1октября 2013 г.

Информация для  тех, кого она может заинтересовать

АРХАНГЕЛЬСКИЙ КОНСТАНТИН ГЕРАСИМОВИЧ (27.04.1880 – 22.08. 1937) И ЕГО РОДНЯ

 Мой дед по материнской линии, Константин Герасимович Архангельский, родился 27 апреля 1880 года в селе Матюшево Павловского уезда Нижегородской губернии, где его отец Герасим Федорович к тому времени уже три года служил священником.  В 1884 году отец был переведен в село Сохтанка (это примерно 20 километров строго на юг от Богородска). В том же году, 29 апреля, в семье родился еще один сын, Иван. Через год-другой умерла жена о.Герасима. Константин Герасимович на допросе в НКВД в 1932 году показывал, что в шесть лет «был сиротой, лишившись родителей».

Овдовев, Герасим Федорович вскоре ушел в монахи. Других сведений о нем в нашей семье до недавних пор не имелось.

Лишь в 2000-е стараниями Ольги Владимировны Дёгтевой, директора Музея Нижегородской епархии, удалось получить некоторую дополнительную информацию. Согласно клировым ведомостям, Герасим Федорович Архангельский, 1850 г.р., сначала был включен в состав братии, а затем принял монашеский постриг под именем иеромонаха Гавриила в Нижегородском Печерском монастыре в  1889 г. В 1895 году был переведен в Арзамасскую Высокогорскую пустынь, где, видимо, и почил.

В 1917 году был еще жив. Этим годом датируется последняя запись о нем: «уволен по преклонности лет от должности благочинного монастыря».

На упомянутом выше допросе в НКВД Константин Герасимович среди близких родственников назвал брата Ивана, «бывшего псаломщика» в деревне Конёво. Летом 2012 г. удалось разыскать его след. Оказалось, что в Конёво и соседней деревне Савино (Городецкий район Нижегородской области) живут его потомки: дочь, внучка и более молодая поросль. Сам Иван Герасимович, умерший, самое позднее, в марте 1937 года, похоронен в Конёво у церкви, от которой сохранился сейчас лишь остов.   

Его старший брат Константин в 1901 году окончил Нижегородскую духовную семинарию. Затем  до 1911 года учительствовал в Сормове (1901-1902 гг.), в Катунках, где под его присмотром окончил школу младший брат Иван, и Городце (1903-1906 гг.), в селе Поя Лукояновского уезда (1907-1911 гг.).

В этот период, как гласят семейные предания, симпатизировал революционному движению, примыкал  к какой-то из нелегальных организаций. За распространение прокламаций был выслан, вероятно, из Городца,  в «лукояновские края», вспоминали родственники уже в наши дни.

В 1909 году женился на одной из четырех дочерей священника Федора Лебединского из села Иванцево Лукояновского уезда Марии Федоровне (1888-1978 гг.)

Несколько слов о других дочерях о.Федора. Старшей, согласно клировым ведомостям, была Мариамна. Больше о ней ничего не известно. Две другие – Александра и Елизавета – были замужем тоже за священниками, соответственно, за Николаем Критским и Василием Рождественским. Их многочисленные потомки проживают ныне в Нижнем Новгороде, Городецком, Павловском, Сосновском районах области. В начале 2011 г. представители линий Рождественских и Критских, не зная друг друга, почти одновременно вышли на связь с нами, откликнувшись на информацию, которую на своем сайте http://www.vsurikov.ru/ разместил мой брат Валерий.  Младшая дочь, Римма Федоровна, замужем никогда не была. Самым же младшим в семье был сын Николай, о нем речь ниже.

Первенец Константина  Герасимовича и Марии Федоровны, сын Дмитрий (Митя), умер в раннем возрасте. Кроме него, в семье было еще пятеро детей.

Старшая дочь, моя мама Архангельская Ольга Константиновна (фамилию она, единственная из дочерей, сохранила и в замужестве, не воспользовавшись в 1935 г. замужеством как удобным поводом к тому, чтобы дистанцироваться от отца-священника), родилась в Пое в 1911 году, умерла в Москве в 1983 году.

