Обсуждение различных аспектов стратегии развития России в последнее время приобретает все большую популярность. И если исходить из того, что развитие России имеет смысл рассматривать только как развитие русской цивилизации, то есть как русского православного государства, многоконфессионального и  полиэтнического, то очевидно, что тема Русской идеологии становится при разработке стратегии развития России определяющей. В предложенных ниже соображениях  предпринята попытка  проблематизировать эту тему - подготовить ее к активному обсуждению.   

         Два с небольшим тысячелетия назад Иудея была единственной территорией, где исповедовался монотеизм. Страстное ожидание Мессии, с приходом которого связывались надежды избранного народа на освобождение, на царство на земле - царство ясное и понятное, без всяких слишком уж отвлеченных заигрываний с идеальным… Но странным и неожиданным оказался Мессия пришедший. Ничем не ограниченные возможности творения чудес, исцелений и…полнейшее равнодушие к земной - материальной - власти…И что-то уж совершенно фантастическое предлагалось в области межчеловеческих отношений: не только традиционный закон, но и индивидуальное самоограничение; не только внешнее «нельзя» закона и заповедей, но и внутреннее личное - совестное - «нельзя». Начало было положено именно тогда, в то первое Вербное воскресение, когда вместо  ожидаемого Мессии иудейского предстал пред Иерусалимом решительно отказавшийся от власти над городом Мессия христианский. «Отныне да, не вкушает никто от тебя плода во век»…В этих словах Его, обращенных к смоковнице, возможно, и нашел отражение окончательный приговор мессианству земному, иудейскому, которому Он, похоже, и говорит «нет». Не утолить жажды от этого «дерева» ни Ему сегодня, ни кому-либо отныне и вовек: засохнет эта «смоковница», так и не распустившись. Мессия страдающий, неземной - христианский - вошел в Иерусалим. Рождалась  качественно новая  религия, качественно новый  монотеизм. Ожесточенно отвергнутый два тысячелетия назад, он и сегодня отвергается с не меньшим ожесточением.

       Христианство, рождавшееся в непрерывном противостоянии с иудаизмом, утверждало себя как высшая - высокоидеальная  и одновременно  развернутая к человеку - форма  монотеизма. Монотеизма, утверждающего  приоритет ограничения индивидуального, внутреннего перед ограничением внешнем. Через признание этого  приоритета, если  иметь в виду  исключительно этическую сторону процесса, собственно, и происходит  переход от монотеизма иудаистского к монотеизму христианскому. Идея единственного и единого Бога ветхозаветным иудеям, их культуре, их традиции оказалась просто не по  силам. Она не была полностью усвоена ими, и результатом этого стала доктрина избранности.   Переход от представления о едином Боге к представлению об единственном достойном божественности народе был слишком очевиден и соблазнителен, чтобы им не воспользоваться. Отсюда эта титаническая установка, это беспредельное  упоение, этот сверхчеловеческий замах - эти абсолютные претензии на  истинность…Которые, собственно, и порождают право группы людей  решать всё за всех и учить жизни всех и вся. Оставаясь при этом лишь частностью - с бесконечными претензиями на исключительность и всеобщность  одновременно. Возможно, что монотеистическая религия в той или иной форме, в качестве следствия  просто не могла не рождать представления об исключительности народа - создателя (обладателя) этой  религии. Но особое  положение (избранность) здесь, увы, рассматривались, как дар  - как данность. Отсюда  это иудейское утверждение своей особости  через преуменьшение  достоинств других... Православная же, основанная  на идее личного стеснения избранность никогда не понималась  как дар.  Она всегда была избранностью отца, а не самодовольного  старшего брата - в ней определяющими   были забота и покровительство. Она не утверждалась, не навязывалась, а предлагалась. И  потому становилась защитой. 

