поначалу  не поняли и  в один голос закричали: "Нельзя без приватизации, сначала приватизируй, а потом люберов выпускай"...Но Тимурыч не зря всюду, где мог, на одни пятерки учился, из-под  красных дипломов и похвальных листов не вылезал — он и здесь всех урезонил и все предвосхитил: «Были бы люберы, а приватизация сама придет.» И действительно, пришла: зашел  любер в магазин, прихватил  какого-нибудь товара, нацарапал  ценник и  стоит себе у входа в тот же магазин, приторговывает, строит капитализм с  человеческим лицом и стабилизирует свою экономику....А нам все это —как с гуся вода: мы пятерками  и трояками нашпигованы, как баранья нога чесноком.   Совесть мигом утратили, про корни и связь поколений  тут же забыли, на пролетарскую и прочие солидарности нам как бы уже и наплевать — ходим, бесстыжими своими глазами на суетящихся ветеранов свысока поглядываем, к комкам тянемся...

Но, видно, за все приходится  платить —   в том числе и за либерализацию с тысячей на подносе....

Ремонт закончили,  и жизнь, казалось, должна была стать еще краше, еще веселее — телевизоры в контору завезли, цветные, корейские. Но тут-то все и пошло. И не красным, а белым— белогвардейским прямо-таки колесом. Тогда мы ничегошеньки, конечно, не поняли, но теперь задним числом можно все рассказать и по порядку...

Если ты, читатель,  когда-нибудь в жесткий покер( это когда без шестерок и более мелких  фосок, без джокера и стрит старше тройки) играл, то поймешь все. Если нет, то все равно, может быть, что-нибудь поймешь...

Одним словом, сели  они втроем, так, как я понимаю, ненадолго, время  скоротать: господин Салями, его племянник и один наш,  из менеджеров. Он-то все потом и рассказал.  Бывалым оказался мужиком, даже срок успел  отмотать   за преждевременный вывод экономики из партийно-хозяйственной тени.  Как раз в то время, когда начался падеж генсеков.

Но легко сели, да тяжело встали — карта пошла, да так, как она только и в кино и книгах ходит. Я слышал,  что похожий покер  где-то у Джека Лондона описан. Но то — в книге, а это — сама жизнь...

Расклад начальный такой: господин Салями с руки дамовский фуль имеет, племянник сидит на трех королях, туз в проходе, у нашего же четыре червы по порядку, то есть  флешь-рояль  без одной. Сами понимаете, что  при  таком раскладе  еще до прикупа идут сумасшедшие плюсы— никто уступать не будет. Сначала все наличные рубли выложили, потом доллары в ход пошли: господин Салями сейф настежь, племянник чековую книжку рвет - выписывает и рвет. Наш, не зря отсидел на нарах, тоже не уступает, но уже в кальсах сидит – костюмчик свой зарубежный с искоркой толкнул племяннику. Но в какой-то момент господин Салями, видимо,  что-то почувствовал, насторожился, плюсы сбавил — померились, прикуп пошел. Я потом спрашивал у нашего, ты-то на что рассчитывал после прикупа в одних кальсах сидючи. « Я» —, сказал он,— «если бы пятую черву прикупил — спину бы им свою показал, под нее любой    кредит дали  бы…»

Видел я эту спину...Это, конечно, грандиозная вещь – полотно  под стать "Руси уходящей". Все наши наличные генсеки на ней, в профиль  один за другим  – от Владимира Ильича до Михаила Сергеевича. Последний теснился с правого  края, уже почти на самых ребрах. Большой мастер над этой спиной работал и, как выяснилось, до  Андропова включительно еще в зоне. И уже после освобождения пришлось нашему менеджеру( вот, что значит сила искусства, не  утерпел) съездить  в Задонск, что под Ельцом — дорисовывать: сначала Константина Устиновича, а потом уж и Михаила Сергеевича...