Нина, 1912 года рождения, жила в Горьком, где и умерла во второй половине 70-х годов. Любовь, 1914 года рождения, умерла в Москве в 1997 году. Ей, единственной из всех детей,  довелось дожить до того времени, когда прояснилась  подлинная судьба (расстрел) Константина Герасимовича и он был полностью реабилитирован. Александр, 1916 года рождения, участник Великой Отечественной войны, старшина, кавалер двух орденов Красной Звезды, работал бухгалтером и умер в Богородске Горьковской области в 1987 году. Николай, 1919 года рождения, погиб (пропал вез вести) под Сталинградом.

Лебединские (как выяснилось, опять-таки в результате изысканий О.В.Дёгтевой, а также содействия ряда читателей упомянутого сайта брата) –  это старинный священнический род, корни которого уходят, как минимум, в XVIII столетие. Поразительно, но в Иванцево (это километрах в 5 от Лукоянова) до сих пор помнят (в народной молве) моего прадеда священника Федора Ивановича Лебединского, родившегося в 1850 году и умершего в 1902 году, указывают на место его захоронения за алтарем ныне полностью стертого с лица земли храма. Некоторые старожилы знали и его жену Анну Яковлевну, умершую в глубокой старости в начале 50-х годов.

В этом и других окрестных лукояновских селах – Самовка, Пермеево, Ладыгино, Лобаски (последнее сейчас относится к территории Мордовии) служили еще его отец Иван Алексеевич (1821 г.р.),  дед Алексей Алексеевич (1794 г.р.), прадед Алексей Васильевич  (1773 г.р.) В 2013 году  по этой семейной линии обнаружились следы, ведущие в еще более глубокую старину. Оказалось, что Алексей Васильевич был прямым потомком еще двух священников – Василия Федоровича (1733 г.р.) и его отца – Федора, о котором известно пока лишь то, что умер он до 1772 г. В ревизских сказках, датированных этим годом, упоминается его жена Ирина Алексеевна, «вдовая попадья» 1712 г.р. Служили оба старейших на сегодняшний день представителя рода Лебединских в селе Кемля (ныне это тоже Мордовия), в 20 километрах от Лобасок. Выходит, что Федор приходится мне пра-пра-пра-пра-пра-прадедом!

Кстати сказать, в Иванцево, селе, где проживает преимущественно мордва, о священниках  Лебединских и сейчас отзываются как о просветителях мордовского народа. 

Вернемся, однако, к главной теме настоящих заметок. В 1912 году Константин Герасимович Архангельский занял по родственной линии престол в Храме Покрова Святой Богородицы в селе Кичанзино Арзамасского уезда. Это случилось после смерти священника Васильева, который был женат на сестре о.Федора Лебединского, приходившегося к тому времени деду тестем. Сестру звали Евдокия, прожила она до начала    50-х годов.

Рядом, буквально в 2-3 километрах от Кичанзино, находилась Высокогорская Арзамасская пустынь, где монашествовал мой прадед (тоже по материнской линии) иеромонах Гавриил. Он, совершенно очевидно, общался с сыном и его семьей: есть одобрительные или ироничные пометки в поэтическом альбоме Константина Герасимовича, которые отец датировал 1916 годом. Они, между прочим, относятся ко времени, когда сыну было уже 36 лет…

В Кичанзино, в окрестностях Арзамаса, Архангельские прожили до 1927 года. Порядки в семье, по свидетельству детей, были строгими. Родители сызмальства приучали к труду – по дому, в огороде и поле. Хозяйство держали крепкое – лошадь, корову, овец, большой сад, огород, пять загонов земли (рожь, картошка, лук).

Дед был человеком талантливым. Любил и умел мастерить, рисовал, играл на скрипке (друзья по семинарии называли его виртуозом) и нескольких других инструментах, обладал необыкновенным чувством юмора. Увлекался поэзией, в молодости пробовал писать сам. Судя по сохранившемуся со времен учебы в семинарии альбому стихотворений, записанных самим Константином Герасимовичем, среди его любимых поэтов были Некрасов, Кольцов, Никитин, Надсон, Шевченко, Байрон.