 Христианство, с его идеей личного самостеснения - самообуздания  личного начала, самости - рождалось в преодолении этого совершенно естественного, можно сказать, генетически обусловленного дефекта иудаизма. Христианство, действительно, его преодолевало и тем самым  не только превращалось в наднациональное миросозерцание, но и открывало эру  перехода человека разумного к человеку нравственному. Человек,           ограничивающий - стремящийся ограничивать - себя по внутреннему, а не внешнему закону, и есть  человек нравственный. Через самоограничение, через индивидуальное ограничение потребностей, если разобраться, проходит и самый  надежный, бескровный  путь к  социальной справедливости.

          Противостояние христианства и иудаизма никогда не было чисто конфессиональным - оно изначально и до сих пор является прежде всего  противостоянием мировоззрений. Царство Небесное или царство земное… Идеальность запредельная, абсолютная, духовная и потому становящаяся доступной для индивидуального восприятия только как внутренняя установка...Или  идеальность опосредованная, омирвшленная, выстраиваемая в некотором внешнем поле требований, заповедей, законов... О каком серьезном , казалось бы,   противостоянии может  идти здесь речь -  у первой,  насквозь книжной позиции вроде бы   нет и не может  быть  реальных перспектив. И тем не менее христианство на этой предельно идеальной базе,  без каких либо посулов земных благ сумело завоевать полмира, смогло  укрепиться на русских землях и стало основой могущественной державы. 

       Возникшая на иудейских землях мировоззренческая коллизия сохранялась и в  самом христианстве, постепенно обретая форму теперь уже его внутреннего противоречия. Восточные христианские  церкви, а затем и РПЦ, сумели сохранить евангельский дух христианства - им, к счастью, удалось  минимизировать  действие иудаистской закваски в христианстве. Но и раскол  христианской  церкви на православную и католическую, и вычленение из последней протестантства можно рассматривать как результат развития той   первичной мировоззренческой, идейной оппозиции. Да и в истории самой православной церкви можно найти ситуации обострения именно этого противоречия - попыток подправить и эту ветвь христианства на иудаистский   манер. Причем, по мере интенсификации потоков (людских, информационных)  конфликт все более перестает быть противостоянием этносов, наций,  конфессий, все больше становится столкновением воззрений на мир, сшибкой двух первичных жизненных философий - над-национальных, над-этнических,  над-конфессиональных…Одной, основанной на возвышающем  христианстве и другой, увязшей в приземленном, прагматичном иудаизме. Мир по-прежнему делится на две в общем-то неравных части - так же, как два тысячелетия назад поделился мир иудейский, когда от этнических иудеев отпочковалась небольшая группа «ненормальных», признавших абсолютную ценность  идеального. Идеи, вдохновившие эту малочисленную группу, привитые апостолом Павлом на дичок язычества, дали миру христианское миросозерцание. Оставшиеся законсервировались и до-создали свое - иудаистское…Важно, что чисто этнический признак давно перестал быть  необходимым признаком иудаистского миросозерцания. Достаточным же  он не был никогда. Рождение христианства - тому доказательство.

      В христианстве ветхозаветная идея Мессии-освободителя получила развитие, абсолютно не совместимое со стилистикой иудаизма: Сын Божий, приносящий Себя в жертву ради людей, отказывающийся от внешней  власти над ними в пользу власти внутренней, обеспечиваемой красотой Его жертвы. Возможно, именно эта идея и нашла свое выражение в знаменитом  суждении Достоевского: спасет мир красота…Красота самопожертвования… Красота самоограничения, если самопожертвование считать крайней -героической - формой самоограничения ...Красота  личного  самоограничения - как отклик на божественное самопожертвование...

     Если принимающий христианство сам выбирает эту утонченную форму  свободы - свободу самоограничения, то иудаизм, отказавшись от подобных  изысков, вынужден  будет соблазнять свободой внешней - регулируемой законом. Определять же законы призвана будет рать наноинквизиторов, сгруппированных в корпорации, редакции журналов, телеканалов, радиостанций - в думы всех видов и мастей…