Но пятую черву он, однако,  не купил, тут же, естественно, пасанул и пошел звонить домой, чтобы привезли брюки. А господин Салями тем временем, ох, рисковую игру затеял — надышался, видать, паразит, вольным российским воздухом до одури: фуль свой разрушил — снес две фоски и, надо же, прикупил четвертую даму. Но и  племянника в тот вечер никто не любил, не вспоминал — четвертый король к нему пришел...Каре на каре и в банке миллион, наверное, в валюте. Тут уж деваться некуда— не отступишь,  не убежишь.

Племянник всю свою чековую книжку раздергал, последний листик остался. Господин Салями - при пустом сейфе и карманах...И вот тогда-то он и   говорит: "Офис - на кон!"  На племяннике аж шерсть дыбом встала, но он волосы дрожащей рукой пригладил и с этаким вызовом спрашивает:

"С челядью, надеюсь, дядя?" И — последним чеком на полтора миллиона банк закрывает...

На следующий день как раз мое дежурство. Привезли, хожу по валютному ковролиту,  ничего не подозревая. И вдруг — звонки, один за другим и все из центральной конторы. Сплошные отбои: это не принимать, от этого отказаться. Звонки как начались, так  и стихли. Чувствую - что-то произошло— и серьезное. Может быть, Козырева отрешили, и монополия внешней торговли грядет?...Может быть, государственный переворот опять, черт его дери — мало им 19 августа и 8 декабря, еще чего-нибудь придумали?...Но  включил телевизор— "Лебединого озера" нет. Только немного успокоился — звонок в дверь. Вошли человек шесть-семь и все как бы на одно лицо. Как потом выяснилось — племяннички, все сбежались, из всех щелей выползли на королевский тот выигрыш, на дармовое германское покрытие, да на челядь, доставшуюся не за понюшку табаку. Горохом по углам раскатились, танцем маленьких лебедей по кабинетам прошлись — шнырь, шнырь, все поглядели, руки к небу вздымают, языками прицокивают. Я поначалу подумал: "Ну влип — мафия, без единого, как говорится, выстрела взяли, сейчас вздернут". Но кончать не стали,  покурлыкали по-своему и удалились. Я — в центральную. Оттуда: "Вы у нас больше не служите, ждите распоряжений нового гос-с-с-подина".

—  "А который из них господин-то?"

 —"Да тот, что в бордовых шароварах», — отвечают...

Конец моему недолгому флирту с капитализмом и вольным "купаниям" в трояках да пятерках наступил быстро. Бригада наша пенсионно- инвалидная,  хотя и была облачена в галстуки да лучшие клифты, новому хозяину, гос-с-с- подину Борделю, пришлась не по вкусу. Только одного, Евграфа  Сидоровича, мужчину матерого, с доколлективизационным, наверное, стажем(  он и к строительству Беломорканала, скорей  всего, руку успел приложить ),умельца знатного, дай ему волю, он с одним топором да долотом из ничего компьютер  соберет, — только его одного и оставили. Остальные ничего, кроме живого интереса к тысячам, предложить не могли и только ежились под упругим взглядом главного племяша. Да и понимали этот взгляд плохо. Он, к примеру, — хочу, мол, ленч. Наш  же ванька - телевизор включает...  И так  во   всем. 

На  четвертый,  как  он  воцарился, день  вновь  мое   дежурство. Привезли. Только  я журналы  разложил, гривой своей  нестриженной  взмахнул  и    к    администрированию приступил,  он зырк  на  меня— что,   мол, такое  читаешь...Я,  приученный   всюду видеть политику,  тут  же смиренно   убрал "Знамя"  и достал "Наш современник»…. Реакции   с его стороны  никакой, только взгляд стал жестче. «Наверное  у этих дикарей  все  наши  «толстяки»   на одно лицо»—  только  и  успел   я подумать.   Поскольку  он  тут же щелкнул  пальцами  и  один из резвых к нему тот час подбежал —  у  нас  ведь всегда найдется какой-нибудь шестеренко, который  и без интуиции,  и без  всякой    политики, но—  всегда в масть. Шу-шу, шу-шу с племянником  и ко мне: "Вы уволены, с сегодняшнего дня". И никаких тебе профсоюзов, никаких тебе треугольников — конец капитализму, гуляй, рванина. Два лба тут же как из-под земли поднялись — руки в карманах. Повязку на глаза вяжут, локтями к двери подталкивают. "А двухмесячное пособие, ведь сокращаете же?" — прощебетал было я." По собственному уйдешь, по 31-ой",- говорит один  из лбов и предохранителем в кармане многозначительно так — щелк...