В 1928 году получил благословение занять место священника в  Свято-Преображенском соборе в Сормово.

В декабре 1932 года был первый раз арестован по обвинению в том, что являлся «активным участником контрреволюционной группы в Сормовском соборе, в течение 1932 года вел систематическую контрреволюционную агитацию, распространял провокационно-пораженческие слухи о гибели советской власти и т.д.» Как рассказывала дочь Любовь, арестован был по существу «за проповедь».

Вместе с ним по делу проходили настоятель собора архимандрит Артемий (Павел Минковский), псаломщик Михаил Молчанов и иерей Николай Недешев. Ни один из них не дал никаких показаний против своих товарищей.

Решением особой тройки при  ПП ОГПУ Горьковского края от 15 марта 1933 года первые двое были приговорены к заключению в концлагерь сроком на пять лет, остальные – к заключению в ИТД также на пять лет.

                        Наказание дед отбывал под Балахной, на торфяных разработках. Через год был освобожден по болезни.

19 марта 1934 года «безместный протоиерей Константин Архангельский резолюцией Высокопреосвященного Митрополита Горьковского Сергия» (Страгородского) получил «благословение занять место священника в селе Бл.Борисовском Кстовского района, если не встретится к тому препятствий со стороны гражданской власти».

Кстати, дед и будущий Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский), выходец из семьи известного арзамасского священника, очевидно, были знакомы еще с дореволюционных времен. Косвенным, но достаточно  убедительным доказательством тому, – один известный в нашей семье исторический эпизод.

Девочка-сирота иудейского происхождения воспитывалась у старшей родной сестры Сергия – Александры Николаевны (в замужестве Архангельской).

Ее муж тоже был священником в Арзамасе, с «нашими» Архангельскими он, видимо, только однофамилец. В ноябре 1937-го в возрасте 71 года Александра Николаевна, «до ареста без определенных занятий», была расстреляна по обвинению в участии в «контрреволюционной фашистской организации». Она якобы, получая от брата «контрреволюционные установки», проводила вербовку, хранила шрифты для печатания листовок.

Возвращаясь в 10-е годы прошлого века и к девочке-иудейке, отметим, что, когда решено было ее крестить, ребенок уже подрос. Крестил девочку в православии под именем Любовь мой дед. Случилось это в Кичанзино, и крестил он ее в бочке.

В восемь лет Любовь была помолвлена с упоминавшимся уже Николаем Федоровичем Лебединским (младшим из детей Федора Ивановича и Анны Яковлевны Лебединских; мне он доводился двоюродным дедом), а в шестнадцать вышла за него замуж. Таким образом, она стала Константину Герасимовичу не только крестницей, но и роднёй, ведь его жена  Мария  Федоровна и Николай Федорович приходились друг другу родными сестрой и братом. 

Брак этот, увы, закончился трагически: из-за подозрений в неверности  жены Николай бросился в Арзамасе под поезд, оставив после себя двоих малолетних сыновей – Бориса и Евгения. Один из них, Борис Лебединский, как и его мать, также жил и воспитывался в семье Александры Николаевны.

Оба брата дожили до старости, Евгений 1915 г.р., умер в 90-х годах в г.Гурьеве (ныне Казахстан). Их мать Любовь была крестной матерью одной из дочерей Константина Герасимовича, родившейся в 1914 году и нареченной тоже Любовью. Она, моя тетя Люба, в свою очередь приходилась мне крестной матерью. 

О том, как проходили годы службы деда в Покровской церкви села Ближнее Борисово, информации практически не сохранилось.

По материалам НКВД можно восстановить отрывочные сведения, относящиеся лишь к некоторым событиям 1936-1937 годов. Хронология последних дней его жизни такова: 6 августа 1937 года – арест;  7 августа – первый допрос; 14 августа – второй допрос, перевод из Кстова во внутреннюю тюрьму НКВД г.Горького и заседание особой тройки Управления НКВД по Горьковской области, сразу же вынесшей решение – Архангельского Константина Герасимовича расстрелять. 