     Система миросозерцания, в основу которой положена возвышенная идея бескомпромиссного самоограничения, не может не требовать исключительных внешних условий для своей исторической реализации -для своего  развития и устойчивого существования. Благое, питаемое верой в Христа намерение ограничивать себя должно было стать пусть неосознанным, но правилом  жизни. На время это было возможно в любых условиях. Необратимо же, с превращением правила в ментальный признак, такое превращение вряд ли могло состояться на побережьях теплых морей. Но если  определенное  смещение центра христианства в северном направлении (от Иудеи к Константинополю) за первое его тысячелетие еще можно было считать случайной флуктуацией, то тренд второго тысячелетия (осуществленное Святым Владимиром крещение Киевской Руси плюс эпохальный поворот Андрея Боголюбского на северо-восток) оказался воистину промыслительным  - православие вводилось на земли, само существование на которых требовало от человека исключительной внутренней мобилизации, то есть безусловного и жесткого самоограничения. Духовная потребность становилась и чисто материальной потребностью.

         Процессы, которые шли под действием иудейской закваски в  европейском христианстве, с определенного  момента начали воспроизводить  себя и в сугубо светской области - в мутациях либеральных идей. Формировались последние в сильном христианском поле и потому не могли  не испытывать влияния представлений о свободе самоограничения - о самоограничении личности, освободившейся от внешнего гнета. Но закваска  делала свое дело, постепенно вытравливая сущность евангельского толкования личной свободы - вся система ограничений переносилась вовне  и тем самым безгранично расширялись возможности индивидуальных  импровизаций в области нравственного. Так  рождалась современная версия либерализма с ее культом внешнего ограничения и полным отказом от какого-либо личного стеснения. Иллюзия безграничной свободы личности -  при полнейшей управляемости ею извне. Теми, кто узурпировал  право  называться элитой.

        Стержнем русской цивилизации стал саженец византизма, выброшенный далеко на северо-восток и развивавшийся на специфической почве...Однако нельзя переоценивать как роль самого саженца, так и почвы в этом  сформировавшем Россию эксперименте истории. Они - всего лишь начала, которые, взаимодействуя, запустили процесс формирования России. И в дальнейшем в нем важную роль сыграла евразийская Степь - прежде всего роль мобилизатора. Татаро-монгольское иго могло уничтожить  рождающуюся цивилизацию русских. Но они, несмотря на  колоссальное и чуждое им по духу и сути  внешнее воздействие,  выдержали нашествие Востока, устояли в этом испытании  на связь с  Европой и обрели силу, которая западным славянам и не снилась.

    Противостояние Руси и Орды приобретало форму именно религиозного  противоборства постепенно - процесс растянулся на многие десятки лет и соотношение собственно военного и идеологического моментов в противостоянии менялось. В 13-м веке, судя по всему, преобладал момент собственно военный, который постепенно подчинился усиливающемуся моменту идеологическому.

      На территориях, захваченных татаро-монголами христианство получило распространение  задолго до начала их завоеваний, и представлено оно было потомками несториан, изгнанных из Византии. Несторианство представляло собой весьма и весьма облегченную версию христианства. И возможно поэтому завоеватели Руси недооценили силу истинного православия и то, что  было в их государственном образовании одной из скреп (веротерпимость), стало в конце концов одной из причин гибели Орды. Орду извела (во всяком случае, сыграла громадную роль в разрушении этого бандитского образования)  сплотившаяся вокруг православной веры Русь, предъявившая  миру удивительнейшую способность христианства евангельского извода (с его культом самоограничения) выживать и укрепляться в условиях тирании и гонений.

    Нынешним излишне пылким сторонникам евразийской идеи, очарованным  мыслями о мифическом сближение западной и восточной культур, не лишне  повнимательней приглядеться к опыту татаро-монгольских игр с веротерпимостью. И зафиксировать, наконец, для себя, что в паритетном варианте длительной устойчивости веротерпимость не гарантирует. Что государствообразующая конфессия - это такая же необходимая для серьезного государственного образования сущность, как  и  государствообразующий народ.