Везли меня в воронке опять-таки минут сорок. Вытолкнули, повязку сняли – елки с  палками,  я — в родном  дворе лучшего  московского дома   под номером 17/ 7,  что  по  Ново-песчаной улице,  освободившейся недавно из  под гнета Вальтера  Ульбрихта  с Георгиу-Дежем…  Вот,   какую расправу  надо  мной задумал, оказывается,  гос-с-с-с подин  Бордель—  возле родных  стен придется с душой прощаться…

"Стой и не крутись, падла", —услышал я. Затем раздался густой гогот и взревел мотор.

Живой…Оглядел  я   слегка запорошенную снежком совдействительность  и не удержался— пустил слезу: "Здравствуй", — говорю...

 Двор обступал меня    своими пятью корпусами, номера которых  теперь   наверняка  всеми забыты.   Девятнадцатый и    двадцать  первый  под ручку с  двадцатым—  здесь  с  них  все  когда –то  и начиналось. А   поодаль   двадцать второй— одни  летчики как  на  подбор …И  хулиганский  двадцать  третий.  Большая часть нашего класса здесь, считай, обитала.  И  собирались  каждый  день утром  всегда  вот  на  этой  площадке между 22-м  и  23-м,  где  меня сегодня  чуть было  ни  пристрели  борделевские козлы.   Оттуда,  с  пятого степенно спускался Лубяна —  какой дриблинг  был  у  него,  какие  чудеса на  поле  творили  они с  Борькой. Через двор с   седьмого  слетал быстрый Скворец,  подходил Богомол, за  ним мрачноватый  КаВэЭн. Мы  с Гайзенбергом  выходили  хотя и  из  разных  подъездов, но всегда  вместе,  поскольку жили  через  стену, и  я  всегда  ему  барабанил перед  выходом.  Вертлявой походкой    приближался  Шеклак, уже  тогда,  в  пацанстве своем,  мужчина крутого  национального  замеса — так  и  не удалось     укротить   его  нашим учителям: наотрез отказывался принимать любые  тексты, написанные не на кириллице и английское «Yes?he has”, несмотря  на брань  учителей, отцовский  ремень, материны  оплеухи,  проработку  сначала  на  пионерских сборах, а  потом  и  на комсомольских  собраниях, несмотря  даже  на  ядовитый  смешок   сверстниц,   упорно до  самых  выпускных  экзаменов   читал  все-таки  на  свой  манер –«Уся, пи  пая». 

Из  соседнего двора, от  булочной подтягивались  Тэра, Захват  и  Борька,  иногда загадочный Илья ;от  мебельного стремительно двигался Волк,   весело приветствуя    подходящего  со  стороны  «Диеты»   Алика (они  всегда  созванивались  перед  выходом),  степенно  подгребал  двухметровый  Кузя  с  вечной   офицерской  сумкой через  плечо…  И мы,  дождавшись, когда  пройдут   наши девчонки (Ирка, Валька, Наташка  из  19-го  и  Верка  из  20-го), шли   дворами к  школе. По  дороге  к нам присоединялись Толик-монгол из 13-го,   и Андрюха   с  Мишкой  из  28-го.    Этой  гурьбой  в  течение  трех лет  мы  и  вваливались во  двор   спецшколы  на  Чапаевском. Мы,  ее   парадоксальные старшеклассники   (сначала из восьмого-го,  затем  из девятого и, наконец, из  десятого « Б»  класса )—  изучавшие английский  язык  в только что  созданной    школе  с  углубленным  изучением немецкого…. Старшеклассников в  это очень  просторное  и  светлое  здание,  в  котором прежде размещалась средняя  спецшкола  ВВС, надергали тогда отовсюду.     Война десять  лет как  кончилась,  летчики  больше  были уже  не нужны и  в ожидании  спроса  на  дипломатов вместо  одной  спецшколы  соорудили  другую —  языковую. Мы   же оказались  звеном, связывающим   и  две  эпохи  и  две  спецухи. Очень необычные  люди   учили  нас три этих последних   года.  Отменно знавшие свое  дело    мужики —офицера....    Историка  же  своего мы просто  боготворили…