22 августа – расстрел. В этот же день от пули погиб и друживший с дедом священник Павел Сперанский из соседнего села Вязовка. В протоколе заседания тройки от 14 августа отмечено, что К.Г.Архангельский «в контрреволюционной деятельности был тесно связан с попом Сперанским».

Расправа над ними и многими тысячами других была совершена в рамках начавшейся 5 августа 1937 г. реализации оперативного приказа народного комиссара внутренних дел СССР № 00447 об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов. Репрессии первой категории (то есть расстрелу)  только в Горьковской области надлежало в соответствии с разнарядкой подвергнуть тысячу человек.

Приговоры выносились заочно, то есть без вызова обвиняемого, а также без участия защиты и обвинения, обжалованию приговоры не подлежали. Специально указывалось, что приговоры к расстрелу должны приводиться в исполнение «с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения». Приговоры «троек» объявлялись только осужденным по второй категории. Приговоренным по первой категории — к расстрелу — они не объявлялись, дабы не создавать лишних проблем при приведении приговора в исполнение

Достоверных данных о том, где хоронили тела расстрелянных, нет. Однако в 1990 году в письме на мое имя из Управления  КГБ по Горьковской области, содержавшем сообщение о реабилитации деда по обоим делам, говорилось и о том, что жертвы репрессий в то время хоронились, точнее, закапывались в безымянных могилах, на Бугровском кладбище г. Горького.

Родственникам в 1937 г. официально было сообщено, что Константин Герасимович приговорен к тюремному заключению (на пять или десять лет) без права переписки. В 1956 г. бабушка получила официальное свидетельство о смерти мужа, последовавшей «20 сентября 1941 г. от злокачественного малокровия». И в эту ложь все мы верили до 1990 г.

***

Теперь несколько комментариев по содержанию следственных дел, с которыми у меня была возможность ознакомиться и сделать выписки в Нижегородском областном архиве в 2003 г. От 33-го до 37-го – дистанция всего четыре года, однако контраст, как в ведении следствия, так и в его оформлении, бросается в глаза.

В начале 30-х арестованные еще проходили медосмотр, по меньшей мере, на предмет наличия у них противопоказаний к возможной транспортировке в места не столь отдаленные. Медики тогда констатировали: Архангельский   «страдает неврастенией».

Подследственные писали показания собственноручно, что практически сводило на нет возможность подлога. Этим показаниям можно верить. 

ОГПУ, вынужденно соблюдая хоть какую-то видимость законности, сколотило в 1933 г. для внесудебного разбирательства целую группу свидетелей. Понятно, что все они давали показания против четверки сормовских клириков.

И лишь один – сын священника и сам священник Сормовского собора Иван Лебедев ­– отказался последовать их примеру. В протоколе сохранились его слова: «О разговорах ничего не помню».

Сходны и показания деда, который лишь перечисляет собиравшихся на именины людей  его круга общения. В их числе называется и архимандрит Артемий (Миньковский).

Упоминание его имени послужило в 2004 году одним из оснований для отказа в рассмотрении дела о прославлении Константина Архангельского в сонме новомучеников Нижегородской епархии.

Между тем, совершенно ясно, что отрицать очевидный факт знакомства с перечисленными дедом людьми ему не имело смысла – все они были членами причта Сормовского собора, то есть общались друг с другом ежедневно. Содержание же разговоров он сознательно не раскрывает: «какие происходили разговоры на этих именинах, я не помню и поэтому дать показаний по существу допроса не могу».

На то, чтобы оформить всё, включая собственноручные показания,  надлежащим образом, в 33-м ОГПУ понадобилось немало времени: с момента ареста до вынесения тройкой решения прошло без малого три месяца.

Характерно и то, что в деле нет никаких следов самооговора. Видимо, следователи рассуждали примерно так: не признал себя виновным, не оговорил себя – не беда, все равно тройка решит  как нам надо. Это еще один штрих к картине следствия того периода.

Четыре года спустя необходимость в соблюдении подобных формальностей, построении чересчур громоздких следственных конструкций уже отпала. Зачем напрягаться, ведь конвейер террора исправно работает, не требуя дополнительных усилий?