      Монастыри северо-восточной части Руси стали при татаро-монголах опорными центрами формирования и русского православного сопротивления, и специфического миросозерцания. Оно, восходящее к евангельской идее добровольного самоограничения, впоследствии получит название русского подвижничества, русского идеализма и навсегда будет  связано с русским сдержанным, а то и пренебрежительным, отношением к  материальным атрибутам существования. Именно в этой атмосфере в последней четверти 14-го века и появились "незаконные вооруженные формирования" - русским князьям удалось, как подчеркивает Ю. Покровский, их создать. И это стало началом нового, уже и военного противостояния Руси и Орды. Но оно теперь держалось на незыблемой мировоззренческой основе, которая укреплялась, совершенствовалась и выходила на в общем-то неожиданный уровень. В обретающем все большую независимость русском православном, "зажатом между католическим и мусульманским мирами" государстве, постепенно формировалось представление об исторической, цивилизационной миссии этого государства. Народ, сохранивший себя и свое государство благодаря Православию,  готовился встать на его защиту. Эта готовность и нашла свое  выражение в короткой формуле: "Москва  - третий Рим".

      Отнюдь не следование ордынским обычаям-правилам- порядкам, а преодоление их определяло и историю, и судьбу на русской земле. Москва потому и выделилась и стала ведущей среди других русских земель, что в  преодолении этом была впереди. Русскую империю, ту территорию, которая  стала областью ее существования и породила в конце концов  евразийскую  идею, надо воспринимать исключительно как трофей русского  народа, добытый  ценой большой крови, больших страданий и невиданного самоограничения - в многовековом цивилизационном  противостоянии. В этой борьбе за православную веру русские и завоевали право называться системообразующим, государствообразующим народом. Таким народом не рождаются - им становятся. Прельщают подобные лавры - попытайтесь. Но без великой, полностью очищенной от всякого прагматизма идеи лучше и не начинать.

         Не специфические ландшафты Евразии, вытянувшиеся вдоль 50-той  широты, а русская православная  победа лежала  в основе евразийской идеи  - явленной в политике русского государства задолго до откровений и обобщений классических евразийцев. Исходить нужно именно из этого. И, следовательно, признавать, что безусловный приоритет православия, русской культуры, русского языка, а также питаемое православием благожелательное отношение русских к национальным и религиозным особенностям присоединенных и присоединившихся к России народов являются особенностями принципиальными, вневременными, не теряющими своей значимости и сегодня. Именно поэтому евразийскую идею нельзя  рассматривать сегодня в отрыве от того объективного процесса, который  условно можно назвать активизацией Степи, или, если угодно, "азиатизацией,  накрывающей пространство Евразии". Лишь при самой серьезной оценке последствий этого процесса евразийская идея  может стать конструктивной. Но даже при самом отдаленном подобии  европейскому мультикультурализму  евразийство грозит России гибелью - "под копытами" степняков. В умных руках евразийская идея может стать средством возрождения и победы русской цивилизации в ее противостоянии с Западом. Но   при неосторожном обращении с ней может сформировать среду ликвидации  этой цивилизации.

        Идея связи российской государственности с татаро-монгольской имела популярность и среди классических евразийцев. Подобные их симпатии к Орде в общем-то вполне объяснимы. Гигантский разрыв в русской традиции( а только на нее и можно было положиться в геополитике после первой мировой войны и падения империй), заложенный 1917-м годом и казавшийся  тогда полным ее уничтожением, видимо, и заставлял искать для традиции некую незыблемую и неподвластную политическим страстям основу.  Крушение России и понимание того, что на Запад надежд никаких...Два этих  глобальных "нет" и разворачивают, возможно  мысли князя Трубецкого  к  Чингисхану - как к последней надежде:"По сравнению с крайне примитивными представлениями о государственности в домонгольской удельно-вечевой Руси, чингисхановская государственная идея была идеей большой, и величие ее не могло не произвести на русских самого сильного впечатления…" И, естественно, взор  обращался на степную полосу  от Карпат до Большого Хингана...А все, что время  волокло и перемалывало в этой полосе на протяжении семи-восьми веков могло показаться, если не единосущным, то близкосущным - по одному только факту принадлежности к этой степной полосе. И главное, в это построение без особого напряжения вписывался и начинавшийся советский период истории России...