Куда меня возили  — так и осталось тайной. Может быть, на Старую площадь. А может быть и в сам Кремль – по нынешним временам исключать ничего нельзя. Так что с местом действия у меня  сплошная  неопределенность. Но что касается того,  к кому  возили, здесь я, кажется,  разобрался...

 Давно я о них думаю - считай, со школы,  с рассказов  нашего  историка  успокоиться не могу – куда девались, в какие края сгинули. Ведь чего только с ними наши киевские князья не делали— века четыре, наверное, гоняли их по степям и рубили от правого уха до седла. Но государственность тогда была слабая, идеологии никакой, о лагерях особого режима да   частях особого  назначения  никто   и  не помышлял  Вот, и не довели до конца начатого дела.

Тут, конечно, и татары  с монголами все   карты   смешали. Сначала хан  их Чингиз откуда-то не с той стороны начал заходить: Каспийское море с юга обошел, через Кавказ перевалил— вроде как  на помощь к нам идет…Потом Батый. Тот напрямки по нашим городам с пожогами шел, но все равно многим сумел  внушить, что идет квитаться  с надоевшими нам южными кочевниками. Мы полтора века приглядывались — все решали  половцев бить приходил Батый или нас,  грешных. Наконец, нашелся один, твердо сказал: «Нас!» и — на Куликово поле...

Несколько  веков   после этого мы, забыв про половцев, теснили  друзей-супостатов на  восток. И давно уж освободили, те места, из которых они к нам пришли — перешагнули  их голубой Онон. Но все продолжали теснить и освобождать­— до чукчей и коряков аж добрались, к БЕРЕГУ вышли, в океан уперлись. Сгоряча даже и через него было перемахнули, за Курилы и Аляску уцепились, приглядываемся к американским индейцам - та ли эта — ононовская—цивилизация или другая; теснить дальше или же отойти?...Но и тут нашелся  решительный человек  — помог-таки сделать ВЫБОР: видит там свои теснители  во вкус входят и быстренько им Аляску по сходной цене сплавил.

  Вздохнули, наконец, свободно и теперь уже пристально стали вглядываться  в  западном  направлении. Про половцев же опять никто и не вспомнил, как будто их и не было.

Западу вся эта наша расширенность, весь наш этот простор, аж до Тихого океана, очень, конечно, не нравился. Никак вся эта махина опомнится, соберется, да на них лавиной пойдет...Поэтому они нас давно уже на западных границах пощипывали, пути к морям подрезали (то  поляков  спровоцируют,  то литовцев натравят, то шведов нашлют).

 Но лишь убедившись, что не только орды больше нет, но нет и земли, откуда она могла бы подняться — одна вода великого океана впереди  осталась, мы по серьезному  стали  включаться  в западные  ИГРЫ… А игры случались  знатные, и игрока азартного Бог  посылал — за всех предыдущих западных  неудачников  разом посчитаться.  Неман   он   перемахнул и прямиком на первопрестольную.   Мы приняли—  раз нацелился на столицу,  заходи,—  пригрели  и …погнали назад. Кому  что  под  руку  попадало  —  тем  и  гнали. Как  раз  с  тех  пор  для   западных  визитеров  у нас и образовалось  правило:  в нашей  столице побывал  или хотя бы издали на нее невооруженным   глазом  посмотрел — отдай, будь добр, свою. Или навсегда, или на время, пока она нам не надоест. Так что пришлось нашим казакам  бистро  в Париже открывать…

Ну и, считай на нашей уже памяти,  еще  в одну дальнюю европейскую столицу пришлось протопать. Тут уж мы были очень злы — строительство светлого будущего попытался сорвать нам германец. Мы только к заветному рубежу подходить начали —два места на нарах на каждого живого гражданина —а он тут, как тут: свои нары  нам  предлагает...Сжимал нас германец долго, но уж как распрямились, как десять сталинских ударов ему врезали, так он  мигом  в Европу назад и соскользнул. И здесь началась настоящая охота на столицы — дергали  их как  редиску   из  грядки, брали  охапками все подряд, пока в Эльбу не уткнулись… Ба, знакомые все лица. Это не вас ли мы случайно оставили с индейцев воевать? Как там наша Аляска?...