Обвинение 37-го года, при всей его шаблонности, не оставляло по тем временам шансов на жизнь: Архангельский К.Г. «на протяжении 1936-1937 годов среди верующих и населения всячески порочил советский строй, призывал бороться с существующей властью, вел пораженческую агитацию, возлагая надежду на Японию и Германию, клеветнически отзывался о вождях ВКП(б)». 

А почему, собственно, протоиерей с 25-летним, еще дореволюционным стажем священника, должен был отстаивать позиции советской власти? И справедливо ли прозвучавшее тогда признание в «антисоветской деятельности» спустя несколько десятилетий квалифицировать как самооговор?  Может быть, формальное признание и было. Но это было признание честного человека, действительно не согласного с тем, что тогда творилось: я против действий власти, а вы, власть, можете квалифицировать мои слова, как вам будет угодно...

Ключевую роль в 37-м следствие отвело   полуграмотной колхознице Мартыновой, которая стала единственной (!) свидетельницей по расстрельному делу.

С большой долей вероятности можно предположить, что она была завербованным осведомителем НКВД. Иначе, почему не привлекли в свидетели ее родную сестру Ручкину, в доме которой в октябре 36-го состоялось криминальное «сборище». Именно «сборищем»  уже в 1957 г., через  двадцать(!) с лишним лет, в ходе пересмотра дела (по заявлению моей бабушки Марии Федоровны)  прокуратура в свой переписке назвала обычные сельские поминки, где якобы и велась антисоветская агитация.

Спрашивается, чем с такой-то прокуратурой мог закончиться пересмотр: конечно же, подтверждением «виновности» деда.

Хотя Ручкину в 1957 году все же допросили. Но ее показания полностью проигнорировали. Между тем, она категорически заявила, что Архангельский вообще «никогда не бывал» у нее дома и что она ничего не знает о его антисоветской деятельности.

В 57-м даже Мартынова сказала буквально следующее: «Проводил ли поп какую-нибудь деятельность против советской власти, я не знаю. И об этом ни от кого не слыхала».

Только прочитав протокол собственного допроса в 37-м, она вдруг всё «вспомнила» и подтвердила свои «показания». Чудесным образом, будто ее озарило, она «вспомнила» даже фамилию и должность допрашивавшего ее энкавэдэшника – начальника районного (Кстовского) НКВД Антонова.

Этот палач-недоучка в 1937 году не устыдился оставить в деле стопроцентное доказательство того, что оно было грубо сфабриковано.

Судите сами, Мартынова, давая «показания» против деда 8 августа, почти слово в слово повторила его «признания», которые он сделал 7 августа. Она что, их списала? Очевидно, что и «показания», и «признания» написаны одним и тем же человеком, а затем приписаны – сначала деду, а потом – Мартыновой.

Убогой фантазии Антонова не хватило даже на то, чтобы  придумать или видоизменить две-три фразы, хоть как-то закамуфлировать явный подлог. Как можно верить этой липе? Расчет был прост: кто все это будет проверять, кому это нужно? К сожалению, расчет срабатывает даже спустя много десятилетий.

При внимательном чтении в деле легко обнаруживаются и другие несуразицы, но речь сейчас не об этом.

Странно, что все это было принято за чистую монету в 2004 году, когда Комиссия Нижегородской епархии по канонизации отказалась рассматривать возможность прославления Константина Архангельского в сонме мучеников. Я, разумеется, не вправе вмешиваться в дела церкви своими рекомендациями, однако уверен, что имеющиеся архивные материалы не были тщательно и глубоко изучены.

Вердикту Комиссии предшествовало, с моей точки зрения, лишь очень поверхностное ознакомление с ними. Похоже, что действовали опять-таки по шаблону. Есть в деле формальные признаки «признания» – значит, не может быть и речи о канонизации.