        Сама идея существования определенного пространства, благоприятного для активного переселения и, следовательно, для интенсивного этногенеза, конечно же, может быть принята в качестве конструктивной. Однако, такое пространство позволительно рассматривать лишь в качестве  необходимого  условия. Но если мы обратимся к условиям  достаточным( а это неизбежно, когда оценивается качество этносов - их способность к развитию, их  возможности стать основой цивилизации), то вся эта география стремительно теряет свои преференции, уступая место идеальному - религиям, культурам. 

      Что же касается идеи паритета  религий, культур, этносов, то и ее можно принять, но при одной существенной и совершенно необходимой оговорке.  Паритетны они лишь по принципиальным возможностям. По реальному же состоянию...Вот здесь все и зависит от качества исповедуемого идеального.

      Сегодня, когда евразийские идеи переводятся в разряд практической политики,  ревизия основ классического евразийства становится особенно важной. Прежде же всего необходимо признать, что в основе евразийской идеи лежит факт русской, православной победы - факт подавления и последующего подчинения  русскими Орды. Благодаря этой победе Русское государство становится геополитическим субъектом не только в Европе, но и в Азии. Удвоение субъектности, а не мифическое мирное сосуществование  двух начал, современное евразийство и должно прежде всего в своей  идеологии зафиксировать.Таким евразийством Россия не порывает с Европой, она лишь заявляет о намерении идти своим путем. В таком варианте толкования евразийства Россия отказывается и от принципа жесткого противопоставления себя Европе, и от приплясывания "на цирлах"  перед Ордой. Но отказывается одновременно и от пренебрежительного отношения к Азии. И  евразийство, действительно, обретет  тогда статус идеологии, претендующей стать опорой нелиберального глобализма - глобализма нового типа. 

      Модель мимикрии (сведение влияния азиатского на Россию, до защитного камуфляжа) в приложении к истории России вряд ли  можно признать адекватной. Куда более перспективной кажется модель прививки на дичок. Сначала восточного христианства - на славянский, языческий дичок... Это дает, между прочим, новый импульс и самому христианству - без России за последнюю 1000 лет оно о-протестантилось бы  и существенно.   Вторая "прививка" уже иного типа: христианский   саженец оказывается в условиях экстремальных и напитывается от агрессивной среды  сверхсилой и сверхустойчивостью...Эта ордынская закалка (закалка на пределе выживания)  во многом определила формирование российской мощи. И высвободив себя из ордынского рабства, Россия, памятуя о благодатном почине Святого Александра  Невского, две мощных зуботычины которого на какое-то время понудили  агрессивных латинян к миру, стала вправлять мозги агрессивному Западу уже по-серьезному.  Она ставит его на место, причем с нарастающей жесткостью, после каждой попытки посягнуть на исконные  русские земли. И в веке 17-м, и в веке 18-м, и в веке 19-м, и в веке 20. Так что совершенно напрасно Запад дразнит Россию сегодня, в веке 21-ом...

      Отказ от классического толкования евразийства открывает возможность и  для более спокойного обсуждения проблемы русского национализма. Русские   у сторонников последнего предстают чем-то раз и навсегда данным и не способным к изменению. Они, так сложились исторические обстоятельства, очутились под Ордой, выстояли и сохранились... Но совершенно упускается из виду, что они стали другими, что они перешли в новое качество. И одно из  приобретений сопротивления Орде  это - переход русских из состояния  "обычный европейский народ" в состояние "народ цивилизационный" -способный формировать свою цивилизацию. Именно факт существования  такого перехода разводит сегодня по разным углам националистов и имперцев, либералов и патриотов. И является главным истоком сегодняшней неприязни к евразийству. Но с другой стороны, именно признание  наличия  такого  перехода, то есть существования исторически  обусловленной  несовместимости   понятий " русские" и "европейская нация"( в стиле  чехи, поляки, литовцы, французы, немцы) может  стать  основой для сближения.

                             Примечания.

  Эти   соображения  -выдержки  из  моих  работ:

2012 - Либеральная урла и союз Русская Церковь- Русское Государство.

2013 - Русская цивилизация - как пастух бытия.

2014 - Девять бесед о евразийстве ( конспект)