То, что земля  в восточно-западном направлении    круглая, мы, считай, убедились. Но про половцев — опять никто не вспомнил.  И, как выяснилось  вскоре,  зря. Пока страна   с Востока, а потом с Запада себя укрепляла; пока она, укрепившись, взялась за настоящие дело и сначала  выстроила социализм, а затем доводила его до развитого состояния, все было тихо; и половец, напуганный  еще в XIII веке, мирно сидел в наших российских щелях. Чем занимался — никто не знает. Также, наверное, как все—укреплял, строил, доводил...Но стоило нам усомниться в содеянном, начать завистливо крутить головой  то на Запад, то на Восток и все перестраивать, то он, конечно, не будучи дураком, тут же все  понял:  конец многовековым страхам, можно скидывать масхалаты  — выходить из вынужденного подполья и выказывать свою половецкую сущность: подчинять этих, так сильно за семь веков расплодившихся русских своим влияниям и управлять ими с помощью своих половецких хитростей и  подтанцовок.  И начали: кто на уровне парламента, кто изнутри— через приватизацию с либерализацией.

И что делать - непонятно.

Развивать, доверившись Тимурычу, реформы…  Это, чтобы они нас всех закружили в своих мстительных половецких плясках, чтобы содрали со всех стен все наши пано и лепнины, чтобы пооткрывали повсюду свои устланные валютным материалом офисы, чтобы глумились над нами и проигрывали нас в покер, опаивая нас, усыпляя нашу революционную бдительность своими тысячами?... 

Нет, это  не  для  нас  и  кого,  хоть  раз  в   жизни в покер проигрывали, тот поймет это   непременно.           

Так, может быть, тогда собраться с силами да вдарить, наконец, всей мощью, пусть спустя шесть веков, в южном направлении и  погнать всех,  кто там попадется под удар... Никого  не  жалея,    даже  братков  наших  семюродных,  которых  мы   когда-то   оствили  на стреме,  у  края   днепровского,  а  сами ушли  на  северо-восток,  поскольку  уже  тогда  светлым умам   было  ясно,  что  великая  Россия — только там, а  на этих кручах ничего  путного  не  высидишь... И   до  конца  цивилизационного цикла,  а то и до  второго  пришествия   придется   отбиваться  то  от   ляхов,  то от   литовцев, то  от  немчуры... К  тому  же,   братки  черте что, судя  по  всему,  задумали  и,   дай  им  и  Европе   волю, не  окороти во  время,  притянут  натовские  ракеты    в  брянские   леса.  Поэтому —  никого  не  жалея… Всех, кто попадется   под  удар прогнать до южного полюса, а потом по обратной стороне земли( на эсминцах, крейсерах, теплоходах, на байдарках, на  каное,  на плотах— сухогруз "Петр Васев" по центру) до полюса северного, перевалить через него  и встретить   их,  дважды промороженных, выставив лучшие силы по берегам морей Баренцова, Карского и братьев Лаптевых — и столкнуть в набежавшую волну...

Велико, конечно, ИСКУШЕНИЕ, но  кто  на  это великое   дело решится… Кто благословит…

Нет выхода. А половцы - есть.

Сижу, терзаю голову, и  томится отчаянием  душа — без тысяч, без пива, без сигарет. Читаю  Юрия  Бондарева, рву  прочитанные страницы на самокрутки  и еле сдерживаю слезы. Ведь до чего пронзительный мужик: одними названиями – читать не надо — всю прошлую, да и нынешнюю жизнь нашу передал: берег, выбор, игра, искушение.

А вот, что делать, как преодолеть половецкую напасть так и  не указал...

 1992  -2005