А признание ли это на самом деле? Разве не было случаев, когда искалеченные пытками люди подписывали чистые листы бумаги, которые затем превращались следователями в многословные «признания» во всех смертных грехах? Замечу еще раз, что чекистская мода 37-го существенно отличалась от моды  33-го. В пиковый год террора требовалось, чтобы каждое заведенное дело непременно было украшено «признанием», которое считалось «царицей доказательств». Не хотите признаваться – заставим силой, не получится – напишем за вас сами. И ваше имя навсегда останется оплеванным.

Можно ли представить себе священника не в первом поколении, человека с духовным и светским образованием, который объясняет свои действия,  используя … лексику и терминологию НКВД? «Признания» же К.Г.Архангельского написаны именно так.

А какова фабула диалога между следователем и арестованным! На первый лаконичный вопрос дается столь же лаконичный ответ: «Никакой контрреволюционной деятельности я не проводил». Следователь не теряется и тотчас заявляет: «следствием установлено» (интересно, когда это они успели, ведь еще вчера человек был на свободе и следствие только начинается) то-то и то-то, «предлагаем  дать правдивые показания…».

Никаких доказательств, очных ставок и прочих процессуальных атрибутов. Арестованный, как будто и не было его однозначно отрицательного ответа на первый вопрос, вдруг начинает «признательный» монолог, который занимает две страницы текста.

Словом, все шито белыми нитками…

Ясно, что деду был уготован расстрел еще до того, как он был арестован.

 У меня нет сомнений в том, что, что причиной, побудившей власти принять решение о физическом уничтожении именно этого священника, стала организованная им кампания протеста (сбора подписей) против намерения закрыть храм в селе Ближнее Борисово.

Это, судя по материалам следствия, было единственное практическое действие из всего инкриминированного деду. Но действие для властей реально опасное. Любое неповиновение каралось беспощадно. То есть, дед полностью подпадал под пресловутый августовский приказ НКВД.

Он не устрашился публично сказать власти «нет», начать среди прихожан сбор подписей против властного произвола.

Он не покорился, хотя не зарубцевались еще мучения, всего за три года до этого пережитые им в концлагере, на балахнинских торфоразработках.

Ради чего или кого сознательно шел он на гражданское неповиновение, фактически – на смерть? Ответьте на этот вопрос сами.

Прочитавшие эти заметки могут спросить: «Чего же ты хочешь, в чем твой интерес»? Отвечу, что руководствуюсь исключительно мотивами восстановления попранной справедливости. Государство лишило деда жизни, его жену и детей – права на достойное продолжение жизни. Клеймо кровной связи с «врагом народа» давало о себе знать до самой смерти членов его семьи. Помню, как моя тетя, Любовь Константиновна, уже во второй половине 90-х говорила о своем отце шепотом, озираясь и кивая на стены, мол, подслушивают. И это после того, как все обвинения с него давно были сняты и у нее была красная книжица члена семьи незаконно репрессированного…

Государство все же формально признало свою неправоту. Мне бы очень хотелось, чтобы и Русская православная церковь внимательнее отнеслась к судьбе деда, объективно рассмотрела обстоятельства его трагической гибели.

К сожалению, добиться этого, скорее всего, не удастся. Во всяком случае, в обозримом будущем. В ноябре 2010 г. на мою очередную попытку привлечь внимание к очевидным (хотя и косвенным) доказательствам невиновности деда перед церковью  из РПЦ опять пришел отрицательный ответ, дескать, не соответствует действующим критериям канонизации. По существу, это была очередная бездушная отписка, проштампованная на сей раз Архиепископом (ныне Митрополитом) Нижегородским и Арзамасским Георгием. Увы, приходится констатировать, что церковная бюрократия действует сегодня в худших традициях бюрократии государственной.  

      Суриков                                                      

      Александр Вениаминович

      125171, Москва,

      Ленинградское шоссе, 

      д.9, корп.3, кв.511,

      тел. (8) 499 150 48 01,

      моб. 8 916 394 82 61

      vokirusa@yandex.ru 

ЧИСЛО            ПОСЕЩЕНИЙ		ПОИСК  ПО САЙТУ на сайте  в интернете
НАПИСАТЬ  АДМИНИСТРАТОРУ                САЙТА	Рассылки Subscribe.Ru Советую прочитать	©ВалерийСуриков